После обеда молодежь танцевала сельские танцы, рилы и, вытянувшись длинной линией, прошла по всему лугу. На другой лужайке играли в шары и устроили соревнования лучников. Пели Смеялись. Наконец жениха с невестой отправили в дом, чтобы, согласно обычаю, раздеть и уложить в постель.

Все огласились, что день был замечательным. Детей уложили спать, взрослые расселись в зале, тихо беседуя.

Рохана разбудила хозяйку среди ночи.

— Время пришло, — многозначительно шепнула она.

Жасмин поднялась, накинула халат и последовала за служанкой в комнату Адали. Там уже ждала Торамалли. Жасмин села у постели верного слуги и взяла его за руку Старик уже дышал с трудом, и с каждой секундой жизнь оставляла его.

Боясь, что он так и не заметит ее прихода. Жасмин тихо окликнула:

— Адали!

Карие глаза приоткрылись. Адали слабо улыбнулся.

— Я оставался с тобой сколько мог, моя принцесса. И буду ждать тебя вместе с хозяином, который призывает меня к себе, — прохрипел он из последних сил, и веки его снова опустились.

Он отошел с первыми лучами солнца.

Жасмин ничего не сказала родным, пока счастливая пара не отбыла в имение графа Линмута. Только после этого она объявила о кончине Адали. Его похоронили на семейном кладбище. Жасмин долго рыдала, сознавая всю тяжесть потери и понимая, что за Адали скоро последуют остальные.

Несколько дней спустя к ней пришел Рыжий Хью, решивший вернуться в Гленкирк. Она поняла причину и согласно кивнула:

— Оставайся там. Больше нет нужды приглядывать за мной. Боюсь, наши приключения навсегда окончены.

— Вы всегда попадали в беду, стоило мне отлучиться, — напомнил он. — Благодарение Богу и мне, что вас еще не убили!

Он поцеловал ее изящную ручку и выпрямился.

— Отвези письмо Патрику от меня, — велела она, и Хью молча кивнул.

Жасмин спросила второго слугу, Фергюса Мор-Лесли, не желает ли он отправиться на родину, но тот удивил ее отказом.

— Я останусь с вами, миледи. Мне все равно, где умирать. Там меня уже ждут. Кроме того, моя старушка не оставит свою сестру, а куда мне без нее? Мы будем с вами, пока Господь не призовет нас к себе.

— Можно подумать, мама, ты сама собираешься лечь в могилу, и это меня пугает, — встревожилась Отем.

— Ничего подобного, — отмахнулась мать. — Просто кончина Адали показала мне то, что я до сих пор отказывалась видеть. Мы уже далеко не молоды, и те, кто служил мне, имеют право хоть немного отдохнуть, прежде чем упокоиться навсегда. Но они не желают меня покидать.

— Куда они пойдут, мама? — возразила Отем. — Они любят тебя и были рядом всю твою жизнь. Так и умрут твоими слугами.

— Думаю, нужно взять кого-то в помощь Рохане и Фергюсу, — решила Жасмин. — Я пыталась и раньше, но они наотрез отказались.

— Наверное, ревнуют. Но теперь скорее всего уже не станут так упрямиться.

Весна медленно перетекла в лето. Габриел Бейнбридж несколько раз ездил в свое даремское поместье, желая убедиться, что хозяйство ведется, как полагается. Кроме того, он тайком от Отем распорядился готовить дом к приезду жены и ее детей.

Прошел июль. Август начался ужасными грозами, пригнувшими к земле уже налившиеся колосья на полях и сбившими с веток все яблоки и груши. Урожай удалось собрать вовремя, но побитые недозрелые фрукты пришлось немедленно отправить под пресс и подсластить сок дорогим сахаром, иначе сидр получился бы кислым.

Схватки начались двадцатого августа и были очень короткими, прежде чем Отем почувствовала неумолимое давление внизу живота и поняла, что эти роды отличаются от предыдущих. Мгновенно отошли воды, намочив юбки, и Отем истерическим криком призвала на помощь. Но тут начались боли, невыносимые, беспощадные, разрывающие. Габриел Бейнбридж отказался покинуть роженицу, стоя у изголовья и вытирая ей лоб каждый раз, когда она истошно кричала и сыпала ругательствами. Наконец после нескольких часов страданий на свет появился идеально сложенный мальчик с пуповиной, так туго обмотанной вокруг шеи, что личико посинело.

— Почему он не плачет? — вскинулась Отем. — Мама, это мальчик? Я обещала королю сына. Почему он не плачет?

Поняв, что скрыть случившееся не удастся, Жасмин показала роженице ребенка, и дочь испустила такой тоскливый вопль, что мать невольно зарыдала.

— На все Господня воля, — всхлипывала Жасмин, принимаясь распутывать пуповину.

— Опять Господь! — взвизгнула Отем. — Тот самый Бог, который украл у меня мужа и первого сына! А теперь этот невинный, младенец! Ненавижу Бога, способного на такую жестокость! Какое зло и кому причинил этот бедный ребенок? Какое, мама?! — Она билась в рыданиях.

Подковылявшая Рохана поднесла к ее губам кубок с вином.

— Выпейте, миледи. Я влила туда маковый сок. Нужно поспать, чтобы избавиться от боли.

Отем машинально глотнула горьковатую жидкость.

— Хоть бы мне совсем не просыпаться! — с горечью воскликнула она. — Хоть бы никогда не просыпаться!

— Не смей так говорить, — умолял герцог Гарвуд. — Что будет с Мадлен и Марго? Подумай о своих детях!

— Мама их вырастит, — сонно пробормотала она.

— А мы? Что будет с нами?

— Вы найдете себе жену, — выдохнула Отем, закрывая глаза. — Лучше меня. Добрее.

— Но я люблю тебя! — шепнул он.

— Это хорошо, — обронила Отем, проваливаясь в небытие. Он любит ее. Кто-то снова любит ее.

Это было последней мыслью, прежде чем тьма окутала ее.

Глава 20

Она не хотела просыпаться. Не хотела! Но сознание упорно возвращалось.

Отем открыла глаза и увидела мать, сидевшую у постели.

Внутри зияла такая пустота. Такая ужасная пустота!

Она опустила глаза и увидела, что живота нет.

Осознание происшедшего ошеломило ее с такой силой, что перехватило дыхание.

— Он мертв? — еле слышно прошептала она.

— Окрещен и похоронен, — тихо ответила Жасмин. — Как ты себя чувствуешь, дорогое дитя?

— Сколько я проспала? — выдавила Отем, не отвечая на вопрос. Ей было плохо. Ужасно плохо. Как еще она могла себя чувствовать, выносив ребенка девять месяцев только для того, чтобы увидеть его мертвым?

— Ты была без сознания двое с половиной суток, — объяснила мать и, подойдя к буфету, налила Отем маленький кубок вина.

Отем жадно осушила его, только сейчас поняв, как страдает от жажды.

— Придется написать королю, — вздохнула она.

— Я уже написала.

— Спасибо, мама. Даже не знаю, что бы я ему сказала Обещала Карлу сына и обманула. Подумай, мама, я теряю второго сына. Какое проклятие наложено на меня?

— Поверь, никакого, — твердо ответила мать. — Ребенок Себастьяна родился мертвым из-за потрясения, пережитого тобой. С любой женщиной, узнавшей о внезапной смерти мужа, было бы то же самое. Этот бедный малыш имел несчастье запутаться в пуповине. Не хочу расстраивать тебя, детка, но он был идеальным ребенком, с толстенькими ручками и ножками и ангельским личиком. Это страшная трагедия, Отем, но вины твоей тут нет. В жизни бывает и не такое. — Помолчав, Жасмин продолжила:

— Я послала Чарли к королю принести грустную весть и передала записку. Никто не потревожит твою скорбь.

— Где ты похоронила его, мама? — всхлипнула Отем.

— Рядом с твоей прабабкой. Там ему будет хорошо.

— Я хочу видеть его, — взмолилась она.

— Через несколько дней, дочь моя, когда ты хоть немного восстановишь силы, — покачала головой Жасмин. — А пока тебе нужно отдыхать и побольше есть. Позволь мне поухаживать за тобой.

— Похоже, мне ничего другого не остается, — с горечью обронила Отем.

Она съедала все, что ставили перед ней. Пила исцеляющие зелья и настои. Спала. И ни разу не заплакала. Ей казалось, что сердце превратилось в камень.

Через несколько дней к ней допустили детей. Мадлен и Марго теперь говорили на безупречном английском, хотя несколько часов в день уделяли французскому.

— Мы видели нашего братца, пока его не положили в землю, мамочка, — трещала Мадлен. — Он такой хорошенький! Обидно, что он не вырастет и не поиграет с нами! Тебе тоже его жалко?

Она прилегла рядом с матерью. Марго устроилась с другого бока.

— Тебе жалко, мамочка? — подхватила она.

— Очень, — кивнула Отем.

— Бедный маленький Луи, — пропищала Мадлен, покачивая головой.

— Бедный Луи, — повторила Марго.

— У него будет своя плита, — важно объявила Мадлен. — Бабушка говорит, что там будет написано: «Людовик Карл Стюарт, рожден и скончался двадцатого августа 1661 года».

И рядом изобразят ангела.

— Ангел, ангел, ангел, — пропела Марго.

— Да помолчи же, муха надоедливая! Я рассказываю! — раздраженно оборвала Мадди.

— Не нужно так называть сестру! — укорила Отем, едва сдерживая смешок. До чего же Мадди находчива! — Она — Маргерит Луиза, или просто Марго.

— Она приставала, мамочка, — пожаловалась Мадди. — Вечно ходит за мной по пятам! И с ней скучно! Она еще слишком мала!

— Вы сестры, — объясняла Отем, — и должны любить и защищать друг друга. Больше у вас никого нет, кроме меня, конечно. А теперь ступайте. Маме нужно отдохнуть.

— А папа говорит, что у нас будет свой красивый дом, — объявила Мадди, слезая с постели. — И пони тоже. Еще папа сказал, что он самый счастливый человек на земле, потому что в Гарвуд-Холле будут жить три прекрасные дамы и таких ни у кого нет! Марго, правда хорошо снова получить папу?

Марго с готовностью закивала.

— Я хочу черного пони, — пролепетала она, и сестры, взявшись за руки, удалились, оставив потрясенную Отем размышлять над только что сказанным.

Папа — это, конечно, Габриел Бейнбридж. Как он посмел внушать ее детям нечто подобное? Она не обещала выйти за него замуж и скорее всего не выйдет. И не нуждается ни в его титуле, ни в доме. Построит свой собственный, и пропади пропадом все титулы! Она все еще маркиза д'Орвиль, и этого довольно!