Мэгги стала посещать учебное стрельбище и через некоторое время наловчилась поражать центр мишени, находившейся от нее на расстоянии двадцати пяти футов. Постепенно она сделалась заправским стрелком. Главным для нее было сохранять спокойствие. Стоило ей разволноваться, как рука начинала дрожать и она мазала. Телефонные монологи Генри начали приобретать все более зловещий характер, хотя он теперь почти не ругался и чаще объяснялся ей в любви, чем угрожал. У Мэгги появилось ощущение, что он хочет усыпить ее бдительность, чтобы она перестала его бояться и забыла об осторожности. Мэгги считала, что Генри собирается нанести ей удар в тот момент, когда она будет меньше всего этого ожидать. Но зря он надеется на ее беспечность, думала Мэгги, как только он появится, она даст ему достойный отпор.


Генри Коллинз сидел в одиночестве в своей небольшой комнате, которую снимал, и с нетерпением ждал, когда по телевизору начнут передавать вечерние новости. Вот на экране появилась долгожданная заставка, а через минуту камера остановилась на улыбающемся лице Мэгги. Он удовлетворенно вздохнул и поудобнее устроился в кресле.

Никто в мире не подозревал, что в этот момент Мэгги улыбалась только ему одному. Это был секрет, о котором Генри никому не рассказывал и о котором знали всего двое — он и Мэгги.

Ее насыщенный бархатными модуляциями голос обволакивал его подобно нежному теплому облаку.

— Добрый вечер, — сказала она. — Я — Мэгги Смит, ведущая новостей шестого канала. Сегодня в Вашингтоне…

Он слушал, не вдаваясь в смысл того, что она говорила. В первую очередь его привлекал сам голос. Слова предназначались телезрителям, но все остальное — ему одному. Ее интонации действовали на него особым образом, и это был непреложный факт. Ни одна женщина в мире не обладала голосом, звуки которого заставили бы его, Генри, тянуться рукой к ширинке. Но когда он слушал Мэгги и видел ее улыбку, его рука неизменно совершала это путешествие. Так происходило всякий раз, когда Мэгги появлялась на экране. У Генри перехватывало горло, а в паху возникали напряжение и сладкая пульсирующая боль. Генри был не в силах себя контролировать, не хотел этого и отдавался наслаждению всем своим существом.

Вот и теперь он со стоном наслаждения извлек из расстегнутых брюк свой напряженный член и выставил его на обозрение. Она должна была знать, до какой степени он хочет обладать ею. Генри даже чуточку приподнялся в кресле, чтобы Мэгги было лучше видно. Она, конечно же, оценила силу его страсти и улыбнулась. Генри с облегчением перевел дух: определенно, увиденное ей понравилось. Еще бы он ей не понравился — такой огромный и крепкий, как стальная пружина! Генри очень гордился своим мужским достоинством, но когда он понял, что и Мэгги от него без ума, то возгордился еще больше. Генри вздрагивал всем телом от предвкушения их близости: скоро они оба испытают неземное блаженство!

Казалось, член, подобно радару, сам отслеживал появление Мэгги на экране и тянулся к ней — единственной женщине, которую он любил. О, она знала, что вся любовь Генри принадлежит ей одной, радовалась этому, хотя и продолжала его поддразнивать. Уж таковы они, эти женщины, — не могут не издеваться над мужчиной. Оттого-то Мэгги и вешала трубку, когда Генри ей звонил, и никогда не звонила ему сама. Но она, несомненно, хотела его. Генри видел, каким влюбленным взглядом она смотрела на его член, как многозначительно при этом улыбалась. Она просто мечтала наконец остаться с ним один на один, но перед этим хотела его раздразнить, подзадорить. Уж таковы были правила игры, которую она затеяла.

Генри наблюдал за тем, как шевелились алые губы Мэгги, как поблескивали ее белоснежные зубы, и мечтал о том заветном миге, когда будет все это наблюдать воочию. По его расчетам выходило, что это произойдет скоро, очень скоро. Еще несколько недель, в крайнем случае месяц, — и они с Мэгги соединятся, чтобы уже не разлучаться никогда.


Мэгги пришлось работать допоздна. В тот день перевозивший школьников автобус попал в аварию и четверо восьмилетних ребятишек получили серьезные травмы. Женщина-водитель не смогла справиться с управлением, и автобус на полном ходу врезался в фонарный столб. Остаток дня Мэгги, как и ее коллеги, провела на рабочем месте, дожидаясь сведений о состоянии здоровья попавших в больницу школьников. Ближе к вечеру выяснилось, что жизнь детей, даже тех четверых, вне опасности, и телевизионщики вздохнули с облегчением. Только тогда репортеры переключили внимание на женщину-водителя. В частности, они выяснили, что она вовсе не была пьяна, как думали поначалу, а ее замедленная реакция и нечленораздельная речь были следствием неожиданного обострения диабета. Мэгги пришла к выводу, что при сложившихся обстоятельствах остается только благодарить провидение, что последствия аварии не оказались более трагическими.

Когда все факты были собраны воедино и получили соответствующую оценку, Мэгги в промежутке между развлекательной вечерней программой и фильмом вышла с коротким сообщением в эфир.


Джим Карпентер подергал за ручку и вздохнул. Беверли снова заперла дверь изнутри. Черт бы побрал этих неразумных женщин! Неужели они не понимают, что мужчине просто необходимо провести часок-другой в компании друзей, чтобы развеяться и обсудить за кружкой пива накопившиеся проблемы? Кому, спрашивается, плохо от того, что он немного выпил с парнями в соседнем баре?

— Открой, Беверли, будь человеком, — попросил Джим.

Ответа не последовало.

Джим был женат уже достаточно давно, чтобы понять: никакие его мольбы и увещевания не помогут. Когда Беверли находилась в дурном расположении духа, ее ничуть не смущало, что ее муж топчется перед собственной дверью на лестничной площадке. Если он не приходил к ужину — а такое случалось примерно раз в месяц, — в ход пускались все щеколды и засовы. Джим загрустил: придется опять лезть через окно. Чтоб все эти бабы провалились в тартарары! Но ничего, завтра он научит женушку уму-разуму, покажет ей наконец, кто в доме хозяин.

Продолжая бормотать себе под нос угрозы и ругательства, Джим вышел во двор, встал на пустой картонный ящик и попытался дотянуться до пожарной лестницы. По известной причине сохранять равновесие ему было значительно труднее, чем обычно, поэтому, прежде чем ему удалось схватиться за нижнюю ступеньку, он едва не упал. Вот дьявольщина, подумал он, а ведь мог сломать себе шею! И кто был бы виноват? Одна только Беверли — кто же еще?

Джим взгромоздил непослушное тело на лестницу и стал подниматься вверх. Голова у него кружилась, сердце колотилось как сумасшедшее, и он несколько раз останавливался, чтобы перевести дух. Преодолев некоторое расстояние, он задумался: второй это этаж или третий? Размышляя, он машинально посмотрел вниз, в темный провал улочки, отделявшей один многоквартирный дом от другого. Ничего особенного, кроме жавшихся к стенам огромных уродливых теней, он там не увидел. Джим моргнул, еще немного подумал и решил, что находится на втором этаже. Не настолько же, в самом деле, он пьян, что не в состоянии правильно сосчитать окна? Джим ухмыльнулся: еще чуть-чуть — и он залезет к себе в комнату и уляжется спать.

Окно тоже было закрыто. Положение осложнялось. Когда Беверли запирала одновременно двери и окна, это означало, что настроение у нее ужасное и она прямо-таки вне себя от злости. Джим вздохнул. Правду сказать, воевать с женой ему не хотелось. Он любил Беверли, хотя она наотрез отказывалась понимать, что мужчине нужно время от времени выпустить пар.

Джим собрался с духом, постучал в окно и прислушался. Никакого ответа.

— Беверли! — позвал он жену и снова постучал. И снова никакой реакции.

Это уже слишком! Ни один мужчина не стал бы такое терпеть, и он, Джимми Карпентер, тоже не станет. Он не позволит, чтобы его, как собаку, выгоняли на улицу! Джим снял пиджак и обернул им руку. Только с третьей попытки ему удалось выдавить стекло, отпереть окно и, стряхнув с себя осколки, проскользнуть в комнату.

— Черт! — проворчал он, ударяясь обо что-то коленом. Беверли опять двигала мебель. Почему, спрашивается, она не может, как другие женщины, ограничиться обычной уборкой? Нет, раз в неделю ей необходимо делать перестановку. Джимми требовалось несколько дней, чтобы приучить себя к переменам, но стоило ему освоиться, как Беверли вновь начинала все передвигать.

Потирая коленку, Джим в темноте захромал в спальню. Единственным источником света служила тускло светившая сквозь окно луна.

— Бев! — позвал он жену, отворяя дверь в темную спальню.

Ответа не последовало. Может, она пошла в детскую и спит с сынишкой? Помнится, малыш покашливал, вспомнил Джим, плюхаясь на кровать.


Мэгги очень устала. Из-за автобусной аварии она засиделась на работе допоздна, а переживания за ребятишек и незапланированное выступление в ночном эфире окончательно ее доконали, и она просто валилась с ног.

С тех пор как у Мэгги появился преследователь, Крис Джонсон обычно провожал ее после вечернего эфира домой. Крис был менеджером КФЛИ — небольшой независимой телестудии Эллингтона, расположенной в пятидесяти милях к востоку от Колорадо-Спрингс.

Крис приехал в город полгода назад. Чуть ли не с первого дня его появления на телестудии они с Мэгги стали встречаться — сначала по делам, а потом и по душевной склонности. Прошло совсем немного времени, и их совместные обеды стали затягиваться до следующего утра. По прошествии нескольких месяцев Мэгги стала подумывать, что из их отношений может выйти что-то путное. Крис знал о Генри, но его в отличие от Мэгги появление на горизонте телефонного маньяка, казалось, заботило мало. Во всяком случае, никакого страха перед перспективой оказаться втянутым в это дело Крис не выказывал. Более того, последние несколько недель он неоднократно намекал Мэгги, что им было бы неплохо поселиться под одной крышей. Сказать по правде, Мэгги испытывала большое искушение поддаться уговорам, но ей не хотелось, чтобы поводом для начала их совместной жизни послужил страх. Она станет жить с Крисом, когда окончательно убедится, что любит его, а уж никак не из соображений собственной безопасности.