Его правая рука молниеносно оказалась между нами, как раз на шве моих джинсов, и я задергалась от прострелившей тело сладкой судороги. Арсений снова захватил горстью мои волосы и сблизил наши рты, дразня меня предельной близостью.

— Если я не хочу ходить в мокрых штанах, это совсем не причина отказывать в чем-то тебе, малыш, — чувственно прошептал он, коварно не подпуская ближе к своим губам. — Только тебе придется быть потише, чем обычно. А то еще напугаем каких-нибудь случайных гуляк.

Я хотела возразить, сказать, что не согласна без него, хочу всегда делить наше удовольствие на двоих, но первые же потирающие движения его пальцев вынесли прочь все мои альтруистические мысли, оставляя только эгоистичное стремление к наслаждению. Арсений творил что-то невообразимое, массировал и тер все настойчивей, по-прежнему не позволяя себя поцеловать, и без остановки шептал окончательно сводящее меня с ума: «Да… да-а-а… вот так, девочка моя любимая… покажи мне… сейча-а-ас…». Сквозь ресницы я видела, как он неотрывно смотрел мне в лицо, как хмурился и кривил рот, жадно ловя воздух в унисон со мной, а в его глазах целая буря предвкушения, будто это он, а не я пребывал на грани оргазма. Но я больше просто не могла балансировать на этой тонкой грани и сорвалась в первый крик освобождения, который Арсений тут же поймал, захватив, наконец, мои губы.

— Так нечестно, — пробормотала, едва обретя способность думать и говорить.

— Зато как приятно. Но пройтись нам все же надо. А то я слегка… взволнован, — хохотнул Арсений.

Еще несколько часов мы бродили по берегу, стараясь не подниматься на основную часть набережной и избегая особо людных шумных мест, обнимались, валялись, терзая друг друга ласками и безбашенными поцелуями, и это было просто каким-то парением над землей и над реальностью.

Никогда в моей жизни не было подобного, и с каждой минутой я осознавала все отчетливей, что не могу теперь лишиться этого пронзительного счастья никогда. Я не позволю ему испариться, ускользнуть, затереться буднями. Потому что всегда любила, люблю и буду любить этого мужчину. Не важно, сколько между нами было ошибок и глупостей. Все они в итоге только стали подтверждением самой важной истины. Он мой по судьбе, а я — его.

Арсений.

Неделя. Чертова неделя до того момента, как я смогу официально назвать мою Васюню своей женой, вот какое требование выдвинула Марина и была в этом вопросе совершенно непреклонна. И это несмотря на все попытки дочери убедить ее, что никакой свадьбы ей не нужно, и она категорически против любой суеты вокруг факта узаконивания наших отношений. Я был, естественно, целиком и полностью в этом вопросе на стороне Василисы, но хрена с два стал бы влезать в спор двух дорогих моему сердцу женщин. Я как-то пожить хотел, причем в полной комплектации, тем более что эта самая жизнь у меня только началась, собственно. И стоило уже начинать воспринимать Марину не только как друга и близкого человека, но как и тещу, как бы дико и непривычно это пока не ощущалось. Но вот невзначай озвученная блажь о раздельном до свадьбы проживании была для меня все равно, что пинок в живот. Это что за драконовские репрессии и бесчеловечные издевательства в одном флаконе? У меня аж перед глазами от гнева потемнело, и только годами тренированная выдержка помогла не закинуть Ваську на плечо и не свалить бодрой рысью из родительского дома. А что? У меня хотят на целую чертову неделю отобрать самое ценное завоевание, мою Ваську, а это прямое посягательство на мои права, объявление открытых боевых действий, и реагировать тут можно уже соответственно. Скажем, забить холодильник в квартире, забаррикадировать дверь и окна и хрен кого пускать к нам ровно до того момента, как нужно будет ехать на регистрацию. Ну да, мечтать не вредно! Спорить с Мариной по-настоящему мне не позволяло искреннее к ней уважение и ее состояние, потому как я боюсь, если начну, то реально сорвусь. Поэтому я счел за благо уйти на кухню, к заблаговременно и мудро устранившемуся от этого диалога отцу. Правда, сейчас так же был полезен на кухне, как пресловутый слон из поговорки в посудной лавке. Руки еще тряслись, напряжение не торопилось покидать и тело, и разум. Ведь действительно, на полном серьезе опасаюсь, что сейчас что-то щелкнет, произойдет какой-то, мать его, квантовый скачок, и я опять окажусь в реальности, где Василиса для меня лишь недостижимая Снежная королева, коснуться которой могу только во сне. И это условие Марины стало фактором, поднявшим мою тревожность до небес.

— Сынок, сядь ты уже! — не выдержал, наконец, отец моих мельтешений от окна до двери и обратно.

— Пап, вот скажи, кому нужны эти дурацкие старые традиции? — решился я. — Мы что, не в двадцать первом веке живем? Может, ты как-то повлияешь на свою жену? Должны же быть у тебя какие-то приемчики и рычаги, блин, за столько-то лет?

Ладно, признаю, что говорил как настоящий эгоистичный засранец, но неделя ночевок под разными крышами, учитывая, что у нас только все началось, и как мы к этому шли, это по-настоящему бесчеловечно! И дело совсем не в воздержании как таковом, хотя в моем коварном замысле удержания Василисы любой ценой классный секс был одним из не самых последних пунктов. От мысли о семи ночах пустых и холодных без тепла моей занозы меня реально начинал озноб пробирать.

— Сеня, вопрос о возможности и методах влияния на жену подниму попозже, когда ты хоть немного опытом семейной жизни обрастешь, и весьма надеюсь, ничего не напортачишь, потому как это будет для всех катастрофой, — строго посмотрел отец, снова поднимая в душе бурю мутных сомнений, которые вроде придушил по дороге сюда.

— Еще бы точно знать, как это не напортачить, — бормочу себе под нос. — Прямо хоть начинай дурацкие статейки в сети читать, типа «Как стать идеальным мужем. Советы и рецепты».

— Можешь и так, конечно, — улыбается отец. — Хотя мне странно, что ты так сильно переживаешь.

— Почему это?

— Потому что ты ведь знаешь Василису как никто. Что она любит или нет. Что ее обижает, а что радует. Ты ведь жил с ней рядом столько лет и знаешь каждую мелочь.

— Во-первых, целых пять лет она жила черте где, и за это время все могло сто раз поменяться. А во-вторых, ты говоришь о мелочах каких-то, о быте. А мне надо знать, что в голове у нее. Может, я и знал ее как облупленную внешне, чем занята каждую минуту, где находится, но никогда не мог понять, что внутри.

— А сейчас понял?

— Мне кажется, что да. — По крайней мере, отчаянно хочется в это верить.

— Ну, вот и не упусти это, сынок. Думаю, общих рецептов счастья не существует, — отец, прищурив один глаз, сосредоточенно лил кипяток в заварник. — Мой — чаще слушать свою женщину, чем болтать самому. Причем сердцем слушать, а не ушами. Она сказала, может, пожелала чего-то и забыла. А ты запомнил и без лишней болтовни в жизнь воплотил. И это, конечно, как ты говоришь, бытовуха, но она основа, фундамент для остального, Сень. Когда страсть, так что врозь нельзя, это, разумеется, важно. Но без заботы ежедневной и мелочей в какой-то момент окажется, что и вместе невыносимо. А еще у меня правило — не говорить слов и не совершать поступков, которые бы ранили, будучи сказаны или сделаны в отношении тебя. Примерь сначала на себя, а потом говори или делай. Потому что боль — штука универсальная и имеет свойство бумеранга. Швырнул ее в близкого, ощущая себя неуязвимым, а спустя время она в тебя же и прилетит, и часто с изрядной добавкой.

— Это я уже понял, — буркнул я, на этот раз, и правда, понимая.

— Понять-то понял, но вот характер свой еще не обуздал.

— И это верно. Так что, возможно, еще не раз приду к тебе за советом.

— А я никогда не откажу, сынок.

— Спасибо, пап. Вот только все это не меняет того факта, что твоя жена, оказывается, изверг глубоко в душе.

— Не изверг, сынок. Просто мать.

Расставаясь с Василисой, мы, наверное, бесконечно стояли, обнимаясь на крыльце. Один самый последний поцелуй заканчивался только для того, чтобы начался следующий самый-самый последний. Так, словно мы пытались наверстать все те практически невинные свидания, которых у нас так и не было. Сожалел ли я об этом? Не передать как. Знаю, что делать это неправильно и бессмысленно, но все равно испытывал печаль при мысли, сколько же всего между нами было упущено. Сколько важных моментов было бездумно растрачено на других, неправильных людей. И это несправедливо и глупо было не только по отношению к Василисе, но к тем другим. Только сейчас, обнимая свою женщину, не в силах разжать руки и отпустить хоть ненадолго, я медленно, но неотвратимо осознавал, что касаться кого-то, оставаясь в душе безучастным, это ошибка. Если, сжимая чужое тепло в своих руках, ты не желаешь сохранить все именно так навечно, то неправильно греться этим теплом. Оно не тебе предназначено, и ты его не сохранишь, а только бездумно разбазаришь. А теперь посмотрите, какой я стал весь из себя правильный и умный. Дайте мне медаль!

Ночь номер три. Если бы я не любил Марину всей душой, то клянусь уже начал бы строить планы коварнейшей мести за мои мучения! Видеть Василису днем лишь урывками из-за постоянной подготовительной суеты, а вечером расставаться, нацеловавшись до звона не только в голове, но и во всем теле, и каждой клеткой желая большего, это невыносимо. Просыпаясь, я в бешенстве колотил подушку, с которой уже безнадежно улетучился запах моей занозы. На любую плоскую шутку камикадзе Молотова о том, что я не выгляжу счастливым от перспективы предстоящего окольцовывания, вообще скоро стану бросаться взбешенным тигром. Немного утешало хотя бы то, что по драконовским правилам Марины нам, как подросткам, разрешалось днем ходить в кино и на прогулки. Правда, хоть убейся, я бы не вспомнил название фильма, на который водил Василису, зато теперь считаю, что эти диваны для поцелуев в глубине зала — потрясающая штука. Дай Бог тому, кто их придумал, сто лет здоровья и насыщенной личной жизни. Да и прогулки почти сразу превращались в лихорадочные объятья, становясь истязанием, когда и не касаться невыносимо, но и каждая ласка полосует по обнаженным нервам. Хотел ли я умыкнуть Василису к себе или в любой укромный уголок и хоть немного утолить наш взаимный дикий голод? Да столько раз, что и подсчету не поддается. Отказалась бы она? Вот уж нет. И это не только потому, что я такой замечательный и отказать мне невозможно. Просто я видел зеркальное отражение собственной потребности в ее зеленых глазищах, во влажных, зацелованных, дрожащих губах, в нервных требовательных движениях цепляющихся за меня рук, в рваном дыхании. Но, похоже, выдержать эту распроклятую неделю стало целью для обоих, и поэтому раз за разом я останавливал себя, а Васька не настаивала. Хотя, иногда думая, что с нами будет, когда дорвемся, я буквально содрогался. Мы же растерзаем друг друга, честное слово!