– На, разбей!

– Что ты из меня дурака делаешь, мать твою! – он шваркнул лампу в угол, только осколки брызнули, а Муся испуганно присела.

– Не матерись, тебя дочь слушает, – Марина взяла его за голову и посмотрела прямо в глаза: – Я тебя не затем с того света вытащила, чтобы ты сейчас у меня на руках помер. Быстро выпил лекарство! Ну!

Голос у нее был пострашнее Лёшкиного. Он свирепо глядел на жену налитыми кровью глазами, но лекарство выпил. Марина и Муся засуетились вокруг Лешего, раздевая и укладывая:

– Мусь, подушку ему повыше. Ноги совсем ледяные! Там носки в ящике достань. И грелка где-то была. Так, спокойно. Куда ты собрался?

– Пусти ты меня! Что вы меня как сумасшедшего держите! Надо мне, пусти…

Марина пошла с ним – Лёшку вырвало, но зато сразу стало легче, и он покорно позволил себя уложить. Марина размяла ему затылок, шею и плечи, Муся растерла ноги.

– Мам, может, папе укол сделать?

– Да не надо мне никаких уколов…

– А ты вообще молчи. Я думаю, не стоит. Я «посмотрела» – предынфарктного состояния нет, просто у него давление подскочило до потолка, сейчас я потихоньку снижу, а то резко нельзя.

Теперь Марина четко представляла, что именно происходит с мужем и что надо делать – не зря же три недели болталась с ним в больнице, да и Муся уже подначиталась медицинской литературы. Через пятнадцать минут Леший уже дремал. Марина поцеловала его в лоб и встала:

– Ну вот, получше. Давление еще немного сползет. Муся, ты посиди с папой, ладно? А мне надо Ритой заняться, не может же Ваня вечно ее держать.

– Мам, а вдруг?

– Детка, все обошлось, я же вижу. Не бойся. Когда проснется, померяй все-таки давление. И отвлеки его. Поговори о чем-нибудь радостном, хорошо?

Марина заглянула в детскую, где приободрила Ксению Викентьевну и пообнималась с Совятами, а Лёсика взяла на руки и поцеловала:

– Не бойся, никуда ты не поедешь. Все будет хорошо.

Юлю она увела с собой: «Поможешь мне, ладно?» – отправив ей на смену Ваньку. Рита попыталась было встать, но не получилось: теперь ее держала сила Марины. Выглядела Рита устрашающе: нос и щека распухли, под глазом наливался синяк. Вся в крови и слезах, она глядела на Марину волчонком. А когда Марина подошла к ней с мокрым полотенцем, испуганно задергалась.

– Да сиди ты спокойно. Я тебе помочь хочу.

Она осторожно повела рукой над Ритиным лицом, остановила кровь, убрала опухоль и синяк, потом потрогала нос – да нет, не сломан, слава богу! Один зуб шатался, но ничего, поправимо. И вытерла ей лицо. Теперь ничего, кроме закапанной кровью блузки, не напоминало о пощечине.

– Юль, ты посмотри только, как она недовольна, что нос не сломан и зубы не выбиты. А знаешь, почему?

– Почему?

– А потому что больше нет никаких следов побоев.

– Каких еще побоев? Эта затрещина – побои?

– Ну да! Она же на нас в суд подавать собралась.

– Иди ты! – удивилась Юля. – А на что именно?

– Как на что? Мы же у нее ребенка украли! Еще избили заодно.

– Марин, она что, совсем дура? Слушай, я что-то на нервной почве проголодалась. Можно, съем чего-нибудь?

– Да что хочешь. Посмотри там. А Рита – дура, конечно. Но хитрая. Ты только представь, какие заголовки будут в желтой прессе: «Известный художник»… Нет – «Знаменитый художник и его жена-экстрасенс украли ребенка у приемной дочери, многообещающей молодой писательницы». Она уже видит себя в передаче у Малахова.

– Ишь ты. Сообразила. А что, она и правда писательница? – спросила Юля, вгрызаясь в кусок тушеного мяса, выловленный из кастрюльки. – Как вкусно, Марин! Не хочешь?

– Нет, я лучше тортик доем.

Марина достала из холодильника остатки шоколадного торта на блюдечке. Они с Юлей разговаривали так, как будто никакой Риты на кухне вообще не было, а та испуганно переводила взгляд с Юли на Марину и обратно.

– Конечно, писательница! Ты не знала? Практически Франсуаза Саган!

– А что она написала?

– Порнографический роман.

– Сильна!

– Представляешь, что придумала? – Марина облизала ложечку. – А то, что у отца от первого же заголовка инфаркт будет, ей наплевать. Всего два человека во всем мире ее любили – отец и сын, а она сумела обоих против себя восстановить.

– А ты?

– Я-то? Я никто и ничто. Проклятая ведьма, вот я кто. А то, что ее сына выкормила и вырастила, что от папочки ее прикрывала, это так и надо. Лёшка и половины не знает, что она вытворяла.

– Марин, да какой суд, ты что. Ее же любой суд в два счета материнских прав лишит: полгода собственного ребенка не видела. Адвоката наймем, Свешниковы нас поддержат – куда ей против нас! А зачем ей, кстати, вдруг ребенок понадобился?

– А она хочет на Лёсика своего голландца поймать! Он на ней жениться что-то не собирается, да и зачем? Спать с ней и так можно, еще и переводчица бесплатная. Он же видит, что она за штучка. У него пару лет назад ребенок умер – какое-то редкое генетическое заболевание, а он детей очень любит. С женой он расстался, вот Рита и придумала план. Кто ж против нашего Лёсика-то устоит!

– Надо же. Откуда ты знаешь про голландца-то – «видишь»?

– Ну да. Она знает, а я «вижу» это. И никакие адвокаты и суды, Юль, нам не понадобятся, никакие Свешниковы. Она забыла, с кем дело имеет, хотя сама меня ведьмой обозвала. Вот и буду действовать как ведьма. Смотри, она думает, я ее сейчас в жабу превращу. Перестань трястись, противно.

Рита, которая действительно тряслась крупной дрожью, так что лязгали зубы, замерла.

– Послушай меня, девочка, – Марина говорила спокойно, почти ласково. – Если ты хочешь войны, ты ее получишь. Я за свою семью любому горло перегрызу, а ты больше не член нашей семьи. Это случилось, когда твой сын от тебя отказался. А война будет такая. Я сейчас скажу тебе: «Встань, Рита!» – и ты встанешь…

Рита на самом деле вскочила со стула и вытянулась по стойке «смирно».

– Да сядь ты!

Рита села.

– Еще команды не было. Это я тебе просто план боевых действий объясняю. Так вот, ты встанешь, переоденешься, подкрасишься, и мы с тобой поедем к нотариусу, там ты добровольно подпишешь все бумаги, какие нужно, чтобы оформить отказ от ребенка. В ясном уме и твердой памяти, как говорится. И еще радоваться будешь, что легко отделалась. А когда выйдешь от нотариуса, тут же забудешь, что у тебя вообще был сын. Нас тоже всех позабудешь – и кто мы такие, и где живем, поняла? Это если ты себя хорошо вести будешь. А если плохо…

Рита опять затряслась, и даже Юля выглядела изумленной.

– А если плохо, ты забудешь, кто ты сама такая. Будешь стоять посреди Тверской – без памяти, без денег, без документов. Как думаешь, долго ли ты, такая сладенькая, там простоишь? А когда ты очнешься в каком-нибудь борделе в Турции, поздно будет думать о судах. Поняла?

Рита взвыла и задергала ногами, пытаясь сбежать, но не получалось. Марина с интересом ее рассматривала:

– Так что? Будем воевать? Нет? Я так и думала. Тогда сейчас на счет «три» ты встанешь, пойдешь в ванную, примешь душ, потом ляжешь спать и проспишь до утра. А там посмотрим, раскаялась ты или нет. Раз, два, три!

Рита встала и вышла из кухни. Юля уважительно покачала головой – надо же. И взяла себе еще кусок мяса. А Марина с сожалением посмотрела на пустое блюдечко – больше тортика не было.

– Марин, а ты и правда могла бы такое сделать?

– Да ты что! Я и не собиралась. Это так, попугать. А то она уж слишком зашлась.

– Да я поняла, что не собиралась. Но вообще – могла бы?

– Не знаю. И не пробовала никогда.

– Я все хотела спросить: а что ты тогда сделала? Ну, с Аркашей? Тоже попугала?

– Ну да. Вроде того.

Марина невольно поежилась: она не любила вспоминать ту давнюю историю, но сейчас у нее перед глазами так и встал трясущийся Аркаша с безумными глазами. Еще бы ему не трястись после жуткой картинки, которую показала ему Марина: Юля лежит в ванне, запрокинув голову и свесив через бортик мраморно-белую руку со вскрытыми венами. На самом деле Юля находилась в больнице и приходила в себя после операции: ей удалили небольшую опухоль. Марина прислушалась к себе: сейчас не было ничего похожего на то состояние, в котором она пребывала после истории с Аркашей. «Конечно, во мне же ненависти сейчас не было, – подумала она, – я жалела Риту, эту дурочку. Ярость была из-за Лёшки, а ненависти не было».

– Юль, а ты ведь поговорить хотела? – спросила Марина.

Юля отмахнулась:

– Да ладно. Тебе не до меня.

– Мне всегда до тебя, ты знаешь. Что случилось?

– А я все думаю: когда ж ты заметишь?

– Да я давно заметила. Завела тайного возлюбленного? Кто он?

– Ну, он вполне симпатичный. Мы уже год встречаемся.

– И молчит ведь, как партизанка!

– Марин, так нечего особенно рассказывать. Встречаемся у него раз в неделю – мне нравится, что без особенных сложностей. Романтики никакой нет. Хороший секс, и все. Так что он не возлюбленный, а любовник.

– И что, тебе этого достаточно?

– Да, достаточно. Марин, обожглась я на любви, не хочу больше. Меня все устраивает, правда.

– А его?

– А что? Чем ему плохо? Нормально все, не переживай.

– Юль, приведи его. Я посмотрю.

– Не знаю. Я подумаю.

– Подумай. Но я вижу – ты его любишь.

– Марин, я прошу тебя! Не надо об этом.

– Хорошо, не буду.

Марина увидела в Юлиной душе и любовь, и страх перед любовью, и смятение, и жалость, и тоску… Ладно, потом! Сейчас действительно не до Юли с ее таинственным любовником. Позже, когда Марина вспоминала этот безумный день, он казался ей чем-то похожим на день пожара, когда она так же металась, пытаясь успеть везде и помочь всем одновременно. Только не было прежнего страха и неуверенности – сейчас Марина твердо знала, что справится.

Сначала Марина вернулась к мужу. Лёшка не спал – разговаривал с Мусей. Выглядел он получше, и Марина отправила Мусю к Совятам: