– Я долго буду спать! Как тогда, помнишь?

– Давай, сколько надо, столько и спи. Я присмотрю за хозяйством.

Вечером Леший пришел, поглядел и почесал затылок: то ли ложиться, то ли пойти на другую кровать, чтобы не тревожить? Марина, не открывая глаз, сонно произнесла:

– Ну что ты стоишь? Иди ко мне…

И вздохнула. Она была такая томная, расслабленная, жаркая и мягкая, что Леший упал в нее, как в облако. Они любили друг друга медленно, нежно и самозабвенно, сливаясь, как сливаются две реки, смешивая свои воды в единый поток. Леший потом сразу заснул, а Марина так толком и не просыпалась. Утром Алексей заставил ее встать и позавтракать. Марина выползла в халате, что-то пожевала, все время зевая до слез, и заразила всех остальных, так что на следующий день Лёшка принес ей завтрак в постель. Марина спала еще четыре дня, и Ванька, который больше не мог мучиться, решился рассказать все отцу – тот сначала отвесил ему подзатыльник, а потом долго воспитывал, хотя украдкой от сына и улыбался.

Марине же снились светлые и яркие сны, похожие на лоскутное одеяло. То одна, то рука об руку с Лешим, то в окружении детей она гуляла по каким-то райским садам, где на ветках цвели белые и розовые цветы, осыпая лепестки под порывами ветра, и одновременно зрели красные плоды; или брела по цветущему лугу среди порхающих бабочек и птиц. Вместе с Лешим плыли они в узкой долбленой лодочке по медленной осенней реке: Лёшка греб одним веслом, а Марина сидела напротив, и ее длинные волосы струились по воде бледным золотом. Снова она видела себя в теплой ладони земли и во сне думала: «Надо Лёшке рассказать, пусть напишет…» Потом в светлой и радостной картинке сна стала появляться какая-то тень: что-то маленькое и черное быстро пробегало, не давая себя рассмотреть, и Марина никак не могла понять: кошка это, собака или крыса? Вдруг она заметила это черное существо в правом верхнем углу картинки сна и осторожно пошла туда – наискосок по осеннему парку, где с деревьев опадали разноцветные листья немыслимой яркости: красные, желтые, оранжевые, даже синие! Приблизившись, Марина увидела большую черную ворону, которая деловито ворошила клювом кучку опавших листьев. Марина хлопнула в ладоши:

– Кыш!

Ворона подскочила, взмахнув крыльями, и закричала на Марину:

– Карр! Карр!

– Кыш! Пошла прочь!

Ворона опять взмахнула крыльями, но не полетела, а побежала, по-мультяшному быстро-быстро перебирая лапами и вытянув вперед голову. Марина поняла, что пора просыпаться: что-то тревожное было в этой нелепой вороне. Она навела красоту и выплыла на кухню, где взрослые пили чай. Было четыре часа дня – это Марина поняла сразу, время она всегда знала и без часов, но что за день, не понимала. Оказалось – суббота.

– Ой, как есть-то хочется!

Муся с Ванькой сразу забегали вокруг Марины, доставая что-то из холодильника, разогревая, подавая матери тарелки и ложки-вилки. Марина чуть усмехнулась – раньше она суетилась сама, а детям и в голову не приходило за ней поухаживать. Леший кивнул в сторону Вани и подмигнул Марине: «Все знает» – поняла она. Прибежала малышня, которая сразу полезла к Марине обниматься и тут же захотела и чаю, и супа, как у мамы, и котлету дай, и вот это, и пирожок, и это тоже хочу!

– Да вы только что полдничали! – заворчала Скороговорка. – Ну что за дети! Дайте маме поесть спокойно!

Поцеловав Совят в тугие щечки, Марина сунула всем по пирожку, а Лёсика посадила на колени:

– Кушай, детка! – Накормить Лёсика всегда было проблемой, а сейчас он вдруг запросил пирожок. – Знаете, что я придумала? Я хочу бал! На свой день рождения. Настоящий бал, с танцами! Как вы думаете? Нарядимся! Толя давно пристает, что мне подарить на юбилей, вот пусть и подарит нам бал. Что-то мне праздника захотелось.

– Ура! Бал! Мама, здо€рово! – Муся захлопала в ладоши.

– Это что, нам тоже придется наряжаться? – спросил Леший и потянулся за пирогом.

– Конечно! Ты мне так нравишься в смокинге! – Марина выразительно подняла бровь, а Леший усмехнулся.

– И мне, что ли, смокинг надевать? – с ужасом воскликнул Ванька.

– Обязательно! – Муся показала ему язык.

– Марин, а давай мы репетицию устроим? Давно мы что-то не пели.

И правда, после пожара еще ни разу не пели, не устраивали посиделок, а раньше очень любили: вдруг Леший ни с того ни с сего доставал гитару, дети кричали: «Ура, папа петь будет!» – и рассаживались прямо на полу, глядя на него с обожанием.

– А давайте. Завтра можно и сделать. Еще пирогов напечем, а то эти уже почти подъели. Как, Ксения Викентьевна? Муся поможет!

– И я помогу! – закричали в один голос Совята, которые обожали всякую праздничную суету.

– Ну вы-то наши главные помощники!

– И я, – тихо сказал Лёсик, глядя на Марину серыми печальными глазищами, и у Марины ёкнуло сердце: та тревожная тень из сна была связана именно с Лёсиком.

– Тетю Юлю с Митей позовем, да? – спросила Муся. – А дядю Толю?

– Да нет, Анатолия с Фросей пока не будем. Вань, а ты свою девочку пригласи, познакомимся поближе.

Ванька покраснел и опустил голову, а отец, выходя, взъерошил ему волосы.

– Мам, – Ванька жалобно посмотрел на Марину, – давай ты меня уже поругаешь, и все.

– А за что тебя ругать?

– Ну ты же знаешь!

– Да ладно, неохота мне. Тебя папа сильно ругал? Или в меру?

– В меру. Он… Мам, он мне про свой первый брак рассказал.

– Ах, вот оно что… Ты все понял?

– Понял. Папа сказал, что Рита теперь его крест на всю жизнь. Но мам, она же ему неродная.

– Не любишь Риту, да?

– А кто ее любит?

– Понимаешь, папа долго не знал, что Рита не его ребенок. Он очень сильно ее любил, очень. В детстве она такая милая была.

– Милая, как же. Меня от нее тошнит прямо. Она…

– Что? А-а! Неужели и с тобой заигрывала?

– Вроде этого. Дура!

– Ну ладно, Вань, бог с ней! А Иру пригласи на завтра обязательно, ладно?

– Мам, она застесняется. Она вас боится. Но я попробую уговорить. Я не сказал ей, что проболтался. А сейчас думаю: наверно, я нехорошо поступил? Не надо было вам рассказывать? Как-то… не по-мужски получилось.

– Молодец, что понимаешь. Есть такие вещи, которые касаются только двоих, это верно. Но у вас случай… неординарный. Да и потом – я же сама все узнала, без тебя. Так что ты не так уж и виноват перед Ирой. Ничего, разберемся. Не переживай.

Крест на всю жизнь… После пожара у Марины совсем не было времени на Риту, и она не сразу заметила, что та стала пропадать из дому – то на выходные, а то и на целую неделю. Она все так же мало занималась сыном, и все так же Марине казалось, что Рита Лёсика побаивается. Ему уже исполнилось семь, но по сравнению с крепенькими Совятами он казался чуть ли не четырехлетним. Заговорил поздно, зато сразу длинными правильными предложениями, напоминая этим маленькую Мусю, которая тоже вела серьезные разговоры, умиляя взрослых. Лёсик рано начал читать, и Марина только качала головой, глядя, как Совята, разинув рты, слушают крошечного Лёсика, читающего им «Чудо-дерево» Чуковского.

Лёсик рос с обостренным чувством справедливости и удивительной внутренней силой. С ним можно было разговаривать чуть не с самого младенчества: Лёсик внимательно слушал и говорил либо «да», либо «нет», и сдвинуть его с этого «нет» уже не удавалось. И это не выглядело простым упрямством. Лёсик был сложившейся личностью, и Марина видела его душу как нечто светлое и сияющее – странное живое существо, похожее на Винни-Пуха с крылышками, в отличие от Совят, души которых представлялись ей чем-то вроде детских резиновых мячиков – ярких, веселых, звонких, но пустых. Пока еще. Она даже жаловалась Юле, что Совята какие-то странные, хотя ничего особенно странного и неправильного Марина в них не видела.

– Да брось ты, – говорила ей Юля. – Они самые обычные дети, вот тебе и странно. Это все остальные у тебя неординарные. Особенно ваш Лёсик. А эти – обычные. Просто они близнецы, у них связь друг с другом сильней, чем с тобой. Такие уж самодостаточные дети получились.

Наконец проговорилась Ксения Викентьевна: оказывается, Рита в Петергофе завела роман с каким-то иностранцем, кажется англичанином, и даже исчезала на несколько дней, бросив Лёсика на Фросю. Марина стала выяснять: оказалось, действительно роман, но не с англичанином, а с голландцем, живущим в Германии, у которого бизнес в Петербурге, и он часто туда приезжает. Пользуясь тем, что Марине не до нее, а отцу тем более, Рита с головой погрузилась в личную жизнь. Так прошел год, и в августе, сразу после дня рождения отца, она запросилась в Петербург надолго – ее голландец приехал на полгода.

– Лёш, да пусть едет. Все равно от нее толку никакого, – сказала Марина. – Может, устроится как-нибудь.

И Рита умчалась, пообещав приезжать почаще – дорогу оплачивал Лёшка, хотя средства у Риты были: деньги за сдаваемую квартиру. Каждый раз, поскандалив, она уходила туда, забирая Лёсика, но не выдерживала и пяти дней, так что в конце концов возвратилась к Злотниковым. А квартиру стала сдавать. Сначала Рита честно приезжала из Питера раз в две недели, потом – раз в месяц: тискала Лёсика, задаривала его подарками, вываливала кучу своих новостей, без конца звонила по мобильнику и тут же уматывала обратно. Целовала на прощание сына и бежала по длинному коридору к входной двери, стуча каблучками. Лёсик спешил за ней, дверь захлопывалась у него перед носом, и он стоял, беспомощно опустив ручки. Марина подходила, сердце у нее просто разрывалось, а Лёсик поднимал на нее грустные глаза и спрашивал, показывая на дверь: «Мама?»

Марина брала его на руки и начинала рассказывать сказки про добрую и хорошую мамочку, которая очень-очень занята, но очень-очень любит своего маленького сыночка и скоро опять обязательно приедет. Лесик слушал, положив голову Марине на плечо, и вздыхал. Но добрая и хорошая мамочка «скоро» не приехала: ни в октябре, ни на Новый год, ни на Рождество. Сначала она еще звонила – Лёсик срывался с места при каждом телефонном или дверном звонке. Потом Марина попыталась сама поймать Риту, но та быстро бросала трубку или кричала, что ничего не слышит – связь плохая. Рита не появилась даже на день рождения сына, и, когда Марина завела привычную песню про хорошую и добрую маму, Лёсик закрыл ей рот своей маленькой ладошкой и серьезно сказал: