Бертрис Смолл - Околдованная

– Добрый вечер, моя драгоценная.

– Добрый вечер, Людовик, – прошептала она, откидывая одеяло.

Король лег рядом, привлек ее к себе и стал страстно целовать, бормоча на ухо:

– Я хочу тебя прямо сейчас, Отем! Я ждал весь вечер, чтобы утолить свой голод!

Снова откинув одеяло, он буквально нырнул вниз, поспешно разводя ее ноги. Темная голова устроилась между бедрами. Раскрыв сомкнутые створки, он принялся жадно обводить языком чувствительный бугорок.

Отем тихо взвизгнула от изумления. Он настолько искусно действовал языком, что она против воли возбудилась. Это невероятно! Немыслимо! Настоящий скандал и разврат, но она ничего не могла с собой поделать и почти сразу же закричала, охваченная бурным наслаждением. Ободренный Людовик прекратил любовные игры и возлег на нее. Могучее копье уже было готово к поединку. Он свирепо вонзился в нее, тараня снова и снова, пока Отем едва не зарыдала, уносимая волной наслаждения. Наконец он с громким криком излился в нее, наполнив животворящими соками, и с удовлетворенным вздохом отстранился.

– Ах-х, моя драгоценная, это было великолепно! Мы повторим все снова, когда я немного отдышусь. Ты принесешь мне вина, дорогая?

Отем поднялась, чуть покачиваясь от пережитого экстаза, и на дрожащих ногах направилась к буфету. Налив вина в кубки, она уже хотела вернуться в постель, но тут заметила салфетки и тазик и вместо этого принялась обмывать его достоинство, а потом вымылась сама. Король зачарованно наблюдал за ней, но ничего не спрашивал, пока она не принесла вино.

– Ни одна моя любовница не ухаживала за мной так нежно, – заметил он, осушив кубок.

– Таков обычай родины моей матушки, – объяснила она.

– Очаровательно, дорогая. А теперь ложись ко мне. Я снова умираю от желания. – Он притянул ее к себе и стал ласкать груди. – Прелестны. Они прелестны. Женские груди имеют несколько отчетливых различий. Я считаю себя экспертом.

Отем рассмеялась и, к удивлению короля, уселась на него верхом.

– В самом деле, Людовик? – шутливо вопросила она, поднимая груди ладонями и предлагая королю на обозрение.

– Поосторожнее, дорогая, – с притворной суровостью предупредил король, сдвинув густые брови.

Но Отем смело взяла у него кубок, соскользнула вниз и, налив рубиновой жидкости на его грудь и живот, принялась слизывать сладкие капли.

– М-м, как вкусно… вы просто восхитительны, Людовик. Сдвиньтесь вниз и позвольте мне продолжить пытку.

Король повиновался, и Отем наклонилась над ним, проводя сосками по его губам, потирая ими его чувственный рот. Наконец, он сжал ее грудь и принялся сосать, прихватывая зубами сосок, отчего озноб побежал по ее спине. Так продолжалось до тех пор, пока он, обезумев от желания, не поднял ее и не насадил на свое копье. Отем забылась в бешеной скачке. Потаенные мышцы так туго захватывали его плоть, что он стонал от наслаждения и, не в силах сдержаться, с восторженным криком исторг густой белый напиток.

– Ах, колдунья, – прошептал он позже, – твой муж хорошо тебя вышколил! Я никогда не получал такого удовольствия даже от самых опытных парижских шлюх! Ты должна поехать со мной в столицу.

– Нет, – отказалась она. – Я деревенская девчонка, Людовик. Вы обещали мне сладостную идиллию, и я ваша, пока мы остаемся в Шамборе. После я вернусь в Шермон, к своему ребенку и виноградникам. Если же в будущем октябре вы вновь приедете сюда, я в вашем распоряжении, пока ваше желание не угаснет.

– Ты упряма, – пробормотал он, гладя ее волосы.

– Я практична, ваше величество, и предпочитаю сохранить свою репутацию. Не хочу, чтобы вся Франция показывала на меня пальцами и кричала: «Вот идет маркиза д’Орвиль, королевская шлюха!» Я старше вас, Людовик, и, несмотря на ваше знание жизни, поверьте, немного мудрее. Доверьтесь мне, и будем друзьями.

– Будь по-твоему, моя драгоценная, – согласился он, правда, не слишком охотно. Но при этом подумал, что она действительно умна, если предпочитает его дружбу фальшивым обетам любви.

Как часто кардинал Мазарини твердил ему, что из маркизы выйдет идеальная придворная дама! Кажется, он начинает понимать, что именно увидел кардинал в этой женщине.

– Принеси салфетки, дорогая, – произнес он вслух, – ибо я скоро захочу снова поиграть с тобой.

– Людовик! – ахнула изумленная Отем. – Никогда не видела более ненасытного мужчины! Вы все еще хотите меня после двух любовных поединков?

– Ты знала только двух мужчин, моя драгоценная, – объяснил он, – но вспомни, мне ведь восемнадцать. Говорят, самые страстные мужчины – это мои ровесники. Но я намереваюсь и впредь оставаться таковым. Черт побери, до чего же соблазнительны твои губки! Поцелуй меня!

Отем со смехом послушалась, мысленно готовясь к очень длинной ночи. Нужно не забыть спросить у матери, действительно ли восемнадцатилетние юноши самые сладострастные или король пошутил.

Но к рассвету она узнала ответ на свой вопрос. Охота продолжалась без нее.

– О Боже! – выдавила Отем, наклоняясь над тазиком. Ее рвало целое утро, и облегчения не наступало.

– Этого следовало ожидать, – жизнерадостно заметила мать, вытирая бледное, покрытое потом лицо дочери.

– Чего именно? – взвилась Отем, отступая от тазика. Голова болела, в желудке бурлило.

– Кровь Христова, Отем, у тебя уже есть ребенок! Неужели не сообразила, что ожидаешь еще одного?

– Не может быть! – взвыла Отем.

– Может, – неумолимо ответила мать, теряя терпение. – Пока мы были в Шамборе, король не вылезал из твоей постели! Мы пробыли там шесть недель, дочь моя! И за все это время хотя бы раз прерывалась твоя связь с луной?

Отем устало качнула головой. Как же она измучена! Хорошо, что живот хоть немного успокоился. Ей хотелось одного: заснуть и не просыпаться.

– Когда в последний раз у тебя были недомогания? – не отставала мать.

– Как раз перед отъездом в Шамбор.

Жасмин, нахмурив брови, принялась загибать пальцы.

– Ребенок родится где-то между серединой июля и серединой августа.

– Господи! – расплакалась Отем. – Что мне делать, мама? Теперь все узнают! Я погибла! А Мадлен? Что будет с ее репутацией?

– Наследницы редко заботятся о репутации в почтенном трехлетнем возрасте, – сухо заметила Жасмин. – Нет никакого позора в том, чтобы родить королевского бастарда, знаю это по своему опыту. Ты должна немедленно написать королю. Ему следует знать о ребенке, а заодно и достойно его обеспечить.

– Написать Людовику? И что я ему скажу, мама? Он не может жениться на мне. Это не Англия, а Людовик не Генрих Стюарт.

– Нет, это не Англия, но здесь короли так же снисходительны во всем, что касается их отпрысков, законных или нет. Завтра Двенадцатая ночь, и граф Монруа все еще не уехал в Париж. Он передаст твое послание королю. Таким образом, Людовик получит его из рук в руки без вмешательства секретарей, и все останется между вами.

– Между нами? – почти взвизгнула Отем. – К лету я стану жирной, как свинья, готовая опороситься. А ты по-прежнему воображаешь, что дело будет шито-крыто? Навряд ли, мама.

– Ты еще так наивна, – раздраженно бросила мать. – Результат твоего воспитания! Зря я не увезла тебя ко двору, как старших сестер! Поступала так, как было удобнее для меня и отца, забыв о своих обязанностях! Вот к чему привели мой эгоизм и слепота! – Жасмин тоскливо вздохнула и, мысленно одернув себя, обратилась к дочери: – Носи ты ребенка от простого смертного, все было бы по-другому, хотя леди нашего круга находили способы решить и эту проблему. Однако отец твоего ребенка – король Людовик. И поверь, как бы ты ни старалась, о вашей связи известно всей округе. Просто соседи слишком воспитанны, чтобы открыто болтать об этом. Когда твое состояние станет заметным, все поймут, от кого ребенок. Ги Клод подтвердит подозрения соседей. Более того, король непременно признает ребенка. Вряд ли он станет отрицать, что соблазнил порядочную вдову маркиза д’Орвиля. Вели Марку немедленно ехать за графом и привезти его сюда. Скажи Ги правду и попроси отвезти письмо королю. Ничего сложного в этом не вижу.

– Правда, мама? – недоверчиво спросила Отем, вытирая слезы.

– Конечно, – кивнула Жасмин и, обняв дочь, прошептала: – Все будет хорошо, детка.

Король не сводил глаз с маленького листочка пергамента, на котором было всего четыре слова:

«Я в положении.

Bijou[11]».

И ничего больше. Всего четыре слова. Простых, но таких важных.

Короля охватила дрожь восторга. Кто родится? Сын или дочь? Он искренне обрадовался привезенным графом новостям.

– Ты знаешь, что в этой записке? – осведомился он.

– Да, ваше величество, – с поклоном ответил граф.

– Как она?

– Еще прекраснее, чем всегда. Беременность ей к лицу, – последовал ответ. – В добром здравии и цветет.

– Отвезешь ответ в Шермон, – велел король, – а потом останешься дома до рождения ребенка. Объявишь всем, кто его отец, чтобы сразу заткнуть рты сплетникам. Если все будут знать правду, то и злословить будет не о чем.

Граф де Монруа кивнул и поклонился. Очевидно, король плохо разбирается в тонкостях провинциальной жизни. Слухи уже поползли. Но вряд ли кто-то посмеет косо взглянуть на прелестную маркизу или осудить любовницу короля.

– Она выбрала имена для новорожденного, ваше величество, и просит вашего одобрения. Мадам хотела бы окрестить ребенка сразу после появления на свет. Сына она хотела бы назвать Джеймс Луи, в честь покойного отца и вашего величества. Дочь получит имя Маргерит Луиза. Похоже, первая жена Генриха Четвертого была крестной матерью бабки Отем по материнской линии. Она считает, что при сложившихся обстоятельствах это имя очень подходит, тем более что Луиза – женский вариант имени вашего величества.

– Совершенно верно, – согласился король. – Я не знал, что в родословной госпожи маркизы есть и такие страницы. Значит, наши семьи были связаны и раньше! Жаль, Монруа, что в ее жилах нет королевской крови! Какой идеальной королевой она могла бы стать!