Маргрет села, но облегчения это не принесло, хоть она и провела на ногах несколько часов. Каждый ее нерв, каждый мускул был напряжен. Все ее существо было готово бежать отсюда прочь.

Но бежать было поздно.

— Так о чем вы хотели спросить, мистер Кинкейд? — сказала она, когда молчание стало невыносимым.

Он моргнул, и ей показалось, что между его бровями залегла маленькая складка.

— Я должен привести вас к присяге.

Она сглотнула, не готовая к такому повороту.

Священник открыл ларец, достал оттуда Библию и, бережно держа ее двумя руками, протянул Маргрет.

— Клянитесь говорить правду и честно отвечать на вопросы.

Она положила руку на обложку, надеясь, что дрожит не слишком заметно.

— Клянусь.

Он убрал Библию на место и сел.

Кинкейд начал допрос.

— Вдова Рейд, многие жители деревни сообщают о странных видениях и звуках, а также о вещах, не поддающихся материальному объяснению. Скажите, вы сами слышали или видели нечто подобное?

Она покачала головой.

— Нет.

У того, что она видела и слышала, было объяснение. И вполне материальное.

Он не сводил с нее тяжелого, немигающего взгляда.

— Быть может, вы слышали или видели, как один сосед проклинает другого?

Ее губы раздвинулись. Во рту пересохло, она попыталась сглотнуть и не смогла. Конечно, слышала. И видела тоже. Кинкейд сам был свидетелем тому, как ее мать проклинала кузнеца и его потомков.

Она перевела взгляд на священника, потом посмотрела на старосту. Оба молча ждали, что она скажет.

Если ответить да, если сказать правду, они спросят, кого она видела. Накажет ли ее Господь за ложь во спасение?

Александр снова заговорил:

— Вдова Рейд, повторяю. Вы слышали…

— Я поняла вопрос.

Словно воочию она увидела, как мать, беспомощная жертва собственного разума, лежит, скорчившись, на кровати. Нет. Ради нее она сделает все, даже если охотник на ведьм или сам Господь Бог покарают ее за ложь.

— Нет. Ничего подобного я не слышала.

Глаза его широко раскрылись, потом сощурились. Она стиснула пальцы, готовясь к тому, что сейчас он встанет, укажет на нее пальцем и уличит во лжи, но вместо этого он откашлялся и спросил:

— Вы уверены? — В его тоне читалось предупреждение. Призыв к чему-то, что могла услышать она одна. — Я даю вам время подумать.

Думать было не о чем.

— Уверена.

Вперед выдвинулся священник.

— Вы когда-нибудь посещали вдову Уилсон?

Так вот кто попался к ним в лапы. Сварливая старуха-ворожея. Маргрет мысленно помолилась о ее спасении.

— Нет, никогда.

До сей поры молчавший староста Пратт влез со своим вопросом:

— Ночью, на улице, вы не видели, часом, загадочных призраков?

Она покачала головой, с облегчением ухватившись за возможность перевести взгляд с Кинкейда на кого-то другого.

— Я праведная женщина. Живу тихо. Ничего подобного я не видела.

— Вы говорите, вы праведная женщина. — Властный голос Кинкейда заставил ее снова перевести взгляд на него. — Значит, вы не знакомы с Дьяволом?

О, она была с ним знакома. Дьявол не раз встречался на ее пути в обличье мучителей, которые устраивали на своих жертв облавы, протыкали их шилом, подвешивали на крючья и держали в железных масках, пока те не сходили с ума.

— Нет.

— Подумайте хорошенько, — вмешался священник. Его голос звучал предостерегающе, как на воскресной проповеди. — Так или иначе, но Дьявол искушает всех, разве не так?

В памяти всплыла цитата из катехизиса. Соблазненные коварством и искушением Сатаны, наши прародители согрешили, съев запретный плод. По причине этого греха они отпали от своей первоначальной праведности и общения с Богом, и посему стали мертвыми во грехе. Да. Церковь учит, что Сатана вводит во искушение все человечество. Отрицать это нельзя.

— Дьявол приходит искушать грешников, — ответила она. Знакомые с детства слова всплывали в памяти без труда. — Но праведники избавлены от этого Божьим заветом благодати и верою во Христа.

Получив это почти идеальное с точки зрения церковной доктрины объяснение, священник откинулся на спинку стула и расспрашивать дальше не стал.

Но взгляд Кинкейда, прикованный к ее лицу, даже не дрогнул.

— Еще вопрос. Как известно, ведьмы, заключив союз с Дьяволом, готовят зелья из белены и насылают порчу с помощью особых кукол. Быть может, вы видели или знаете кого-то, кто бы занимался такими вещами?

Она обернулась к нему и попалась в ловушку его непримиримого взгляда. Он видел, как она готовила для матери снотворное зелье. Видел, как та возится с Генриеттой. И знал, или по крайней мере догадывался, что она должна ответить на этот вопрос.

— Нет. Не видела и не знаю.

Это не ложь, сказала она себе. Дурным целям ни зелье, ни кукла никогда не служили.

— Подумайте. Возможно, незадолго до прихода сюда.

Что, если он прознал о их прошлом? Но откуда? Что ж, она уже солгала. Одна ложь или десяток, значения уже не имеет. Чтобы спасти мать, она солжет тысячу раз.

— Нет, — ответила она и задержала дыхание. Всего одно его слово — и ее жизнь закончится здесь и сейчас. Она осмелилась вознести молитву.

— Вы когда-нибудь слышали слово «скуп»?

Это было не то слово, которое она ожидала, но ее молитвы о том, чтобы Александр забыл ту ночь на мосту, Господь не услышал.

— Скуп?

— Некоторые слышали его как «скук» или «скут».

— Что это значит? — медленно спросила она, надеясь, что он не догадался.

— Это мы и пытаемся выяснить, — сказал Александр.

— Почему вы спрашиваете об этом меня? — Может, получится отвлечь их, перевести их внимание на другое.

— Люди слышали его перед тем, как…

— Вдова Рейд, — прервал Александр объяснения Диксона. — Вы здесь не затем, чтобы задавать вопросы. Отвечайте. Вы когда-нибудь слышали это слово?

— Нет, мистер Кинкейд, — ответила она, встречая его взгляд. — Никогда.

Он смотрел на нее в упор, и выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Она ждала, когда он заговорит, ничуть не сомневаясь в том, что услышит, точно зная, какие слова он произнесет.

Ее мать — ведьма. У нее есть кукла. Она кричала то самое слово. Она…

Он открыл рот.

— Можете идти.

Ее отпустили, но в первое мгновение она не смогла сдвинуться с места, оцепенев, как бывало иногда с матерью. Потом встала. Пошатнувшись на неверных ногах, коснулась края стола и кивнула.

— Благодарю вас.

И отвернулась, чтобы скрыть заполонившее ее облегчение.

Сзади скрипнули ножки стульев.

— На сегодня закончим, — произнес Александр. — Я прослежу, чтобы она благополучно добралась домой.

Пока он раздавал последние указания, она запахнулась в шаль и приготовилась отказаться от его компании, но поняла, что не посмеет. Если когда-либо она и надеялась привлечь его на свою сторону, то теперь эта надежда умерла.

Она солгала. И он знал об этом. Его доверие утрачено навсегда.

Когда они вышли, снаружи было темно. Резкий ветер гнал по небу серые тучи. Дождь затих, но завтра могла случиться новая буря. Или раньше.

Маргрет обхватила себя за плечи, туго стягивая края шали, и поспешила к дому, надеясь, что мать еще спит. Александр шагал рядом, бесшумно и безмолвно, но она знала, что он просто выжидает время. Обвинения не избежать.

Когда они дошли до коттеджа, он схватил ее за руку, затащил за угол, где их не было видно с дороги, и прижал к стене, а после, впечатав ладони в камень по обе стороны ее головы, навис над нею.

— Вы солгали.

Маргрет отвернулась, отказываясь смотреть на него и признавать его правоту. Но откуда это чувство, будто она задолжала ему правду?

Ладонями он сжал ее щеки и развернул ее лицо, заставляя смотреть прямо на себя. Теперь уклониться от его взгляда можно было только зажмурив глаза.

— Отвечайте.

— Да! Я солгала, — выпалила она и испытала моментальное облегчение. — Неужто вы думали, что я могла поступить как-то иначе?

— Но вы поклялись. На Библии!

Ее охватил пронизывающий, как удар ветра, ужас, затмевая все прочие чувства. Ее детство было неотделимо от Церкви. Слова и смыслы, обряды и обычаи, что Господь требует, а что прощает — все это Маргрет знала наизусть, как катехизис, который она сегодня цитировала. И хотя Господь давно покинул ее, бывали ночи, когда она, лежа без сна, чувствовала Его любящее присутствие, словно была одною из Его избранных, которым предначертано вознестись к Нему на небеса.

Самообман. Иллюзия, как и видения ее матери. Не дождется она ни милости, ни прощения — ни от Господа, ни от Александра Кинкейда.

— Вы же видели ее, вы знаете, что с нею бывает. Я просила вас… — Внезапно она осознала, что он сделал, и осеклась.

Он не выдал ее тайну, а значит, по сути, тоже солгал.

Она умоляла его защитить ее мать — и он это сделал. И все ее обоснованные страхи внезапно смело волной иррационального доверия, потому что в одном — самом главном — он ее не предал.

Напоминать ему об этом словами благодарности она, однако, не стала из опасения, как бы он не передумал.

Он склонился над ней так, что их тела почти соприкоснулись.