Боре Ира нравилась, но еще больше нравился ее папа-декан и московская прописка, так что окучивал он бедную Ирочку весьма активно – она не успела оглянуться, как оказалась в его постели. Вернее, наоборот – он в ее постели, а еще точнее – на диване в Ирочкиной комнате. Борис, разведавший обстановку заранее, подгадал к возвращению с работы папы-декана, чтобы быть уличенным на месте и обязанным жениться. Папа-декан совсем не был дураком, поэтому не спешил со свадьбой, хотя и поорал в свое удовольствие, поскольку как раз и обладал настоящим кавказским темпераментом в отличие от кроткой мамы. Он провел свое собственное расследование, и в один прекрасный вечер пришедший к Ирочке Борис застал у Лемеховых свою самарскую жену с ребенком, которых вызвал Ирочкин папа. Боря пытался было отбиться тем, что он с самаркой не расписан, но это не помогло, и после страшного скандала он был изгнан навсегда из дома Лемеховых, а из института перевелся сам, сообразив, что ему вряд ли удастся его закончить.

Ирочка, конечно, опять заболела и взяла академку. Через год она вернулась на первый курс, попав в одну группу с Марией Злотниковой, которая сразу взяла ее под свое крыло. Ирочка тут же в Марусю влюбилась – девочки часто так влюбляются в старших подруг или учительниц. Рядом с младшей по возрасту Марусей Ирочка ощущала себя в безопасности, такое тепло шло от этой яркой, уверенной в себе черноволосой насмешницы и кокетки. Муся прозвала нежную и хрупкую Ирочку Переживалкиным – та действительно чуть что, начинала переживать и «трепетать крылышками». Несмотря на обилие поклонников, Маруся никем не интересовалась, и Ира однажды робко спросила:

– Марусь, а тебе что, никто не нравится?

– Ир, мне этого не надо! Я же помолвлена.

– Как это?!

– У меня есть жених, летом у нас свадьба, – И Муся рассказала потрясенной Ирочке всю историю своих взаимоотношений с Митей. Ирочка слушала открыв рот:

– Помолвка, как в девятнадцатом веке! – И загрустила, вспомнив свой роман с самарцем.

Каким-то образом в рассказе Муси возник брат Ваня, и Ирочка вдруг так размечталась – неизвестно о чем, что Маруся рассмеялась:

– Ирка! Не мечтай зря, он маленький! Ему всего шестнадцать. У меня еще брат есть, старший, но о Стёпке вообще мечтать не стоит. Надо тебя в гости как-нибудь пригласить, увидишь всех. Нас много!

У Ирочки родни тоже хватало, но они редко собирались вместе: в Москве жила только одна сестра, которая давно развелась и воспитывала уже внучек своей старшей дочери – почему-то у Лемеховых рождались одни девочки.

Ирочка пришла к Злотниковым на Рождество, и сначала увидела Марусиного Митю – тоже рыжий, надо же! Больше никого, кроме Мусиных-Митиных друзей и Ваньки, дома не было – все остальные гуляли у Свешниковых. Ира поразилась огромной квартире, где в каждом простенке висела какая-нибудь картина. Она увлеклась, рассматривая, и тут же заблудилась. Открыв наудачу первую попавшуюся дверь, она уткнулась прямо в чью-то крепкую грудь – это и был Ваня, как раз выходивший из своей комнаты. Он обнял ее за плечи, Ирочка подняла глаза, потом еще выше, потом запрокинула голову – Ванька улыбался ей откуда-то сверху. Ирочкины ладони так и лежали у него на груди, и она слышала, как стучит Ванькино сердце, все убыстряя свой ритм. Наконец они встретились взглядами и замерли. У Ирочки было странное ощущение, что взгляд Ивана упал в ее душу, как звезда падает в глубокий колодец, наполненный прозрачной, темной водой. Звезда упала и сияла теперь на дне…

– Это что ж такое! – откуда-то из иного мира донесся до них Мусин голос. – Только встретились, а уже обнимаются! Ванька, отпусти Ирочку, что ты вцепился!

Ваня послушно отступил на шаг.

– Это Ваня? – ахнула Ира.

– Ага, – подтвердил тот. – А это, стало быть, Ира? Круто!

И исчез. Муся заглянула Ирочке в лицо:

– Эй, ты что? Ирка! Опомнись, ему всего шестнадцать! Он мальчишка совсем.

– Ну да, я помню…

Ирочка растерянно моргала. Потом целый вечер она старательно пряталась и даже пыталась, хотя это ей удавалось плохо, на Ивана не смотреть, потому что его вид причинял ей боль почти физическую. Но Ванька все-таки нашел ее и сел рядом, положив руку на спинку дивана, – Ирочка обмерла.

– На. А то ты не ешь совсем ничего. – Ваня принес ей пирожок на тарелочке, Ира послушно стала жевать – оказался с капустой. «Надо же, заметил, что я не ем, пирожок принес! – думала Ирочка. – А может, ему не нравится, что я худая?»

– Какие у тебя ресницы! Как бабочкины крылья…

– Я их не крашу! Они сами такие. – Ресницы и у Ваньки были хороши, Ирочка покосилась и покраснела.

– А глаза! Никогда такого цвета не видел…

– Это не линзы, правда.

– Я понял, что ты настоящая, – Ванька улыбался. – Только все равно этого не может быть. Я знаю, ты – fairy![1]

Тут его издали позвал Митя, Ирочка смотрела, как Ванька уходит, и думала: бежать, немедленно! И убежала, совсем как Золушка, только туфельку не обронила. Всю дорогу, пока ехала домой, она с трудом сдерживала слезы, а в пустой маршрутке не выдержала и расплакалась. Немолодой водила долго косился на нее в зеркало, потом спросил:

– Ты чего ревешь-то, дочка? Обидел кто?

– Не-ет… Я влюбила-ась…

– Ну, тогда и правда горе! – И все качал головой: надо же, такая мелочь, а влюбилась.

Ира не спала всю ночь, а наутро пришла эсэмэска от Ваньки:

– Фейри, привет! Встретимся? – Ванька потихоньку влез в мобильник сестры и списал Иркин телефон.

Они стали встречаться. Впрочем, встречаться им было особенно некогда: каникулы кончились, начался очередной семестр, у Ваньки, кроме школы, оказался дополнительный английский и занятия с Анатолием, так что они виделись в основном по выходным, но ухитрялись иной раз и по будням урвать пару часов – Ира училась на Пироговке, в двух шагах от Плющихи, где жили Злотниковы. Погода прогулкам не сильно способствовала: конец января – начало февраля, ветер, снег, неожиданная слякоть. Они «повышали культурный уровень» – ходили по музеям и выставкам, сидели в кафешках, пару раз побывали в кино, где наконец и поцеловались первый раз – классически, сидя в последнем ряду полутемного кинозала.

И хотя у них, даже у Ваньки, уже был некоторый опыт, этот поцелуй потряс обоих – Ирочка чуть было не заплакала, а Ванька подумал: «Это было круто!» Это было настолько круто, что на обратной дороге они даже избегали прикасаться друг к другу и виновато отводили глаза. «Черт, надо бы притормозить». – Словно услышав Ванькины мысли, Ирочка вздохнула. «Притормозить» получалось плохо – единственный поцелуй разжег в обоих такую нестерпимую жажду близости, что оба промучились всю ночь и, не сговариваясь, решили некоторое время не видеться. За неделю их жар поостыл, и на дне рождения Муси они встретились как ни в чем не бывало. Праздновали в ресторане, народу было много, Ванька наспех объяснял Ирочке, кто есть кто, но она тут же запуталась – так и не поняла, кто такой Анатолий, который наткнулся на нее в дверях:

– О! А это что такое? Фрося, ты посмотри, какая прелесть! – Он даже нагнулся, чтобы рассмотреть Иру получше, а Фрося, смеясь, тянула его за рукав:

– Толя! Ты пугаешь девочку!

Анатолий отошел, посмеиваясь, а у Ирочки осталось странное впечатление, что он с трудом удержался, чтобы не взять ее на руки. Ира увидела наконец Ванькиных родителей – если бы она не знала, что Алексей Злотников художник, непременно приняла бы его за артиста, так вальяжен и хорош он был, а когда взглянул на нее смеющимися черными глазами, чуть приподняв бровь, Ирочка залилась краской. Мама Вани поразила ее сиянием волос странного «лунного» цвета и вообще была необыкновенно молода и женственна, хотя почему-то все время норовила всплакнуть. И еще Ирочка поняла, что та ласковая теплота, что шла волной от Муси и Ваньки, – свойство всех Злотниковых, даже Стивена, который уж никак не мог быть их родным сыном. Постепенно Ирочка успокоилась – они с Ваней сидели рядом, держались под столом за руки, потихоньку переглядывались и улыбались друг другу, не замечая, что на них внимательно смотрит элегантная дама, сидящая напротив. Это была Юля. Она довольно долго присматривалась к влюбленной парочке, потом, улучив момент, что-то сказала Мите, кивнув на Ваньку.

Торжественное застолье уже перешло в вольное гулянье: гости разбились на группки, кто-то танцевал, в соседнем зале Леший устроил хоровод с младшими детьми. Потом Стивен сел за фортепьяно, но Ирочка этого уже не видела: возвращаясь из туалета, она наткнулась на старших Злотниковых – они стояли обнявшись у окна, Марина плакала, а Леший ее утешал. Ира обошла их стороной, потом оглянулась: те целовались. Надо же – Ира была поражена, – как любовники целуются! Она вспомнила свой поцелуй и глубоко вздохнула, но тут Ваня, выглянув из-за двери, схватил ее за рукав:

– Ирка! Давай сбежим!

И они сбежали. На улице шел противный мокрый снег, идти никуда не хотелось, но Ваньку вдруг осенило, что дома никого нет – вообще никого!

– А пошли к нам?

Ирочка обрадовалась – она была в тонких колготках и уже замерзла. Ни Ира, ни Ваня ни о чем «таком» даже не помышляли – просто посидим в тепле, поговорим, и никаких поцелуев. Слишком взрывоопасно. Посидели, поговорили, даже чаю попили. Ванька рассказал, кто такой Стивен, кто дядя Толя – Ира слушала, приоткрыв рот: ей казалось, она попала в сказку. Или в бразильский сериал, которые обожала смотреть мама. Ванька увлекся, включил компьютер, стал объяснять Ирочке про акции, дивиденды и фондовую биржу. Ира не понимала ни слова. Честно говоря, она почти не слушала: просто любовалась и улыбалась, глядя на то, как он хмурит брови, моргает, что-то говорит, кивает… Она готова была просидеть так всю жизнь.

Волосы на макушке у Ваньки были темно-русые, а пушок на щеках и над верхней губой – золотистый; кожа чистая, тоже золотисто-смуглая; твердые скулы и крепкая шея. Сильные, совершенно мужские руки, длинные пальцы быстро бегали по клавишам, а «мышка» просто тонула в его ладони. Ирочка попыталась представить, каков он без одежды, и тут же себя одернула, покраснев.