Диана Лилит - Океан

Пока оно догорало, голубые глаза Стива наливались слезами. Он вновь стал похож на сломленного ребенка.

Мы продолжили наш вечер прощаний. У многих скейтеров были слишком трогательные и крутые воспоминания, так что в общей сложности мы рыдали раз двадцать. А свечи продолжали гаснуть. Этим жестом люди лично прощались со своим другом.

Настала и моя очередь.

Я никогда не чувствовал себя так странно. Нет, не печально, не подавленно, не грустно, а именно странно.

В последний момент до меня дошло, что я не написал чертово послание. Руки задрожали так, словно совершил самое подлое из предательств.

«Я ужасный друг».

Взволнованно окинув взглядом группу подростков, я стыдливо коснулся ладонью своего лица.

Будто разучился чувствовать.

Не ощущал абсолютно ничего.

И мне было страшно от этого.

– Я думаю, все уже знают, что в последние мгновения его жизни я был там. Был рядом с ним. Да, я никудышный друг и тупой придурок, который ничего даже сделать не смог, но мы тут собрались ради Клемента, а не ради меня. Поэтому, прежде чем каждый из нас попрощается с ним и уйдет, я хочу сказать правду. Потому что именно эта правда поможет вам сохранить светлую память о нем навсегда. Ведь так или иначе, люди исчезают. Сначала из жизни, а потом из памяти. И мне становится страшно от одной лишь мысли о том, что как бы мы тут все ни клялись в том, что будем помнить его всегда, спустя много лет он станет для вас лишь подростком, который решил свести счеты с жизнью, как и множество других депрессивных мальчиков и девочек. По крайней мере, нам так будет казаться. Но Клемент не суицидальный подросток. Клемент не покончил с собой, потому что находился в состоянии депрессии. Вы должны знать, что он был вынужден отдать свою жизнь за человека, которого любил. Звучит чертовски сопливо и приторно, но он, мать его, спаситель. Он не побоялся умереть за нее. Не побоялся пожертвовать собой. И, как бы он это ни сделал, он вытащил ее из того дерьма, в котором она погрязла с головой. Не важно, каким способом. Я знаю, что никто из нас на это не способен. А Клем всегда умел найти выход из любой ситуации в пользу других людей. И он был бы чертовым гением, если бы смог сохранить жизнь сразу двоим – себе и ей. Но случилось то, что случилось. Мне жаль, что она оказалась недостойной такой жертвы. Но, опять же, это был его выбор, и мы должны принять его. И где бы Клемент сейчас ни был, я спокоен, ведь теперь вы – близкие ему люди – знаете правду. И это реально здорово. – Я сам не заметил, как задрожал мой голос, а глаза покраснели от едких слез. Хорошо, что я тут не один такой. Иначе было бы неловко. Плакали все. – Не думаю, что мне есть смысл говорить о том, что сделал для меня мой лучший друг. Главное, что я это помню и он знает. Больше мне нечего добавить. – С этими словами я задул свечку.

И в глазах пронеслись все те моменты, о которых я не стал говорить вслух. Его помощь, его советы, его приколы.

Он был отличным другом.

Но его больше нет.

Кажется, я впервые осознал то, что он ушел.

По-настоящему ушел.

И все свечи погасли.

Скейт-площадка погрузилась во мрак, освещаемая лишь звездами и луной.

Прошел месяц. Все мы вернулись к привычной жизни.

Нет, не сказать, чтобы совсем привычной, скорее нормальной, но незнакомой нам.

Собранные чемоданы стояли на пороге комнаты, где теперь мало что напоминало обо мне. Обычно плотно задернутые шторы теперь были раздвинуты, ведь у меня была привычка допоздна смотреть фильмы и ложиться под утро, а солнечный свет раздражал, поэтому тут всегда царил полумрак. Я снял постеры с классическими фильмами, которые мне подарили в пятнадцать лет. С моего рабочего стола тоже было убрано все: ноутбук, всякие девайсы, провода, фигурки героев аниме, тетрадки и дневники. В общем, все, кроме клубной лампы. Клетка с хомяком теперь была на первом этаже, чтобы родители не забывали ухаживать за ним.

Мне было грустно. Грустно покидать родителей, грустно прощаться с комнатой, уезжать из Канады и родных мест.

Но, с другой стороны, я был в предвкушении новой взрослой жизни, к которой, несомненно, уже был готов. Удивительно, как за это время я успел измениться. Во всех смыслах этого слова.

– Даже не верится, что мой сын уже студент, – задумчиво сказала мать, вошедшая в мою комнату.

– Да уж, – протянул я.

Почувствовав мое странное и неопределенное состояние, она подошла ближе и положила руки на плечи.

– Ты и внешне как-то изменился. Такой высокий, я уже и обнять тебя нормально не могу.

– Да ладно, не сильно изменился, – улыбнулся я.

– Конечно. Ты сейчас с Бэйл уходишь?

– Да, нужно попрощаться, – ответил я.

– Ну хорошо. Если что, постарайся не до глубокой ночи. Мы же устраиваем ужин.

– Да, но до ночи еще часов десять, так что успею вернуться.

Через час я уже двигался к дому моей девушки, которая, к слову, тоже должна была уезжать, но на четыре дня позже. И, в отличие от меня, ее совершенно не мучили тревожные мысли.

– Я так жду! Скорее бы уже! Говорят, это один из лучших университетов по моему профилю. У меня очень много планов, а у них множество клубов и организаций для их осуществления. А еще они дают гранты студентам, занимающимся экстремальными видами спорта, – без остановки говорила Бэйл, пока мы сидели на берегу огромного озера.

– Да, это круто, – задумчиво отвечал я.

– У тебя что-то случилось? – вдруг спросила она.

– Нет.

– Что-то вспомнил?

– Наверное, мы перестанем общаться.

– Нет, ты что. Никогда.

– Надеюсь.

– Я люблю тебя.

– И я тебя.

С этими словами я обнял ее.

Но, к сожалению (или к счастью), со временем наша связь оборвалась. Два года мы старались общаться по скайпу, переписываться, видеться на летних каникулах, но с каждым звонком, с каждой встречей мы понимали, что становимся все дальше и дальше друг от друга. Вскоре общение просто сошло на нет. У нас не было никаких драматичных или печальных разговоров о том, что нам нужно расстаться и так далее. Мы не сказали друг другу ни слова. Все это просто исчезло, растаяло, как снег весной. И это нормально. Я не верю в вечную любовь. И не люблю, когда кто-то пытается переубедить меня в этом, приводя в пример истории каких-то своих знакомых, родителей и прочих. Я верю только в то, что вижу своими глазами. И вечной любви пока не наблюдал.

После прогулки с Бэйл мне нужно было зайти еще кое-куда. Это важный пункт.

Подойдя к знакомому дому, я с волнением позвонил в дверь. Мать Клемента открыла не сразу, а когда увидела меня, то на ее лице появилась слабая улыбка. Женщина обняла меня.

– Здравствуй, Океан. – Впервые ее голос звучал так… взросло.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я, когда она пригласила меня войти.

– Я не знаю. Не думала, что жизнь может так поменяться. Кажется, до сих пор не готова к тому, что мне предстоит, – вздохнула она, проходя со мной на кухню.

Ее слова заставили меня задуматься. Что еще такого ей предстоит после того, как она похоронила единственного сына? Может, я не понимаю, но, кажется, после смерти собственного ребенка любые жизненные ситуации кажутся цветочками.

А потом до меня дошло. Осмотревшись по сторонам, я увидел, что дом заметно опустел и растерял «неопрятный уют» и наполненность. При Клементе здесь всюду было много вещей, какие-то странные картины, флаг Каталонии в гостиной над диваном, бутылки, какая-то еда в холодильнике. А сейчас все это превратилось в чистоту, многочисленные коробки и мертвую гнетущую тишину.

– Вы что, переезжаете?! – удивленно спросил я, пока она наливала мне в кружку черный чай. Кажется, заварка и полупустая пепельница – единственное, что осталось на этой чертовой кухне, где когда-то мы веселились и собирались все вместе.

Да, воспоминания никак не хотели покидать мой разум. Этот стол, это окно. А на месте, где сейчас сидит мама Клема, сидела Леа. Последняя наша встреча в этом доме. Она тогда выглядела такой нервной.

– Да. Мне больше нет смысла оставаться в Канаде. Я хочу вернуться к своей матери в Барселону, – ответила она, присаживаясь за стол.

И тут я вспомнил бабушку Клемента. Вспомнил, как она сказала, что будет ждать его возвращения. Вспомнил, как она говорила о его привычке сбегать из дома, пока на улице еще темно, чтобы встретить рассвет на пирсе.

Видимо, я никогда не узнаю, чего же он на самом деле ждал, когда смотрел на восходящее солнце. Никто не узнает. Быть может, он поведал об этом той, кого сильно любил.

– Понимаю. Очень жаль, – сказал я, делая глоток и обжигаясь. Мне было немного неловко разговаривать обо всем этом.

В очередной раз осмотрелся вокруг.

– Я еще не трогала его комнату. Можешь подняться. Взять что-нибудь себе на память, – предложила его мама.

– Мне как-то неудобно…

– Нет, не стесняйся, правда, ты можешь взять все, что тебе нравится. Ему оно все равно уже не пригодится.

И я решил подняться в его комнату.

Внутри меня немного передернуло. Все было абсолютно так, как в последний раз, когда я заходил сюда. Смятая постель, гитара на полу (там, где уронил ее я, когда зашел в комнату и застал там Леа), ноутбук, подключенный к колонке, вещи, валяющиеся на полу, открытый шкаф, скейт. Даже запах его одеколона, смешанный с персиковым молочком для тела, что принадлежал Леа. Кстати, на его рабочем столе лежала ее книга. Я не стал смотреть, что же именно она читала. Это больше не вызывало у меня никакого интереса.

Хотелось закрыть глаза и перенестись в прошлое. Когда все еще было хорошо. Когда в этой комнате царила жизнь.