– Нет, непонятно. А почему ты думаешь, что это он?

– Сама не знаю. Съезжу-ка я, пожалуй, к маме. На Ваганьково.

На Ваганьково были похоронены все Смирновы, начиная с родителей деда, и даже мамин брат Георгий, о существовании которого Марина и не подозревала до похорон Виктории Николаевны, никогда не возившей дочь на кладбище, – он умер давно и совсем маленьким. Марина прибралась в ограде, посидела на скамеечке, глядя на родные лица: помогите мне, пожалуйста! Потом закрыла глаза и вытянула руки ладонями вперед: от надгробия деда и бабушки веяло холодом, от материнской могилы шло ровное тепло.

– Спасибо, мамочка! Прости, что не стала тебя слушать, когда ты мне хотела все рассказать. Теперь вот сама пытаюсь…

Марина встала и пошла по кладбищу, особенно не задумываясь, куда: знала – ноги сами вынесут. Ноги вынесли к неухоженной могиле: запыленная плита черного мрамора и золотые потертые буквы: «Смирнов Сергей Валентинович, 1915–1963». Рядом еще две могилы – наверное, родители, подумала Марина. Фотографии не было, но Марина знала – это он: «Надо же, отец был еще жив, когда я родилась, а мама говорила, что он умер до моего рождения…»

Марина долго смотрела на даты и считала: отец был на год моложе ее деда, на два года старше бабушки и на целых двадцать пять лет старше матери! Так вот оно что. Теперь Марина понимала, что, встречаясь с Вадимом Дымариком, который тоже был намного ее старше, в чем-то повторяла материнский путь, поэтому мама так и волновалась. «Неужели отец тоже был несвободен?» – Она произнесла это вслух.

– Нет, ваш отец не был женат, когда встретился с вашей матерью. Вы ведь Марина? Дочь Виктории? Я помню вас по университету.

Марина обернулась. Перед ней, тяжело опираясь на палку, стоял Колыванов. Вениамин Павлович. Постаревший, но узнаваемый.

– Как странно, что мы с вами тут встретились, – сказал он. – Я редко выбираюсь на Ваганьково, а тут вдруг потянуло. Мои все на Донском. Хотя, может быть, и вовсе и не странно. Наверное, она этого захотела.

– Она?

– Да, она. Ольга Валентиновна. Сестра вашего отца. Вы о ней слышали?

– Нет. Я ни о ком ничего не знаю, даже об отце. Тоже случайно тут оказалась. А может, и не случайно, как вы говорите.

– Ах, как же вы похожи на Витошу!

– На Витошу?

– На Викторию Николаевну!

– Маму называли Витошей? Надо же. Я и не знала.

– Да, называли. В юности. Вита, Витоша. Я любил вашу мать. Сильно и безнадежно. Все эти годы. А она любила только Сергея Валентиновича.

– А почему у нас фамилии одинаковые? Он что, родственник?

– Нет, просто однофамильцы. Распространенная фамилия. Мы с вашей мамой оба у него учились, недолго. Я мало знаю о том, что произошло. Я думаю, Ольга вам расскажет. Захотела же она, чтобы мы с вами встретились. Ей девяносто семь лет, но она в полном рассудке. Хотя, конечно, не без странностей. Она очень необычная, предупреждаю.

– Эта Ольга, сестра отца – они близнецы?

– Да, а как вы узнали? Ах, по дате рождения, я не сообразил! Ну что, поедем? Это на Сивцевом Вражке.

И они поехали. Не без трепета вошла Марина в квартиру Ольги Валентиновны. Сухощавая пожилая дама в длинной юбке и блузке с камеей у ворота провела их в комнату, и Марина сразу узнала и коридоры, и даже кружевную скатерть из мучившего ее сна. Комнат было две, обе небольшие, но потолки очень высокие. Сухощавая дама, очевидно, и была та компаньонка, о которой говорил Колыванов: пока ехали в такси, он успел немного рассказать Марине об Ольге и Сергее Смирновых, но знал он действительно мало.

– Я просто навещал Ольгу Валентиновну вместе с вашей мамой, а когда Виты не стало, приходил уже один.

Ольга сидела в инвалидном кресле – высокая величественная старуха с царственной осанкой и серебряной головой: волосы у нее были точь-в-точь как у Марины. Такое же породистое лицо, как у мужчины на снимках, но уже обрюзгшее; очень светлые глаза – один с катарактой. Если б Марина не знала, что ей почти сто лет, никогда бы не поверила – только слегка трясущаяся голова да скрюченные артритом пальцы напоминали о возрасте. Они молча смотрели друг на друга – слов было и не нужно: Марина уже давно поняла, что Ольга такая же, как она сама. Ясновидящая.

– Почему вы позвали меня только сейчас?

– Потому что помру скоро.

Голос у Ольги был низкий, глубокий – настоящее контральто.

– Совсем ты на Сережу не похожа, жалко.

– Мой сын похож.

– Вон что? Ну, подойди, покажи мне всех своих.

Марина села рядом в кресло и подала старухе руку, та взяла ее в свои холодные ладони и «вгляделась» – долго смотрела, кивая, потом погладила Марину по щеке:

– Справляешься, молодец. Мальчик и правда на Сережу похож. Ох, наплачешься с ним! Охоч будет до девок. Дед его такой шармёр был, никто устоять не мог. И мать твоя не устояла. Даже двадцать пять лет разницы не остановили. Ну что ж, давайте, дети, чаю попьем! Елизавета Петровна, голубушка! Чайку!

Пока пили чай, Марина все потихоньку осматривалась, потому что не могла понять, как они живут, Ольга с компаньонкой, которой тоже было, поди, все семьдесят! Может, забрать Ольгу к себе?

– И не думай даже! Никуда я не поеду.

Марина усмехнулась: «Забыла, с кем имею дело, она же все мысли мои читает».

– А что ж не читать-то! – тут же откликнулась старуха. – Чай, своя, не чужая. Не поеду, тут помру. Скоро уже. Вон, Веня все уговаривает до ста дотянуть. Нет, не удастся. Сейчас что у нас?

– Июнь, Ольга Валентиновна, – откликнулся Вениамин. – Десятое число.

– Ну вот, на Троицу и помру. Поможешь, племянница, тетку похоронить?

– Конечно, тетушка!

– Ты уж не оставь тогда мою Елизавету Петровну!

– Не оставлю.

– Ну, видишь, Лиза? А ты все переживала. Я ж говорила тебе, наша девочка, Апраксинская. Ты ведь не знаешь, что мы из рода Апраксиных? Графский род, старинный. А по отцовской линии мы Голутвины. Смирнов был нашим с Сережей отчимом. Да по тем временам предпочтительней было Смирновыми называться, чем Апраксиными или Голутвиными. Лиза сестра моя троюродная, так что и тебе тоже родственница. Больше никого не осталось. Только ты.

Марина просидела у Ольги до позднего вечера, а потом чуть не целую ночь рассказывала мужу о своих впечатлениях. Марина привезла с собой целую сумку с письмами, дневниками, фотографиями. Ольга отдала весь небольшой архив: «Да кому это надо, кроме тебя?» И теперь Марина не могла насмотреться на фотографии:

– Какие же они красивые! Правда?

– Правда, – кивнул Леший, разглядывая пожелтевшее фото, на котором смеялись удивительно похожие друг на друга брат с сестрой. Следующая фотография была свадебной: Сергей в элегантном темном костюме и юная Вита в кружевном белом платьице по моде и с «бабеттой» на голове.

– О, а это же ты, да? – восхитился Алексей, взяв в руки следующую карточку: Сергей с младенцем на руках.

– Ну да, я.

– Смешная какая, глазастая! Как он тебя любит! Это видно.

Марина вдруг всхлипнула, и Леший, отложив фотографии, обнял ее:

– Ну что ты, маленький! Не плачь, не надо.

– Жа-алко! Так жалко, что я его не знала…

– А это что за коробочка? – спросил Алексей, пытаясь отвлечь Марину.

– О! Это нам с тобой подарок!

Марина открыла маленький футляр и показала: два кольца – одно с небольшим сапфиром и двумя бриллиантиками, другое – золотая печатка с короной.

– Печатку тебе прислала фамильную! Видишь, корона графская.

– Так это что ж выходит, ты у нас графиня? А я-то к тебе без почтения! Придется теперь… как это? Сиятельство? Или превосходительство?

– Лёш, да ладно тебе! Какие там графья! Погорелые. Боковая ветвь Апраксиных. Ничего почти не осталось, кольца да портфель с архивом, и все.

– На что ж она живет? У нее пенсия-то есть? Хотя какая сейчас пенсия? Не проживешь…

– Вот как ты думаешь, Лёш, на что она живет, если она – ясновидящая! Этим и живет. Сейчас оно модно и востребовано. Как мне жаль, что я поздно с ней познакомилась! Знаешь, я сейчас так уверенно себя чувствую, ты не представляешь. Как будто всю жизнь по фальшивым документам прожила, и вдруг мне сказали, что они – настоящие. Понимаешь? Я теперь знаю, кто я! Откуда мои корни, откуда способности. Я, пока домой ехала, все вспоминала детство, всякие мелочи, которые очень важны оказались. Там такая трагедия! И всех жалко. Всех! Я еще не совсем разобралась, правда. Много всего. Как разберусь – расскажу.

– Да, хочется мне ее увидеть, Ольгу твою! Живописная, наверное.

– Завтра и увидишь. Она велела мне «всех своих» привезти. Арапчонка, говорит, не надо, и козу зеленоглазую, а своих вези.

– Арапчонка! А коза – это Ритка? – усмехнулся Леший. – Похожа.

– Но я решила и Лёсика взять. Скажу: не поняла.

– А то она тебя не раскусит!

– Ну и пусть.

Вениамин Павлович тоже не спал почти всю ночь – вспоминал Витошу, свою безнадежную любовь, юность… Он прекрасно помнил тот день, когда они впервые встретили Сергея Валентиновича – это был последний день их романтической дружбы с Витой, только-только начавшей перерастать в нечто большее: Веня был робок и лишь накануне осмелился поцеловать Виту после двух с лишним лет знакомства. Все развалилось мгновенно, не успев толком начаться, и Веня отступил без боя – достаточно было увидеть Виту и Сергея Валентиновича вместе, чтобы понять раз и навсегда: это та самая Великая Любовь, о которой пишут стихи и поют песни!

Когда Витоша осталась совсем одна, потеряв и мужа, и родителей, Веня совершил еще одну попытку. Это было мучительное, даже постыдное воспоминание – Веня постарался забыть тот несчастный день навсегда, но сейчас он опять вылез из тайников памяти. А ведь ничто, казалось бы, не предвещало такого ужасного поворота: Вита неожиданно легко согласилась встретиться с Веней, и они несколько раз прогулялись по городу, сходили на пару выставок и в театр, посидели в кафе, а потом Веня осмелел настолько, что пригласил ее к себе домой – мама как раз уехала в санаторий, очень кстати. Веня чудовищно волновался и много суетился, а Вита казалась на удивление спокойной. Она сильно изменилась – стала очень сдержанной, даже замкнутой, и больше молчала, скупо улыбаясь, а в глазах словно застыла сумрачная тоска. К тому же теперь она коротко стриглась и красила волосы в каштановый цвет, что совсем ей не шло. На робкий Венин вопрос ответила, что много седины, приходится закрашивать.