— Я так считаю, что он будет справедлив. Время, когда одни богатые и влиятельные, а другие даже не знают, что такое радости жизни, должно кончиться очень скоро. Вспомните о тех, кто сейчас страдает от бедности, кто сражался на полях сражений, а теперь вернулся обратно домой без всякого вознаграждения и вынужден браться за любое дело, чтобы только избежать нищеты.

Герцогу, выслушавшему ее рассуждения, от удивления уже кусок не лез в горло.

— Таких взглядов придерживался ваш отец или это ваше личное мнение? — поинтересовался он.

— Я изложила вам свои мысли, но мы часто разговаривали с отцом на эти темы.

— Неужели такие взгляды на общественную жизнь появились у вас благодаря тому, что вы, Юдела, воспитывались в церковной среде?

— Нет, конечно, нет, — поспешила возразить Юдела. — Церковь служит правительству, а правительство служит вам. Церковь заботится о несчастных, обделенных судьбой гораздо в меньшей степени, чем о вас — баловнях удачи по рождению. Меня больше занимают не рассуждения о боге и милосердии, а действия, приносящие реальные результаты.

— Что вы подразумеваете под конструктивными действиями? — уже осторожно полюбопытствовал герцог.

Ему показалось весьма странным, что такое юное и очаровательное создание, как Юдела, рассуждает о предметах, ей явно недоступных, и повторяет выражения, которые он слышал только от ярых реформаторов вроде Вильдерфорса.

Ему не нравились люди, любящие все преувеличивать, громко кричать о социальном неравенстве и конфликтах, а особенно их фанатичное желание все переделать в такой удобной и приятной для него стране, как Англия.

Ну уж, конечно, никогда в жизни ему не приходилось беседовать на подобные темы с женщинами, которых он приглашал к себе на ужин.

Теперь, пока он ожидал ответа Юделы на заданный им довольно резким тоном вопрос, герцог подумал, что в какой-то степени не он хозяин положения, а она, вполне возможно, дурачит его.

Ее мягкий мелодичный голосок, ее наивная, трогательная внешность находились в резком противоречии с тем, что она произносила.

— Я считаю, что новые реформы, принятые парламентом, должны быть прежде всего направлены на то, чтобы деньги, выделяемые на социальные нужды, достались местным властям и попали в руки именно нуждающихся в них, а не жуликам и проходимцам различной масти, будь они даже благородного происхождения.

Она сделала паузу, ожидая от герцога ответа, но, так как он молчал, пребывая в полной растерянности, Юдела продолжила:

— Так называемые работные дома, размещенные по графствам, — это не что иное, как жуткие места, предназначенные для умерщвления слабых и больных мужчин и женщин, не способных самостоятельно заработать себе на жизнь. Их держат там в заключении, как преступников. Они не вольны уйти оттуда, а если б даже и убежали, то все равно им негде укрыться, и они вынуждены вернуться туда, откуда убежали. Их положение ничем не отличается от положения каторжников, приговоренных за убийство.

— Но все же там у них имеется крыша над головой и кусок хлеба, — попробовал возразить герцог.

Он не понимал, почему ему хочется спорить с нею, хотя в глубине души герцог сознавал ее правоту.

— Человеческому существу, в котором заронена искра божья, мало крыши над головой и жалкой пищи. Мы, люди, нуждаемся в понимании и любви.

— Вот наконец мы вернулись обратно к любви, — с облегчением вздохнул герцог. — Как вы собираетесь одарить любовью всех живущих в этом мире?

— Они сами себя обеспечат любовью, если у них будет на это возможность, — не замедлила с ответом Юдела. — Да будет вам известно, ваша светлость, что семьи по всей стране разрушаются потому, что нет средств, чтобы нормально кормить и содержать жену и детей. А когда кормилец получает увечье на работе или его забирают на войну, то тогда вообще для семьи наступает крах.

Молчание герцога она восприняла как согласие с ее более чем убедительными доводами.

— Я чувствую, что вам понятно, о чем я сейчас говорю. Вы могли бы произнести речь на эту тему в палате лордов и разъяснить власть имущим, что они не имеют никакого представления о том, как живет простой народ.

— А почему вы думаете, что я так уж отличаюсь от этих невежественных власть имущих?

Герцог с трудом обрел свою прежнюю иронию.

— Потому что вы были добры ко мне, ваша светлость. Потому что я уверена, что вы человек добрый по характеру. — Юдела тут же нашлась с ответом. — И потому что я убедилась, что вы умны, и мне нет нужды рассказывать вам о том, что вы и сами видите вокруг себя. Вы не слепой, и то, что творится рядом с вашим уютным, отгороженным от внешнего мира особняком, вряд ли укрылось от зоркого взгляда благородного герцога Освестри.

Герцог перебрал в памяти всех своих знакомых женщин. Ни одной из них, обладающей внешностью, сравнимой с внешностью Юделы, и в голову не могло прийти завести беседу на политические темы, тем более во время интимного ужина.

Опасаясь, что его растерянность отразится на лице, герцог собрал свою волю и заявил неоправданно громким голосом:

— Ваша речь произвела на меня впечатление. Я даже почувствовал себя не в своей тарелке.

— Почему же? — произнесла Юдела, не теряя прежней своей запальчивости.

— Потому что с нас и так уже достаточно крестоносцев, досаждающих правительству и требующих из бюджета денег на социальную помощь, которых у правительства нет.

Вместо ответа Юдела демонстративно перевела взгляд на золотые канделябры, в которых таяли свечи, освещавшие стол, на золотой орнамент севрской посуды и ваз, наполненных мускатным виноградом, сочными персиками и грушами вроде тех, что были поданы ей на завтрак.

Она подумала, хватит ли ей мужества — или задора — вот так, сидя за роскошно накрытым столом, напомнить герцогу, чьим трудом обеспечено его блаженное существование в этом мире.

От прямого упрека она уклонилась, а лишь произнесла с притворной робостью:

— Мне говорили, что принц-регент потратил четверть бюджета королевства на сооружение купальни в Брайтоне и еще четверть собирается ухлопать на охотничий домик под названием Карлтон-хауз.

— Позвольте мне предупредить вас, что выражение «ухлопать» не принадлежит к лексикону дочери лояльного к нашей нынешней власти викария, а тем более оно никак не может сорваться с языка моей так называемой невесты, если мы не хотим вызвать подозрения насчет искренности наших намерений.

— А теперь скажите мне честно, положа руку на сердце, разве вы против того, чтоб наша монархия выглядела достойно перед глазами других европейских властителей и разве наш принц-регент не войдет в историю как щедрый покровитель смелых архитекторов, создатель определенной моды, ну, и как персонаж нескольких фривольных романов, которые будут написаны в будущем нашими потомками?

Юдела была благодарна герцогу хотя бы за то, что он не прервал ее на полуслове, а позволил высказать свою мысль до конца. Ободренная его вежливым вниманием, она продолжила, как бы извиняясь за проявленную ею горячность, неуместную за обеденным столом.

— Я только хотела сказать, что деньги, израсходованные принцем на поддержание престижа королевской семьи, могли бы спасти от голода и унижения тех, кто уже не в состоянии самостоятельно справиться с бедой… Например, помочь солдатам, искалеченным в сражениях во Франции, или морякам, уволенным без всякого пособия после сокращения нашего флота на одну треть.

Как могло это невинное создание догадаться, что именно на эту тему герцог произнес в палате лордов самую темпераментную из своих речей и весьма ею гордился?

Его искренне жгла обида за людей своего поколения, героев битвы при Ватерлоо, победивших величайшего полководца и тирана в современной истории, корсиканское чудовище Наполеона Бонапарта. Как только смолкли торжественные фанфары, армию тотчас распустили, якобы ради экономии государственных средств, причем эта процедура была проделана с неприличной поспешностью. И те, кто так храбро сражался и пролил кровь, мгновенно были забыты.

Но обсуждать подобные проблемы с женщиной, да к тому же еще и хорошенькой, — это герцогу было в диковинку. Предшествующие его пассии интересовались исключительно собственной персоной, а не судьбами каких-то там ветеранов.

Глядя на разгоряченную только что произошедшей дискуссией Юделу, он дивился тому, сколько знаний о современной действительности вмещает эта изящная девичья головка, как остра на язык его будущая подставная невеста, и немного встревожился при мысли — не поступил ли он опрометчиво, разбудив дотоле спящий вулкан.

Слуги, убрав со стола, оставили их наедине.

Герцог, согревая в ладонях бокал с золотистым бренди, почувствовал себя несколько увереннее и даже смог изобразить на лице некое подобие улыбки.

— Ваша горячая речь меня весьма встревожила.

— Почему же?

О боже! Все, что она только что наговорила, было продиктовано страхом, что ее немедленно вышвырнут прочь из уютного особняка, если она будет нема как рыба в обществе герцога за столом. Ведь даже беспомощный заяц стучит лапками и фыркает, когда охотничьи собаки милорда загнали его в тупик. А теперь весь этот произведенный ею шум оказался бесполезным, и она выставила себя в глупом виде.

Мучительная пауза надолго затянулась. Юдела была ни жива ни мертва.

— Вы спросили, почему я озабочен вашей судьбой? Я вам отвечу: мне показалось, что после того, как наше совместное увлекательное приключение подойдет к концу, мне будет весьма затруднительно подыскать вам подходящего супруга.

Ее глаза стали величиной с тарелки, которые слуги только что убрали со стола.

— Почему вы так подумали?

— Потому что мужчинам не нравятся умные женщины, а тем более их раздражает, когда они читают им лекции за обеденным столом.

Юдела не могла сдержать огорченного восклицания:

— О, пожалуйста! Я совсем не хотела читать вам лекции и чему-либо вас учить, ваша светлость.