Так, я почти у цели. Пока мне довелось увидеть лишь несколько знакомых лиц: парня из моего класса истории (он сидит один, читает книжку) и пару девчонок с математики (они смеются с сердитой «Барби», с той, что в пятницу заглянула в канцелярию и разразилась гневной тирадой). Я чувствую на себе чьи-то взгляды, но, кроме того самовлюбленного придурка, предложившего мне сесть к нему на колени, со мной больше никто не заговаривает.

Нужно пройти мимо еще двух скамеек, чтобы добраться до входа в здание. Та, что слева, привлекает мое внимание. На ней сидит, точно посередине, лишь один парень. В этом не было бы ничего странного, если б все остальные скамейки — и вообще все места, куда можно пристроить задницу, — не были бы забиты до отказа. Однако на этой скамейке — только этот парень. Присмотревшись, отмечаю, что и поблизости от него никого нет. Словно это пространство окружает некое силовое поле, внутри которого находится он один.

Меня разбирает любопытство, и я мгновенно забываю про свою цель. Сама того не желая, смотрю на парня. В согбенной позе он сидит на спинке скамейки, ногами в стоптанных ботинках твердо упираясь в сиденье, локтями — в колени. На нем потертые джинсы. Лицо его мне видно плохо. Взлохмаченные светло-каштановые волосы падают ему на лоб, глаза опущены. Он не ест, не читает, ни на кого не смотрит. Или смотрит? И вдруг устремляет взгляд на меня. Черт.

Я быстро отворачиваюсь, но уже поздно. Я ведь не просто глянула на него мимоходом. Я стояла как вкопанная посреди двора и таращилась на него во все глаза. Всего несколько метров отделяют меня от убежища за двустворчатыми дверями. Я осмеливаюсь ускорить шаг, но так, чтобы не привлекать к себе внимания. Наконец я под крышей, в относительной тени в прямом и переносном смысле, берусь за ручку двери, тяну на себя. Ничего. Дверь не поддается. Я повторяю попытку. Черт. Сейчас середина дня. С чего это вдруг дверь заперта снаружи?

— Закрыто, — раздается снизу чей-то голос. Вот дерьмо. Я опускаю глаза. Прямо у порога сидит какой-то парень с альбомом. Надо ж, я его и не заметила за большой кадкой с растением. Молодец, хорошо устроился. Одет он неряшливо, волос расческа как будто неделю не касалась. Он сидит плечом к плечу с девушкой в солнцезащитных очках. У той каштановые волосы, в руках — фотоаппарат. Она мельком глянула на меня и снова занялась своим фотоаппаратом. Темные очки — единственная выразительная деталь в ее внешности, во всем остальном она — серая мышка. Пожалуй, не стоило сюда идти. Да что теперь говорить…

— Не хотят, чтоб кто-нибудь тайком курил в туалете во время обеда, — объясняет парень с альбомом. На нем дырявая футболка, купленная на каком-то рок-концерте.

Уф. Интересно, что будет, если опоздать на урок? Очевидно, полная задница. Я пытаюсь придумать, как мне теперь быть, и вдруг замечаю, что парень все еще вытягивает шею, глядя на меня. Стой я на два шага ближе, он наверняка смог бы заглянуть под мою почти несуществующую юбку. Что ж, трусики на мне симпатичные — единственный не черный предмет туалета.

Я смотрю на его альбом. Его рука, лежащая сверху, мешает мне разглядеть рисунок. Интересно, хорошо он рисует? Сама я вообще не могу рисовать. Кивком благодарю его и отворачиваюсь, пытаясь сообразить, куда деться. Внезапно из двери вылетают две девицы, чуть не сбив меня с ног. Я едва удержалась на своих высоченных каблуках. Тараторя по сто слов в минуту, они даже не замечают меня. И слава богу. Потому что мне удается прошмыгнуть мимо них в дверь. Я вхожу в прохладу еще пустого здания, где проводятся уроки английского языка и литературы, и вспоминаю, как нужно дышать.

Глава 3

Джош

Наконец-то четвертый урок, еле дождался. Я вспотел, сидя на солнце во время обеда, но в мастерской, по причине отсутствия кондиционера, очень уж прохладно не будет. Войдя туда, я сразу чувствую себя в своей стихии, хотя помещение выглядит совсем не так, как в июне. Ни тебе инструментов и досок на каждой поверхности. Пол не устилает ковер из опилок. Станки не работают. Поначалу тишина нервирует. Здесь не должно быть тихо, и тихо здесь бывает только в это время года.

Первые пару недель — изучение техники безопасности и правил работы с оборудованием, которые я могу рассказать наизусть, если попросят. Никто не просит. Всем известно, что я их знаю. Я сам бы мог вести урок труда, если б захотел. Швыряю учебники в дальний угол рабочего стола, за которым сижу каждый год, во всяком случае, в те периоды, когда мы должны сидеть. Табурет выдвинуть не успеваю: меня окликает мистер Тернер.

Мне нравится мистер Тернер, хотя ему все равно, нравится он мне или нет. Ему нужно мое уважение, и я отношусь к нему со всем уважением. Выполняю все его указания. Он — один из немногих людей, кто верит в мои способности. Думаю, в плане знаний и навыков мистер Тернер дал мне не меньше, чем мой отец.

Мистер Тернер сто лет ведет уроки труда, еще с тех пор, когда этот предмет по доброй воле никто не выбирал; меня тогда здесь и в помине не было. Теперь это один из лучших курсов в штате. На основе школьной мастерской он, можно сказать, создал коммерческое предприятие; его занятия — это мастер-класс по искусному ремеслу. На уроках по освоению навыков квалифицированного труда мы изготавливаем изделия, приносящие доход, на который приобретаются материалы и оборудование. Мы берем заказы, выполняем их, а деньги от реализованной продукции идут на оснащение мастерской.

В класс углубленки не возьмут, если не пройдешь подготовительный курс, да и то это не гарантия. Мистер Тернер берет только тех, кто оправдывает его ожидания в плане способностей и трудовой этики. Потому-то классы, в которых он учит уже настоящему мастерству, малочисленны. Без его одобрения в них не попасть, и это в школе, где все факультативы переполнены. Но ему это сходит с рук, потому что он классный препод.

Я подхожу к его столу, он спрашивает, как я провел лето. Из вежливости — хотя знает, что мог бы и не париться. Я посещаю его занятия с девятого класса. Ему известно про мое дерьмо, и меня он знает как облупленного. У меня два желания: мастерить и чтоб меня никто не трогал. И он дает мне мастерить и меня не трогает. Я коротко отвечаю на его вопрос, он кивает — все, приличия соблюдены.

— Театральное отделение хочет полки поставить в своей реквизитной. Сходи туда, сделай замеры, чертеж, составь список необходимых материалов. Здесь тебе сидеть необязательно. — Мистер Тернер берет стопку бумаги — очевидно, инструкции с правилами и порядком действий для учеников. На лице его — скука и покорность. Он тоже предпочел бы просто мастерить. Но не может допустить, чтобы кто-то из его учеников остался без пальца. — В конце занятия покажешь, что ты там надумал, и я дам тебе все необходимое. Полагаю, за недельку закончишь.

— Без проблем. — Я сдерживаю улыбку. На занятиях по труду я не выношу только вводный курс, а меня только что от него освободили. Я буду мастерить, пусть это просто полки. И мастерить я буду один.

Я черкнул свою подпись под инструкциями по технике безопасности и вернул их мистеру Тернеру. Потом схватил свои учебники и увидел, что в мастерскую вошли еще два ученика. На этом факультативе народу будет немного — человек десять-двенадцать, где-то так. Я знаю всех, кто входит, кроме одной — девчонки со школьного двора, той самой, что пялилась на меня. Она-то что здесь забыла? Не иначе как обязали — судя по тому, с каким лицом она рассматривает помещение — от потолка до станков. Взгляд чуть прищурен, в глазах — любопытство, но это все, что я успеваю заметить, потому что на сей раз она оборачивается и перехватывает мой взгляд.

Я часто наблюдаю за окружающими. Обычно проблем это не создает, потому что на меня никто не смотрит, а если кто-то вдруг пытается застать меня врасплох, я навострился быстро отворачиваться. Очень быстро. Но эта девчонка, черт бы ее побрал, оказалась шустрее. Я знаю, что она новенькая. А если не новенькая, значит, за лето сильно изменилась, причем не в лучшую сторону. Я ведь знаю почти всех в кампусе, а даже если б не знал, наверняка бы запомнил девчонку, которая ходит в школу, как восставшая из гроба шлюха. Ладно, бог с ней. Через десять секунд я вылетаю в дверь, а к моему возвращению урока труда в ее расписании уже наверняка не будет.

В реквизитной театрального отделения я вожусь весь четвертый урок — делаю замеры и наброски, составляю списки необходимых материалов для изготовления стеллажей. Часов здесь нет, и, когда звенит звонок, оказывается, что работу я еще не закончил. Я сую блокнот в рюкзак и направляюсь в крыло английского языка и литературы. Иду к кабинету мисс Макаллистер мимо всех, кто слоняется по коридору, тусуясь до последнего, пока не прозвенит звонок. Дверь распахивается, я вхожу, мисс Макаллистер поднимает голову.

— А-а, мистер Беннетт. И снова здравствуйте. — Она вела у меня в прошлом году. Должно быть, теперь ее поставили преподавать английский в выпускном классе.

— Да, мэм.

— Вы, как всегда, сама учтивость. Как лето провели?

— Вы уже третий человек, который меня спрашивает.

— Это не ответ. Попробуйте еще раз.

— С огоньком.

— Красноречия вам по-прежнему не занимать. — Она улыбается.

— А вам — иронии.

— Полагаю, мы оба верны себе. — Мисс Макаллистер встает и поворачивается, чтобы взять журнал и три стопки каких-то бумаг со шкафа, что у нее за спиной. — Пододвиньте, пожалуйста, ту парту вперед, ко мне. — Она кивает на покосившуюся парту в углу класса. Я бросаю свои вещи на одну из парт в заднем ряду, подхожу к сломанной и двигаю ее вперед. — Сюда. — Учительница показывает на место перед классной доской. — Нужно куда-то все это положить, пока я буду говорить. — Она кладет стопки на парту. В это время раздается предупреждающий звонок.