Бертрис Смолл - Околдованная

– Вы всегда попадали в беду, стоило мне отлучиться, – напомнил он. – Благодарение Богу и мне, что вас еще не убили!

Он поцеловал ее изящную ручку и выпрямился.

– Отвези Патрику письмо от меня, – велела она, и Хью молча кивнул.

Жасмин спросила второго слугу, Фергюса Мор-Лесли, не желает ли он отправиться на родину, но тот удивил ее отказом.

– Я останусь с вами, миледи. Мне все равно, где умирать. Там меня уже ждут. Кроме того, моя старушка не оставит свою сестру, а куда мне без нее? Мы будем с вами, пока Господь не призовет нас к себе.

– Можно подумать, мама, ты сама собираешься лечь в могилу, и это меня пугает, – встревожилась Отем.

– Ничего подобного, – отмахнулась мать. – Просто кончина Адали показала мне то, что я до сих пор отказывалась видеть. Мы уже далеко не молоды, и те, кто служил мне, имеют право хоть немного отдохнуть, прежде чем упокоиться навсегда. Но они не желают меня покидать.

– Куда они пойдут, мама? – возразила Отем. – Они любят тебя и были рядом всю твою жизнь. Так и умрут твоими слугами.

– Думаю, нужно взять кого-то в помощь Рохане и Фергюсу, – решила Жасмин. – Я пыталась и раньше, но они наотрез отказались.

– Наверное, ревнуют. Но теперь скорее всего уже не станут так упрямиться.

Весна медленно перетекла в лето. Габриел Бейнбридж несколько раз ездил в свое даремское поместье, желая убедиться, что хозяйство ведется как полагается. Кроме того, он тайком от Отем распорядился готовить дом к приезду жены и ее детей.

Прошел июль. Август начался ужасными грозами, пригнувшими к земле уже налившиеся колосья на полях и сбившими с веток все яблоки и груши. Урожай удалось собрать вовремя, но побитые недозрелые фрукты пришлось немедленно отправить под пресс и подсластить сок дорогим сахаром, иначе сидр получился бы кислым.

Схватки начались двадцатого августа и были очень короткими, прежде чем Отем почувствовала неумолимое давление внизу живота и поняла, что эти роды отличаются от предыдущих. Мгновенно отошли воды, намочив юбки, и Отем истерическим криком призвала на помощь. Но тут начались боли, невыносимые, беспощадные, разрывающие. Габриел Бейнбридж отказался покинуть роженицу, стоя у изголовья и вытирая ей лоб каждый раз, когда она истошно кричала и сыпала ругательствами. Наконец после нескольких часов страданий на свет появился идеально сложенный мальчик с пуповиной, так туго обмотанной вокруг шеи, что личико его посинело.

– Почему он не плачет? – вскинулась Отем. – Мама, это мальчик? Я обещала королю сына. Почему он не плачет?

Поняв, что скрыть случившееся не удастся, Жасмин показала роженице ребенка, и дочь испустила такой тоскливый вопль, что мать невольно зарыдала.

– На все Господня воля, – всхлипывала Жасмин, принимаясь распутывать пуповину.

– Опять Господь! – взвизгнула Отем. – Тот самый Бог, который украл у меня мужа и первого сына! А теперь этот невинный младенец! Ненавижу Бога, способного на такую жестокость! Какое зло и кому причинил этот бедный ребенок? Какое, мама?! – Она билась в рыданиях.

Подковылявшая Рохана поднесла к ее губам кубок с вином.

– Выпейте, миледи. Я влила туда маковый сок. Нужно поспать, чтобы избавиться от боли.

Отем машинально глотнула горьковатую жидкость.

– Хоть бы мне совсем не просыпаться! – с горечью воскликнула она. – Хоть бы никогда не просыпаться!

– Не смей так говорить, – умолял герцог Гарвуд. – Что будет с Мадлен и Марго? Подумай о своих детях!

– Мама их вырастит, – сонно пробормотала она.

– А мы? Что будет с нами?

– Вы найдете себе жену, – выдохнула Отем, закрывая глаза. – Лучше меня. Добрее.

– Но я люблю тебя! – шепнул он.

– Это хорошо, – обронила Отем, проваливаясь в небытие. Он любит ее. Кто-то снова любит ее.

Это было последней мыслью, прежде чем тьма окутала ее.

Она не хотела просыпаться. Не хотела! Но сознание упорно возвращалось.

Отем открыла глаза и увидела мать, сидевшую у постели.

Внутри зияла такая пустота. Такая ужасная пустота!

Она опустила глаза и увидела, что живота нет.

Осознание происшедшего ошеломило ее с такой силой, что перехватило дыхание.

– Он мертв? – еле слышно прошептала она.

– Окрещен и похоронен, – тихо ответила Жасмин. – Как ты себя чувствуешь, дорогое дитя?

– Сколько я проспала? – выдавила Отем, не отвечая на вопрос. Ей было плохо. Ужасно плохо. Как еще она могла себя чувствовать, выносив ребенка девять месяцев только для того, чтобы увидеть его мертвым?

– Ты была без сознания двое с половиной суток, – объяснила мать и, подойдя к буфету, налила Отем маленький кубок вина.

Отем жадно осушила его, только сейчас поняв, как страдает от жажды.

– Придется написать королю, – вздохнула она.

– Я уже написала.

– Спасибо, мама. Даже не знаю, что бы я ему сказала. Обещала Карлу сына и обманула. Подумай, мама, я теряю второго сына. Какое проклятие наложено на меня?

– Поверь, никакого, – твердо ответила мать. – Ребенок Себастьяна родился мертвым из-за потрясения, пережитого тобой. С любой женщиной, узнавшей о внезапной смерти мужа, было бы то же самое. Этот бедный малыш имел несчастье запутаться в пуповине. Не хочу расстраивать тебя, детка, но он был идеальным ребенком, с толстенькими ручками и ножками и ангельским личиком. Это страшная трагедия, Отем, но твоей вины тут нет. В жизни бывает и не такое. – Помолчав, Жасмин продолжила: – Я послала Чарли к королю принести грустную весть и передала записку. Никто не потревожит твою скорбь.

– Где ты похоронила его, мама? – всхлипнула Отем.

– Рядом с твоей прабабкой. Там ему будет хорошо.

– Я хочу видеть его, – взмолилась она.

– Через несколько дней, дочь моя, когда ты хоть немного восстановишь силы, – покачала головой Жасмин. – А пока тебе нужно отдыхать и побольше есть. Позволь мне поухаживать за тобой.

– Похоже, мне ничего другого не остается, – с горечью обронила Отем.

Она съедала все, что перед ней ставили. Пила исцеляющие зелья и настои. Спала. И ни разу не заплакала. Ей казалось, что сердце превратилось в камень.

Через несколько дней к ней допустили детей. Мадлен и Марго теперь говорили на безупречном английском, хотя несколько часов в день уделяли французскому.

– Мы видели нашего братца, пока его не положили в землю, мамочка, – трещала Мадлен. – Он такой хорошенький! Обидно, что он не вырастет и не поиграет с нами! Тебе тоже его жалко?

Она прилегла рядом с матерью. Марго устроилась с другого бока.

– Тебе жалко, мамочка? – подхватила она.

– Очень, – кивнула Отем.

– Бедный маленький Луи, – пропищала Мадлен, покачивая головой.

– Бедный Луи, – повторила Марго.

– У него будет своя плита, – важно объявила Мадлен. – Бабушка говорит, что там будет написано: «Людовик Карл Стюарт, рожден и скончался двадцатого августа 1661 года». И рядом изобразят ангела.

– Ангел, ангел, ангел, – пропела Марго.

– Да помолчи же, муха надоедливая! Я рассказываю! – раздраженно оборвала Мадди.

– Не нужно так называть сестру! – укорила Отем, едва сдерживая смешок. До чего же Мадди находчива! – Она – Маргерит-Луиза, или просто Марго.

– Она приставала, мамочка, – пожаловалась Мадди. – Вечно ходит за мной по пятам! И с ней скучно! Она еще слишком мала!

– Вы сестры, – объясняла Отем, – и должны любить и защищать друг друга. Больше у вас никого нет, кроме меня, конечно. А теперь ступайте. Маме нужно отдохнуть.

– А папа говорит, что у нас будет свой красивый дом, – объявила Мадди, слезая с постели. – И пони тоже. Еще папа сказал, что он самый счастливый человек на земле, потому что в Гарвуд-Холле будут жить три прекрасные дамы и таких ни у кого нет! Марго, правда хорошо снова получить папу?

Марго с готовностью закивала.

– Я хочу черного пони, – пролепетала она, и сестры, взявшись за руки, удалились, оставив потрясенную Отем размышлять над только что сказанным.

Папа – это, конечно, Габриел Бейнбридж. Как он посмел внушать ее детям нечто подобное? Она не обещала выйти за него замуж и скорее всего не выйдет. И не нуждается ни в его титуле, ни в доме. Построит свой собственный, и пропади пропадом все титулы! Она все еще маркиза д’Орвиль, и этого довольно!

Первого сентября Отем наконец почувствовала в себе силы встать и одеться. Потом с помощью Лили и Оран она вышла из дома и побрела к семейному кладбищу. Там, усевшись на мраморную скамью, велела служанкам оставить ее.

– Но как вы вернетесь? – возмутилась Лили. – Вы ни за что не добрались бы сюда, не будь меня и Оран!

– Я хочу побыть одна, – настаивала Отем. – Идите! Возвращайтесь позже, но пока оставьте меня в покое.

Женщины поспешили прочь. Лили что-то сердито бормотала себе под нос насчет некоторых упрямиц, которых ничему не научишь.

Отем сидела не шевелясь. Сентябрьское солнышко пригревало спину. Крошечный холмик рядом с могилой прабабки уже порос травой. Плита, разумеется, еще не была готова.

Двое сыновей, и оба мертвы. Росли в ее чреве, и вот чем все кончилось. А она даже не была на их похоронах. Лежала без сил, отчаянно пытаясь забыться, не чувствовать боли, пока ее детей хоронили другие. Посторонние. Сын Себастьяна даже не был окрещен, хотя про себя она всегда звала его Мишелем. Но Луи, ее маленький Луи, которого она родила! Потерять его в последний момент! Немыслимо! Как могло такое случиться? Неужели Господь наказывает ее? Почему же не маму? Почему Чарли тоже не родился мертвым? Или, как любит повторять мама, это судьба и ей не дано рожать живых мальчиков? Ведь дочери живы и здоровы!

Она не замечала Габриела, молча стоявшего у дерева. Странно, что Отем заплакала лишь однажды, когда поняла, что ребенок мертв. Разве она так бессердечна? Отем не делала секрета из того, что всеми силами старалась занять место Барбары Палмер и решилась родить ребенка ради титула. Теперь ребенок навеки потерян. Неужели он был для нее только средством достичь цели? Так жестока, так равнодушна…