Жюльетта Бенцони - Оливье, или Сокровища тамплиеров

— Я хочу только одного: узнать, куда он делся?

— Да мало ли куда! — насмешливо ответил горожанин. — Откуда мне знать? А вам лучше убираться отсюда. Наш сир Филипп хочет получить от вас кое-какие объяснения...

Действительно, вслед за бегущим к ним Пьером де Монту приближались лучники, которым Ален де Парейль поручил навести порядок. Толпа, всегда жаждущая увидеть хорошую драку, арест с захватом или другое отвлечение от повседневной жизни — или не желающая получить оплеух от вооруженной стражи! — широко расступалась перед ними. Мгновенно осознав, что их схватят и быстро установят, кто они такие, Эрве увлек друга за собой:

— Бежим!

Оливье последовал за ним без возражений, забыв о Пьере де Монту. Они бежали наудачу, сами не зная, куда. Вдвоем они почти равнялись силе ударной машины в форме «тарана», и люди расступались перед их напором. Толпа постепенно редела, но лучники по-прежнему не отставали, и расстояние между ними не сокращалось. Друзья слегка притормозили перед поворотом в узкий проулок, на углу которого находилась пекарня: от нее шел такой сытный запах горячего хлеба, что у обоих подкосились ноги, напомнив им, как давно они не ели. Внезапно перед ними возник какой-то человек. Схватив каждого за рукав рясы, он увлек их к лестнице в подпол и столкнул их туда, рискуя переломать им все кости, и тут же закрыл за ними крышку. Движение незнакомца было очень быстрым, он буквально выхватил их с улицы, не привлекая при этом ни малейшего внимания. Вскоре они услышали топот подкованных сапог, который постепенно удалялся, и стало ясно, что непосредственной опасности они избежали.

В подполе, куда они скатились по коротким, к счастью, ступенькам лестницы, было не видно ни зги, но вдруг раздался голос незнакомца, которого они не успели даже рассмотреть:

— Прошу прощения за бесцеремонность, сир Оливье, но для вежливых расшаркиваний времени совсем не было!

— Похоже... — сказал тамплиер, которому голос показался знакомым. — Похоже, вы Матье де Монтрей?

— Именно так! И я очень счастлив, что оказался здесь и вовремя признал вас! В моем доме о вас беспокоились, мы все гадали, не схватили ли и вас в ту ночь. Надеюсь, вы ничего себе не поломали?

— Нет. Во-первых, спасибо, но все-таки объясните мне, почему вы здесь оказались?

— После ареста тамплиеров я приходил сюда каждый день, удостоверившись, что вас не было в Сен-Мартен-де-Шан, где я знаю всех, потому что работал с ними. А потом я узнал вас, когда вы говорили с нищим, и я подумал, что надо вас подождать и предложить вам помощь, когда король выйдет из обители... Признаюсь, я так и не понял, что произошло. Вы что-то крикнули, и все закружилось, завертелось... и я подумал, что пришло время вас выручать...

— Но как же вы оказались здесь раньше нас?

— Я лучше вас знаю город, все его входы и выходы. Вы бежали в этом направлении и обязательно должны были миновать этот дом, который принадлежал моей старой кузине. Я стал ее наследником. Тогда я помчался сюда, открыл крышку подпола... остальное вы знаете... А сейчас надо потерпеть. Выйти мы сможем только к ночи, но до того, как закроют ворота!

— Что мне сказать вам, мэтр Матье? Могу только еще раз поблагодарить! — с волнением произнес Оливье. — Помогать нам — это большой риск... А ведь у вас семья!

— На моем месте вы поступили бы так же. Разве дружба между нашими отцами умерла?

— Конечно нет, вот почему и я не хочу злоупотреблять вашей помощью. Я очень боюсь навредить вам. Если вы сможете вывести нас вечером из города, дальше мы пойдем своим путем. Так будет лучше для всех!

— Куда же вы направитесь? До провансальских владений мессира Рено путь далекий!

— Разумеется, — вмешался Эрве. — Вот почему мы поступим иначе. Нам нужно добраться только до Мусси, где мой брат, полагаю, нас примет. У него хорошие связи при дворе. Его старший сын Готье уже стал пажом монсеньора де Пуатье, а младшего, Филиппа, берут в услужение монсеньору де Валуа...

— Но сначала вы пойдете со мной в Монтрей. Вам необходимо — ибо вы мне кажетесь очень усталыми! — немного передохнуть и как следует поесть...

— Охотно признаю, что мы голодны и устали, — прошептал Оливье с некоторым смущением. — Прискорбно, что тамплиеры доведены до такого состояния...

— Поэтому вы никак не можете продолжать свое путешествие. Поразмыслите сами, сир Оливье, ведь это всего лишь укол для самолюбия, тогда как вашим братьям приходится гораздо хуже... Ведь они теперь пленники мессира де Ногаре, и допрашивает их Великий инквизитор. Вы понимаете, что это означает.

— Вы хотите сказать, что их пытают? — выдохнул Эрве, который почувствовал, что волосы поднимаются у него на голове...

— По какому праву? — вознегодовал Оливье. — Только Папа имеет право судить нас, и наших братьев должны были передать ему...

— Предъявленные обвинения слишком тяжелы, чтобы король и его легисты согласились на изгнание. Вы в этом сомневаетесь?

— Я знаю, что все вокруг говорят о костре, но только Его Святейшество может нас к нему приговорить. А ведь мы никогда не совершали того, в чем нас обвиняют! К чему же тогда пытки?

— Потому что король убежден в виновности тамплиеров и требует скорейших признаний, чтобы предъявить их Папе!

Оливье не ответил. Он знал, что Матье прав, что протесты его бесполезны и что сам он не верит в их действенность. Он даже и думать не смел о том, какая дорога может открыться перед ним, если удастся избежать преследования! И пока они сидели в подполе, Оливье не произнес больше ни слова, целиком погрузившись в мрачные размышления. Он не мог избавиться от мыслей о брате Клемане, его сердце разрывалось, когда он представлял себе, как его пытают. Он не знал, каким образом мог бы помочь ему, и чувствовал себе невероятно несчастным, абсолютно бессильным...

Ночью трое мужчин отправились в тихую гавань Монтрея, где их ожидал гостеприимный дом зодчего. Утешительная передышка на пути, переполненном опасностями.

Оливье даже на секунду не мог себе представить, что задержится в Монтрее гораздо дольше, чем на одну ночь...

Лежа на ладони, протянутой как приношение к пламени длинных свечей, драгоценность облачилась в пурпурный свет и засверкала, словно крохотный вулкан, на прозрачной коже королевы Наваррской. Чтобы воссоздать другие отблески, частично отражавшиеся на ее лице, она покрутила пальцами вокруг своего тонкого запястья и, в конечном счете, вздохнула:

— Это чудесно, мэтр Пьер, но я в этом месяце слишком много потратила на украшения. Новой покупки я не могу себе позволить...

Пьер де Мант был ювелиром короля Филиппа. Он улыбнулся и слегка поклонился:

— Красота и разум редко идут рука об руку, мадам, и нет такого украшения, которое было бы чрезмерно драгоценным для будущей королевы Франции. Особенно при таких важных обстоятельствах.

Эта небольшая речь входила в правила игры. Наверное, следовало бы добавить еще кое-что, но оратор был убежден, что и так достигнет своих целей. Маргарита обожала рубины, как и все красное — ее любимый цвет, — и он знал, что перед этими камнями она не устоит. По-прежнему не сводя глаз с украшения, она спросила:

— Вы намекаете на скорый приезд моей английской золовки?

— Именно так, и когда мы получили из Венеции эти изумительные камни, которые доставили туда из далеких стран, эта застежка получилась просто изумительной: обратите внимание на эти завитки и финифть. А жемчуг! Чистейший и очень редкий. Как раз то, что нужно. Он изумительно подчеркивает великолепие камней, которые на Востоке именуют «каплями сердечной крови на матери-земле»!

Маргарита встала с кресла, инкрустированного серебром, кристаллами хрусталя и топазами[47], и подошла к большому камину, где ярко полыхал огонь — стоял месяц март, и погода была еще достаточно холодной. Она была в длинном пурпурном платье и в накидке с горностаевой опушкой. Глаза ювелира округлились: при ее медленном передвижении на платье обнаружился длинный разрез вплоть до бедра, открывающий, на какую-то долю секунды, восхитительные ножки. Зрелище было головокружительным, но Пьер де Мант, человек в годах, не позволил себе отвлекаться от цели визита. Правда, он подумал о том, как, интересно, относится к подобному одеянию король Филипп, ведь о нем говорили, что он до сих пор не снимает траур по своей покойной супруге и не любит, если верить слухам, такой откровенной одежды.

А Маргарита по-прежнему держала застежку в руках. Теперь она любовалась тремя рубинами в свете пламени камина. На ее красивом лице отражалось безумное желание заполучить это украшение, которым она была просто очарована. Пьер де Мант кашлянул:

— Вам так идут эти камни, мадам... а что касается оплаты, быть может, мы придем к какому-нибудь соглашению?

Маргарита поглаживала застежку пальцем, как будто бы ласкала котенка.

— Что вы с ней сделаете, если я ее не куплю? — спросила она, не глядя на ювелира.

— Я предложу ее нашему сиру Филиппу. Возможно, он пожелает подарить ее королеве Изабелле, когда та приедет в гости...

В глубоких черных глазах Маргариты промелькнул гнев:

— Изабелле? Почему ей?

— Это королевское украшение, мадам, которое не подаришь любой даме. Но если мое предположение сбудется, то я, признаюсь, буду огорчен. У мадам Изабеллы светлые волосы. А рубины украшают только брюнеток. И я не знаю более изумительных брюнеток, чем вы, мадам, — добавил он, осмелившись одобрительно взглянуть сначала на великолепное тело, которое без труда угадывалось под платьем, а затем на пухлые, чувственные губы, на большие, черные, бархатные глаза, осененные ресницами, которые казались неестественно длинными на белоснежно-перламутровой коже.