— Керри, дорогая, ты играешь в бридж? — спросила ее маленькая миссис Гамильтон на следующее утро.

А когда Керри ответила, что не играет, тут же заявила:

— Вы должны научиться. У нас в окружном клубе каждую среду проходят обеды с бриджем.

Керри глубоко вздохнула:

— Миссис Гамильтон, боюсь, у меня не будет времени на все это. Видите ли, я собираюсь работать медсестрой до тех пор… ну, пока не забеременею.

Мать Гарта улыбнулась искренней улыбкой, затем рассмеялась звенящим смехом, от которого Керри почему-то стало не по себе.

— Милое дитя, это же просто смешно. Женщины в семье Гамильтон никогда не работали. — Она понизила голос до интимного шепота. — Позволь, я выдам тебе маленький секрет. Гамильтонам нравится, чтобы их жены были на сто процентов женщинами. Чтобы они зависели от них во всем. Конечно, я помогаю мужу в нашей больнице. Мы с девочками работаем волонтерами. Подбадриваем пациентов и прочее. В этом году меня избрали президентом нашего благотворительного общества. Еще мы организовываем большие благотворительные обеды — собираем таким образом немалые деньги. Ты влюбишься в нашу организацию, если хоть немного в ней поработаешь. И все мои девочки — они такие культурные.

Керри смотрела в окно, пытаясь унять яростную дрожь губ. У матери Гарта, такой хрупкой на вид, была стальная воля. Под таким гнетом будет тяжело сохранить индивидуальность. Самой принимать решения. Что прикажешь делать со старушкой, которая мягко стелет, да жестко спать?

Подчинись образу жизни Гамильтонов и войди в семью любимой дочерью — или посмей жить своей жизнью и будь всем врагом. Это был ультиматум. Он не был выражен в словах. Миссис Гамильтон была для этого слишком умна, слишком образованна.

Рождество отмечали шумно — к десяти, ко времени, когда все открывают подарки, собрались разнообразные тетушки, дядюшки, дальние и близкие родственники. Гарт подарил Керри обручальное кольцо, украшенное красивейшим, в форме жемчужины, солитером, стоимость которого Керри даже не пыталась представить. «Папа» Гамильтон — он настаивал, чтобы она так его называла, — запечатлел на пленку, как Гарт надел кольцо Керри и поцеловал ее.

Гамильтоны подарили Керри дорогой фарфоровый сервиз на двенадцать персон.

— Это старинная вещь. Дед Гарта привез его из Англии в подарок невесте, — объяснила миссис Гамильтон.

Глаза ее во время объяснения были затянуты мечтательной дымкой.

— Владей им с гордостью, дорогая, и используй только для особых случаев, например при приеме важных гостей, — продолжила она.

— Спасибо. Он… великолепен, — промямлила Керри.

«Уж не вы ли будете выбирать, каких гостей я должна принимать? — подумала она. — В каком доме, среди какой мебели жить? Не вы ли будете решать, как будут звать моих детей? В какую школу они пойдут учиться?» Затем Керри стало стыдно за свою мелочность, и она поцеловала гладкую щеку, подставленную ей миссис Гамильтон. Та уже была уверена в своей послушной, благодарной невестке. Керри чувствовала себя сырым материалом перед формовкой.

— Ну что я тебе говорил, милая? Разве они не замечательные? — спросил Гарт, когда они ехали обратно в Сан-Диего.

— Да, они замечательные, — поспешила она с ответом.

Настало время рассказать ему о том, что его мать уже определила для себя их будущую жизнь. Необходимо обсудить пугающий дискомфорт, который испытывала Керри. Уладить кое-что. Она не хотела, чтобы на горизонте их счастья появилось хоть малейшее облачко.

— Гарт, твоя мать не хочет, чтобы я работала… — начала она.

Он похлопал ее по холодной руке со стиснутыми в кулак пальцами.

— Это не должно тебя беспокоить, милая. Мать любит управлять событиями и людьми. Но мы будем жить собственной жизнью. Довольна?

— Наверное…

Керри заставила себя поверить ему. Однако зудящее чувство сомнения никуда не делось. Ей показалось, что было бы куда лучше, если бы Гарт не собирался работать вместе с отцом в Санта-Барбаре.

Глава 17

Керри испытала искреннее облегчение, когда праздники кончились и жизнь вернулась в обычную колею. Когда она Упаковывала рождественские украшения, ее взгляд привлекла блестящая мишура. Она подумала: вот так это и было в Санта-Барбаре. Все сверкало, искрилось… подделка.

Джина отнеслась к ее сомнениям философски.

— Подруга, жизнь — непрекращающаяся череда компромиссов. Нужно уметь и избегать ударов, и держать их. Возьми, например, меня. Я бы с удовольствием отдала тебе жуткую дочурку Тревора в обмен на сующую не в свои дела нос мамашу Гарта.

Керри вымучила смешок:

— Нет уж, спасибо! Я люблю детей, но, если верить твоим описаниям, Джанет Маккензи — это сатана в отрочестве.

— Так оно и есть, но я с ней справлюсь. И ты не кисни, подруга!

Джина так и дышала силой, и Керри ни секунды не сомневалась, что она не только справится с чем угодно, но и выйдет в конце концов победительницей. Нет такой вещи, которая сломила бы Джину Росси.

Как она ошибалась! Еще до наступления следующего вечера ей было суждено увидеть, как рассыпается в прах оборона Джины, как испаряется ее притворство, обнажая беззащитное сердце.

Трагедия произошла еще до того, как они следующим утром явились на работу в 7.55. В 7.45 Майк Девени вышел из здания больницы через запасной выход, чтобы помочь выгрузить из машины скорой помощи пациента, находящегося в диабетической коме.

В 7.42 едущий на работу мужчина почувствовал неожиданную сильную боль в области грудной клетки. Проблемы с сердцем не были неожиданностью для шестидесятипятилетнего Джозефа Кливленда. Он принял решение, которое изменит жизни многих неизвестных ему людей. Хартфорд находился в двух кварталах от того места, где его застиг приступ. Усилием воли заставляя себя терпеть боль, от которой перехватывало дыхание, он на скорости повернул свой «линкольн» на надпись: «Запасной выход. Только для машин скорой помощи».

Майк не заметил несущейся на него машины с мертвым человеком за рулем. В последний момент он услышал шум и начал поворачиваться навстречу звуку.

В 901 — Керри помнила, как взглянула на часы, прежде чем вместе с Джиной зайти в лифт, — к лифту неслась каталка, которую толкали два санитара. Полицейский еле поспевал за ними.

— Наверное, тяжелый случай, — сказала Джина, и девушки прижались к стенке лифта, дав каталке возможность въехать внутрь.

— О господи.

Джина увидела лицо Майка. Увидела алые пятна, расползающиеся по белой простыне, которой он был укрыт.

За несколько секунд, пока лифт поднимался на хирургический этаж, полицейский кратко рассказал, что случилось.

— Водитель «линкольна» в морге. Судя по виду этого бедняги, он скоро к нему присоединится.

До сознания Джины его слова не доходили. Она слышала только ужасное бульканье, в котором при всем желании нельзя было узнать дыхание Майка, и знала, что этот звук означал, что у него внутреннее кровоизлияние.

— Господи, пожалуйста… — плакала она.

Когда двери лифта открылись, Керри пришлось с силой отрывать ее пальцы от каталки.

Дежурным хирургом оказался Бретт. Именно ему пришлось пытаться вдохнуть жизнь в умирающего человека, и Керри также принимала участие в решении этой почти невыполнимой задачи.

Бретт обращался к своей хирургической команде:

— У этого человека множественные травмы, многие из которых очень серьезны. Его состояние в высшей степени критическое. Очевидно, что у него внутреннее кровоизлияние, поэтому я начну с грудной клетки.

Керри почувствовала, как перед предстоящей битвой напрягается каждый ее мускул, каждый нерв. Она позволила себе бросить один быстрый взгляд на лицо Майка. Обратила внимание на смертельную бледность, на застывшие в бессознательности черты лица. Он совсем не был похож на знакомого ей интерна с очаровательной детской улыбкой и ясными голубыми глазами. «Мы, Девени, — крепкие орешки. Нужно очень постараться…» Она вспомнила его слова. Какая ирония! Керри решительно отбросила все мысли прочь. Операционная — не место для воспоминаний.

Бретт кивнул, и она подала ему скальпель для первого надреза. Доктор Мэдисон поставил зажимы. Теперь можно было увидеть переломанные ребра Майка. Анестезиолог предупредил, что кровяное давление снизилось до опасного порога. Бретт нахмурил брови, ничего не ответил и стал работать быстрее.

— Периостальный подъемник!

Бретт еще не замолк, когда Керри вложила инструмент ему в руку. Необходимо было приподнять ребра, чтобы добраться до поврежденной зоны под ними.

Когда расщепленная кость была приподнята, открывшееся пространство стало заполняться кровью. Серебряным блеском замелькали зажимы, которые Керри с неимоверной скоростью подавала Бретту, пытающемуся как можно быстрее остановить алое наводнение. Жить Майку или умереть, теперь решали секунды. Пульс почти пропал, и Майку добавили кислород. Керри тампоном высушила рану, и они увидели источник кровотечения. Пробой в нижней сердечной камере.

— Будем шить, — скомандовал Бретт.

Он ничем не выдавал, насколько тяжела была ситуация. Только Керри могла уловить нотки отчаяния в его голосе. Она передавала ему лигатуру за лигатурой, а он накладывал шов за швом, укрепляя края разрыва, чтобы их можно было притянуть друг к другу. Кровь престала течь. Швы держали. Керри выдохнула, и воздух покинул ее легкие с дрожащим жалобным звуком, однако в то же время в нем было облегчение: она знала, что тонкая нить жизни Майка не прервалась. Какие-то внутренние резервы организма заставляли его сердце биться. Бретт зашил разрез на груди и наложил на него повязку, затем очистил рану на голове и тоже перевязал. Сейчас не до рентгена — это надо отложить до лучших времен. Если они наступят, эти лучшие времена, грустно подумала Керри.

— Ты сейчас к Джине? — спросил Бретт, когда они мыли руки.

— Да. Мне жутко страшно.