— Тихо, пожалуйста, Сид, прекрати! Уймись! Сидеть! Ради всего святого! — Подхватив одежду, она принялась одеваться.

Звякнули ключи, брошенные на столик. В холле раздались шаги.

О черт! Который час? Нина нашла свои часы на раковине и обнаружила, что уже почти пять. Господи! Она пробыла здесь слишком долго. Сердце колотилось так громко, что она была уверена: вошедший обязательно его услышит.

Открылся и закрылся шкаф. На комоде звякнули монеты. Включился компьютер.

Он в спальне.

Сид уже бесновался — подскочил к двери и принялся ее царапать. Нина прыгнула на него сверху, прижала к полу, одной рукой придерживая его спину, чтобы пес не мог двинуться, другой — крепко стиснула ему морду, чтобы он не мог раскрыть пасть. Скулеж не прекращался, и ей оставалось только надеяться на прочную дверь вишневого дерева, что казалось маловероятным, поскольку сама она прекрасно слышала все звуки по другую ее сторону.

Человек присел на кровать, туфли с глухим стуком бухнулись на пол. Шуршание одежды. Шаги. Стук клавиатуры компьютера. Повизгивание Сида.

Дэниел, должно быть, что-то уловил, ибо кликанье клавиатуры прекратилось. Нина затаила дыхание, обратившись в слух и пытаясь понять, что происходит в тишине за дверью.

— Сид? — позвал Дэниел. Пес весь подобрался.

— Эй, где мой мальчик? Сид! Сиддхартха!

Тут чертова псина подпрыгнула, скуля и царапая пол в попытках освободиться от цепкой Нининой хватки.

— Сид, пожалуйста! — взмолилась Нина.

— Сид? Ты здесь, малыш? — Дэниел был у самой двери в ванную.

Нина обмерла. Неужели она познакомится с ним таким образом?

— Пожалуйста, — прошептала она. И только приоткрыла дверь, чтобы выпустить Сида, как ее распахнули с другой стороны.

— Что… кто вы такая?

— Привет! — Это оттого, что она никогда не видела его во плоти, или он действительно исключительно хорош в одних трусах?

— Мы знакомы?

— Я как раз уходила.

— Вы Нина?

— На улице так жарко, я выпила много воды, мне срочно нужно было пописать. В смысле воспользоваться туалетом. Надеюсь, в этом нет ничего страшного.

Он внимательно посмотрел на нее. Нина надеялась, что с ее волос не капает и что она не забыла натянуть шорты, футболку и вытереть физиономию.

Она решительно протянула руку:

— Приятно познакомиться! — И подхватила свой рюкзачок.

Дэниел с недоумением уставился на нее. Глаза его были гораздо темнее, чем она представляла. От этого взгляда подгибались колени, темные тени вокруг глаз, казалось, выдавали усталость и зрелость, словно видели гораздо больше, чем их владелец готов был открыть.

— Ну конечно, все в порядке. Но в коридоре, рядом с входной дверью, есть туалет. Для гостей. На будущее. — А волосы были светлее, чем на фотографиях. И плечи шире. Будто фото упрощали и уменьшали его. Сейчас, наяву, он был такой живой и огромный, светлый и темный, такой контрастный. А на подбородке шрам. На левой щеке ямочка, когда он улыбается.

— Конечно. Да. Простите. Я просто… — Она протиснулась мимо него, вдыхая его аромат, едва заметный, восхитительный. Скользнула взглядом по кровати. Покрывало смялось там, где он присел. «О, как бы я хотела быть этим покрывалом!» — мимолетно подумала Нина.

— Ваши волосы. — Он коснулся рукой ее влажной пряди. Нина не могла не отметить, что пальцы у него длинные и тонкие.

Нина хихикнула:

— Ага. Очень влажно. — Их глаза встретились, и она невольно вздохнула. — Эта погода так на меня действует…

Он внимательно и вместе с тем подозрительно посмотрел на нее. Она выдержала его взгляд, едва не падая в обморок, потом тряхнула волосами и посмотрела на часы:

— Ой! Хм… Мне нужно идти! — И, еще раз медленно скользнув взглядом по его лицу, шраму, глазам, губам, тому местечку, где шея переходит в плечи, она так же медленно произнесла: — Я люблю… вашу собаку.

Прежде чем он успел ответить, она развернулась и упорхнула через спальню, холл, дальше в коридор. И только тогда Дэниел заметил на полу полотенце.

— Эй, Нина! — крикнул он ей вслед.

Но дверь захлопнулась, девушка исчезла. Лифта дожидаться не пришлось, и, едва оказавшись в вестибюле с персидскими коврами, антикварными диванчиками, шикарными люстрами, она рванула прямиком к восьмидесятилетнему портье:

— Пит, что случилось?

— У меня не было времени, — виновато промямлил тот.

— Господи, Пит!

— Миссис Голд явилась с покупками, пришел почтальон, а тут еще близнецы Батлеры… Нина, прости! Ты же знаешь, ради тебя я готов на все…

Нина улыбнулась:

— Ради меня? Или ради этого? — Она вытащила из рюкзачка и протянула Питу коробку сигар «Губере», как делала каждый день в течение последнего месяца, выгуливая Сиддхартху, а потом проводя наверху времени чуть больше, чем положено. — До завтра?

— Но в следующий раз не так долго, — предупредил Пит.

— Хорошо.

Только оказавшись на улице, она смогла вздохнуть спокойно. Небо окрасилось в бледно-оранжевые и лиловые тона, солнце готовилось к закату, бросая длинные глубокие тени на этот исключительный день. «Ты была на грани провала, — думала Нина по дороге домой, — но, Бог мой, оно того стоило!»

Глава 2

Добравшись до дверей своей квартиры, Нина совсем выдохлась. Она столкнулась лицом к лицу с Дэниелом, и ее едва не застигли в ванне. Только сейчас Нина поняла, в каком дерьме могла оказаться. Кроме того, из-за своих порочных наклонностей она, возможно, потеряла Дэниела навеки. В довершение всего жила она на верхнем этаже пятиэтажного дома без лифта. Независимо от того, сколько раз в день ей приходилось это делать, независимо от физической формы, всякий подъем неизменно превращался для нее в кошмар.

Сэм, лучший на свете пес, прыгнул Нине на грудь, едва та возникла на пороге. Она потрепала его по голове, наклонилась прямо к морде и чмокнула. Он лизнул ее в ответ. Она сняла рюкзачок, бросила на стол почту и ключи и открыла холодильник, чтобы налить себе бокал вина. Белое, ледяное, но только не шардоне, такое плотное и сладкое, что прилипает к зубам.

Пес не отставал от нее ни на шаг и теперь сел, часто дыша и дожидаясь, пока хозяйка пожелает двинуться с места. Она отхлебнула вина и включила «Юг Тихого океана» в оригинальной бродвейской постановке. Да, возможно, порой она бывала цинична. Могла быть груба, когда теряла терпение, что случалось частенько. Но она всегда оставалась романтичной. И хотя понимала, что любить бродвейские мюзиклы старомодно — Роджерс и Хаммерштайн, Лернер и Леве, даже Сондхайм[3], но никакая гадкая слезливая попса Эндрю Ллойда Вебера — ничего не могла с собой поделать. Они поддерживали ее. Заставляли растроганно плакать. (Не то чтобы это было сложной задачей. С нею вполне справлялись даже рекламные ролики.) Но как можно остаться спокойной, когда Эцио Пинца[4] поет «Чарующий вечер»?

Потом она уселась за обеденный стол, он же письменный, он же чертежная доска, он же верстак — посреди крошечной комнаты и включила флуоресцентную лампу с лупой, в которую можно рассмотреть самые трудноразличимые мелочи. Здесь она ежедневно долгими часами работала — когда не выгуливала собак, не бежала на свидание, не пила кофе с подружками или не принимала идиотских ванн — над жутко забавными «штучками» (она полагала слишком претенциозным называть их пластическими композициями, чем они, собственно, являлись) из мусора, подбираемого на улицах. Крошечные пустяки, чем меньше, тем интереснее. Лучше всего бусины: в них есть готовые отверстия. Маленькие пуговки тоже годятся. Кусочки стекла или пластика, даже камни, если суметь продырявить их стальным сверлом дрели «Блэк энд Деккер». Для стекла подходит сверло строго определенного размера, как выяснилось в результате весьма болезненных экспериментов. (Щека заживала целых две недели после попадания отлетевшего стеклянного осколка.) Все эти пустяковины она нанизывала на проволоку, которой придавала форму, скручивая ее и завязывая, и подвешивала кверху на восемь футов (высота потолка в квартире). Два из ее шедевров в настоящий момент болтались рядом (остальное она хранила в шкафу, освобождая комнату для следующих творений), напоминая забавные лоскутные занавески или изделия сумасшедших с ярмарки альтернативного искусства в Сохо. Заключенные и пациенты психиатрических лечебниц продавали свои произведения за многие тысячи долларов. Возможно, когда-нибудь… Она вздохнула, подцепила бусину из красной корзинки на столе и нанизала ее на единственную свободную нить. Продавать «штучки» — и все. Не обязательно для этого попадать в тюрьму или психиатрическую клинику.

Квартира ее состояла из этой комнатки, спальни, куда едва помещалась кровать, крошечной кухни и ванной. Плюс еще одна деталь. В ее распоряжении была терраса площадью 750 квадратных футов. С видом на парк. Этот факт да еще Сэм давали ей силы жить и сохраняли рассудок. Во всяком случае, пока. Все это скромное великолепие с удивительным внешним пространством она получила вследствие довольно мрачных обстоятельств и при помощи сообразительного симпатяги полицейского.

В двух словах: после развода она жила в квартире этажом ниже, а наверху, там, где сейчас ее жилище, обитал некий парень. Они пару раз пересекались в лифте. Одевался он исключительно в черное, был покрыт жуткими татуировками на темы черной магии, носил булавки в ушах, бровях, губах (и, возможно, где-то еще). А каждую ночь слушал «Сочувствие к дьяволу» в исполнении «Стоунс» — да так громко, что стены дрожали. Басы, должно быть, включенные на полную мощность, вызывали у Сэма приступ гиперактивности, и он принимался метаться по комнате в попытках поймать собственный хвост. Нина же замирала в кровати, устремив взгляд в потолок, не в состоянии уснуть, перепуганная до того, что не могла пошевелиться, пока наконец не уставала от этого оцепенения. Тогда она хватала швабру, колотила ею в потолок, а утром жаловалась управляющему и хозяину. Но дьявол продолжал крутить свои диски. Однажды ночью, примерно спустя месяц с тех пор, как все это началось — Нина уже выучила песню наизусть и могла воспроизводить ее текст в унисон с Миком (представляя при этом его губы, ах, эти губы!), она выбралась из кровати, поднялась наверх и принялась колотить в дверь сатаниста. «Прошу, позволь мне представиться». Без ответа. Да и как, черт побери, он мог расслышать ее, даже если бы захотел? Вернувшись домой, она набросала послание: