— Впереди гаишники. Теперь смотри.

Куда смотреть Таня не поняла, сначала она услышала, как взревела машина, а потом увидела, что они обгоняют зеленые «Жигули».

— Смотри на спидометр, — сказал Максим.

Если бы она знала, какой из кружочков на панели спидометр, она бы, конечно, посмотрела. В принципе, можно определить, на каком из них скорость машины, всё-таки у неё высшее образование, но ей интересней было смотреть за дорогой. Они вернулись в первый ряд, подрезав зелёные «Жигули», которым пришлось притормозить. Радар в руках инспектора ГАИ был направлен на дорогу.

Таня не знала правил дорожного движения, но ей казалось, что Максим не должен был так делать. «Его обязательно остановят», — подумала Таня.

«Волга» быстро подъезжала к посту ГАИ. Таня со злорадным удовлетворением отметила как постовой поднял жезл, и тут же разочарованно вздохнула, когда взмах полосатой палочки разрешил им продолжать движение, практически отпуская на свободу преступника, создавшего аварийную обстановку на дороге. Дорожные милиционеры даже не захотели посмотреть на водительские права.

— Поняла? — спросил Максим.

— Нет.

— На этом участке — максимальная скорость 50 км.

— Да? А это много? — Таня прикинулась дурочкой.

Максим, видимо, это понял.

— В самый раз, чтобы прокормить гаишников.

А ведь постовой их отпустил. Тане стало неприятно.

— Останови машину, я хочу выйти.

— Но мы уже подъезжаем к «Чайке».

Таня действительно увидела впереди кирпичный жилой дом, первый этаж которого занимал продовольственный магазин. Из дома она подходила к магазину с другой стороны, и теперь не узнала его.

— Я передумала, мне нужно домой.

— Если хочешь домой, я тебя отвезу, тут же рядом.

— Не стоит. Я хочу пойти пешком, — заспорила Таня и стала шарить по дверце правой рукой, ища ручку, чтобы открыть машину.

— Да ты никак испугалась? — спросил Максим, заметив ее манипуляции. — Не волнуйся ты так, сегодня я ещё тебя убивать не собираюсь, у тебя есть время всё обдумать.

Таня положила руку себе на колено, ещё не хватало, чтобы он подумал, что она и правда его боится. Максим повёл машину дальше, мимо «Чайки», до ближайшего поворота в сторону её дома.

— Не волнуйся, я тебя не разочарую. Доставлять удовольствие — моё самое большое удовольствие, — продолжал он.

— Я вообще-то не гонюсь за удовольствиями.

— А зря. Подумай о моём предложении.

Машина остановилась у её подъезда. Максим вышел первым, Таня осталась сидеть, она старалась побороть свой страх. Ведь один гаишник — ещё не вся милиция. Максим обошёл машину и открыл дверцу с её стороны. Он был сама предупредительность, когда подал ей руку, чтобы помочь ей выйти из машины.

Вылупившись из утробы автомобиля, Таня замерла на месте. Она и забыла, что сегодня ярко сияет солнце и в воздухе восхитительно пахнет клейкими тополиными почками. Всё, что произошло в машине, на солнце показалось нереальным, зыбким.

Таня молча, и, как она надеялась, с достоинством прошла мимо Максима. Он негромко сказал:

— До свидания, крошка. Думай обо мне, — это прозвучало так проникновенно, словно они расставались после нежного любовного свидания.

Уже в подъезде она услышала:

— Пламенный привет Ольге!

«Комедия какая-то, — подумала Таня. — Просто цирк бесплатный».


Ольга сидела на диване, подобрав под себя ноги, даже не сняв серый строгий костюм, в котором была в школе. Утром они вместе пришли на работу, и с тех пор больше не виделись. У подруги был такой подавленный вид, что Татьяна не решилась рассказать о своей встрече с Максимом. Тане очень хотелось поделиться с подругой, она тешила себя надеждой, что Ольга рассеет её страхи и убедит в несерьёзности ситуации. Но сейчас её милая соседка настолько была погружена в себя, что вряд ли могла помочь.

«Опять, наверное, сорвали урок», — решила Таня. Ольга никак не могла найти контакт со своими учениками, на уроках она часто переходила на крик, выгоняла провинившихся из класса, или посылала за директором школы, будучи не в состоянии по-другому поддержать дисциплину. За время урока она не успевала раскрыть новую тему, вынужденная тратить время на поддержание тишины в классе. Свою молодость и неопытность она старалась компенсировать строгостью, но безуспешно. Безжалостные дети, определив её слабые места, словно ставили перед собой задачу — вывести учительницу из себя, а затем торжествующе наблюдали, как она надрывалась в крике. Ольга уже и не стремилась найти общий язык со своими учениками. Основным методом её работы стало наказание учеников — запись в дневнике, вызов родителей, снижение оценок. Оля считала, что, как преподнесешь себя детям в самом начале, на первых уроках, так и пойдёт дальше. А раз она совершила в самом начале ошибку — проявила слабость, то уже ничего изменить нельзя. «Вот если бы всё начать заново, то сейчас бы в классе у меня было бы по-другому», — рассуждала она, не понимая, что по-другому она бы не смогла, что учить детей — это каждодневный, ежечасный труд — постоянно следить за собой, за детьми, ни на секунду не расслабляясь, найти контакт с каждым ребенком, не опускаясь до панибратства, роли подружки. Татьяна прекрасно понимала Ольгу. Она тоже иногда срывалась на уроках, и хотя, после этого ей долго приходилось налаживать контакт с ребятами, доказывать свою лояльность, она старалась не нарушать дистанции между собой и учениками, оставаясь учителем, а не ровней, и это не было безнадежным, потому что она уважала своих учеников, без исключений.

Трудно поверить, но одни и те же дети с горячим вниманием слушали Татьяну Викторовну, и с испепеляющим равнодушием сидели на уроках Ольги Вадимовны. В большинстве своем дети не хотят трудиться лишний раз, и очень остро чувствуют, когда можно побездельничать, а когда это им с рук не сойдет, и пользуются этим.

Но нельзя сказать, что каждый урок для Ольги был полем битвы. Чаще всего уроки проходили относительно спокойно, на фоне общего шума и в свете равнодушных незрячих глаз. Деткам было просто лень дразнить её, и они занимались кто чем: кто-то уходил в свои думы, кто-то делал другие уроки, кто-то спал. Было, конечно, несколько пар заинтересованных глаз, но не они задавали тон в классе. Изредка, от скуки класс переходил границы относительного порядка, и тогда Ольга взрывалась. После этого она целый день находилась в депрессии.

Вот и сейчас Таня подумала, что у Ольги опять был скандал в классе. Таня чувствовала себя виноватой пред Ольгой, за то, что ей нравится работать с детьми, она любит школу, и не может разделить с Ольгой её эмоции. И хотя её вины ни в чем не было, Таня старалась как-то загладить свою несуществующую вину и развеселить Ольгу.

— Ты ещё не обедала? Сейчас я разогрею суп.

За обедом Таня стала рассказывать Оле о своём разговоре с Максимом, но чтобы не огорчать подругу, говорила весело и бодро. В её пересказе всё выглядело несколько комично, и совсем не страшно. Она сама поверила, что это была дурацкая шутка.

Ольга оживилась, слушая её рассказ, но никакого совета дать не смогла, потому что опять задумалась о своём. Единственное, что она спросила, это номер машины.

— Гаишники не останавливают с блатными номерами, — предположила она.

Но Таня, естественно, не обратила внимания на номера, и не могла вспомнить, были ли в нем нули.

Вымыв посуду, Таня вошла в комнату. Ольга опять как-то пожухла, сытный обед не поднял её настроения. Таня присела Ольге на кровать. Она знала, что Оля не сможет долго держать в себе неприятности, и начнет жаловаться. Так оно и случилось. Но Татьяна не угадала причину подавленного настроения подруги.

Ольга рассказывала торопливо и сбивчиво:

— Представляешь, после пятого урока в учительской подходит ко мне Куксина и говорит таким елейным голосочком: «Что же это вы, Ольга Вадимовна, родной коллектив порочите?» Я сначала опешила, не поняла ничего. В ГОРОНО ходите с жалобами, говорит, своих же коллег обвиняете в пьянстве и рукоприкладстве. Мне сразу плохо стало. Представляешь, это ей Седова сообщила. Ну, ты, что, не помнишь что ли, в ГОРОНО такая стерва. Я ходила туда на прошлой неделе, просила уволить меня. Я тогда злая была, на последнем уроке Каливеров опять довёл меня, я его выгнала из класса, а после уроков сразу пошла в ГОРОНО. Боже мой, что я там наговорила, куда меня понесло, сама не понимаю. Говорю ей: ничего не знаю, не умею, не хочу. И вообще, говорю, сейчас у нас перестройка в стране, а у вас до сих пор крепостное право. Три года человека держите, как раба! А она меня будто не слышит. «Мы вас направили в лучшую школу города, там такой замечательный коллектив, учитесь у своих коллег, выдающихся педагогов». И всё в таком духе, сплошные штампы.

Оля передразнила Седову:

— Вы ещё молоды, перенимайте приемы опытных учителей.

— И тут меня понесло, я на всё готова была, лишь бы меня уволили: «У Беленькой что ли перенимать, как детей бить». Или я по-другому сказала, я сейчас точно не помню, что городила. Про физрука Бойчикова ляпнула. Накричала и ушла, хлопнув дверью. А она теперь позвонила в школу и всё на десять раз переврала. Будто я пришла с уже каким-то письмом, кричала про перестройку, грозила опубликовать. А Куксина всё рассказала и смотрит на меня: «Как вы теперь сможете работать у нас после всего этого, смотреть людям в глаза. Даже если перейдёте в другую школу, лучше не будет». Я поняла, что она постарается растрезвонить везде. Мне так стыдно. И если бы меня после этого уволили, я бы только радовалась. Так нет же, переведут в другую школу, как Беленькую. Таня, какая же я дура, что приехала сюда. Ненавижу эту школу, этот город противный. Кругом грязь, вонь. А мужики здесь какие? Идёшь по улице — ни одного приличного лица, все опухшие, пропитые. На распределении в институте мне так хвалили его. «Алтай — жемчужина Сибири, прекрасный климат». Ну и что с того климата, одна пыль да грязь. Нет, нужно было ехать в глухую деревню на севере Томской области. В деревне хоть учителей уважают, до сих пор, наверное, кланяются им в пояс. Нет, я всё брошу и уеду домой. Ну, как теперь я в школу пойду? Мама родная, за что? Я отсюда сбегу, не надо мне ни трудовой книжки, ничего не надо-о…