– Нет уж, позвольте заметить, – сказал адвокат. – Если вы упадете в обморок на свидетельском месте, это дело станет моим.

– Я не упаду в обморок, – ответила Пруденс.

– Не съедите ли тост с медом? – спросил он мягко. Она вздохнула, не желая показаться несговорчивой и раздраженной.

– Я не голодна, но если вы настаиваете...

– Не настаиваю. Всего лишь советую, – ответил он, поднимаясь из-за стола и направляясь к двери, чтобы отдать распоряжение Тадиусу, после чего сел на свое место. – А теперь позвольте мне объяснить, что произойдет сегодня утром.

Они внимательно его слушали, пока он им объяснял порядок ведения заседания. Пруденс слушала затаив дыхание и не заметила, как съела большую часть тоста с медом и, к своей досаде, почувствовала себя лучше, даже тошнота прошла.

Гидеон был настолько тактичен, что воздержался от комментариев.

– Итак, подведем итоги, – сказал он. – Сэр Сэмюел известил нас, что вызывает «Леди Мейфэра» в качестве свидетеля противной стороны. Он попытается дискредитировать это издание в глазах жюри, прежде чем у меня появится возможность вступить в игру в качестве защитника. Приготовьтесь к самым каверзным вопросам, Пруденс. Но если он нанесет значительный ущерб, я смогу взять реванш во время перекрестного допроса.

Пруденс, гадавшая, о какого рода ущербе идет речь, лишь кивнула.

Гидеон ответил ей ободряющей улыбкой.

– Возможно, мне удастся подорвать доверие к Беркли во время перекрестного допроса – в этом случае вы легко отделаетесь.

– Если они не узнают, кто я, – сказала Пруденс. – Надо надеяться, что этого не случится, однако уверенности нет.

– Они вас не узнают, – успокоил ее Гидеон.

– Вы гарантируете? Он улыбнулся:

– Надеюсь узнать кое-какие полезные для нас факты.

– Вы не можете сказать, о чем именно идет речь? Это облегчило бы нам жизнь, – промолвила Пруденс.

– Скажу в самый последний момент, когда не останется ни малейших сомнений. До одиннадцати часов многое может измениться.

– Понимаю вас, – произнесла Констанс, стараясь отвлечь внимание сэра Гидеона от Пруденс. – Но мы вне себя от волнения.

– Я тоже вас понимаю, но пока ничем не могу вам помочь. – Он взглянул на часы, которые вынул из нагрудного кармана. – Поговорим во время перерыва на ленч.

Пруденс кивнула. Теперь она думала только о том, как сохранить анонимность свою и сестер.

– Думаю, нам пора?

Он встал.

– Да, пора. Констанс и вы, Честити, сядете в последнем ряду галереи. Старайтесь не привлекать к себе внимания. Я бы предпочел, чтобы Пруденс не знала о вашем присутствии.

– Но я знаю, – ответила Пруденс. – Да и не смогла бы обойтись без их поддержки.

– Это я понимаю. И все же вам придется согласиться на мои условия. В данном случае я знаю, о чем говорю, – сказал он, надевая мантию и парик. Он сделал акцент на словах «в данном случае», и теперь Пруденс гадала, что он имел в виду. Это не могло быть намеком на их личные отношения. Он не сделал ни малейшей попытки напомнить о том, что между ними было. И Пруденс подумала, что об этом лучше всего забыть как о досадной ошибке.

Дело о клевете слушалось в небольшом зале заседаний в Олд-Бейли с ограниченным числом присутствующих, что, как объяснил им Гидеон, было им на пользу. Несколько представителей прессы, кое-кто из скандальных репортеров, любопытствующие представители лондонского светского общества. Гидеон не сообщил сестрам, что Тадиус позаботился об этом по просьбе своего патрона, договорившись со своим коллегой, клерком суда, отвечающим за выделенные для ведения процесса помещения суда.

В небольшом зале ожидания сестры надели вуали. Время разговоров прошло. Они молча пожали друг другу руки, после чего Констанс и Честити оставили Пруденс и поднялись на галерею, уже заполненную шепчущейся взбудораженной толпой. Они уселись позади колонны в самом последнем ряду.

Пруденс ждала Гидеона. Тошнота прошла. Она больше не ощущала нервозности. Ей казалось, что она вошла в некое тихое, спокойное пространство, отделенное от шумного окружающего мира.

– Вы готовы? – спросил Гидеон, открыв дверь так тихо, что она едва услышала его, но тотчас же повернулась к нему, оторвав взгляд от маленького оконца, у которого стояла.

– Да. Как моя вуаль?

– Непроницаема для взоров, – сказал он. – А как ваше произношение?

– В порядке. Даже более чем, – ответила она.

Он кивнул и улыбнулся, услышав в ее голосе задор.

– Пойдемте.

Он положил руку ей на плечо, и она была рада ощутить его прикосновение. Оно придало ей уверенности. Гидеон не подведет, поняла она. Во всяком случае, в этом деле не подведет.

Она попыталась изгнать все посторонние мысли. Он не подведет ее, а она не должна подвести его.

Зал суда был полон, люди на длинных скамьях повернулись посмотреть на них, пока они шли по узкому проходу к месту, предназначенному для защитника и его клиентов. Пруденс слышала шепот, но не смотрела по сторонам, а только прямо перед собой, на стул, приготовленный для нее Гидеоном. Он сел рядом с ней, разложив на столе бумаги, и откинулся на спинку, спокойный и расслабленный, как если бы сидел перед камином в собственной гостиной, если не считать завитого белого парика и черной мантии.

– Не угодно ли приветствовать суд стоя?

Публика заскрипела скамьями, поднимаясь на ноги, пока судья входил в зал и занимал свое место на высоком помосте. Впервые Пруденс посмотрела на стол напротив. Лорд Беркли выглядел одновременно благодушным и опасным. Во всяком случае, так ей показалось, а возможно, виной тому было ее глубокое отвращение к нему. Сэр Сэмюел Ричардсон показался ей старше Гидеона, но трудно было определить его возраст, когда он предстал перед ней в том же архаичном костюме, что и Гидеон. Они были так похожи в своих париках и мантиях, что их трудно было бы отличить друг от друга, пока они не заговорили. Голос у сэра Сэмюела был надтреснутым, скрипучим, у Гидеона – мягким и в то же время звучным. И манеры у них были совсем разные. К удивлению Пруденс, первые фразы Гидеона прозвучали вполне миролюбиво, почти умиротворяюще. Он улыбнулся, отдав вежливый поклон своему коллеге-противнику, пробормотав при этом: «Мой достопочтенный ученый коллега», – как бы соглашаясь с тем, что лорд Беркли должен чувствовать себя уязвленным публикацией в газете. Потом он снова занял свое место.

Сэр Сэмюел принялся разглагольствовать. Его голос гремел, разносясь по всему залу и достигая потолочных балок. Он обвинял злополучное издание в намеренной клевете с целью опорочить одного из самых достойных членов «нашего общества, м'лорд».

– Черта с два, – пробормотала Пруденс, и ее сосед тотчас же ткнул ее в бок локтем. Она уставилась на свои колени. Теперь ее охватил гнев. Она увидела отца, сидящего за спиной Беркли и его адвоката. При мысли о том, какой вред был нанесен отцу, от ее волнения не осталось и следа.

Выступление Беркли только укрепило ее решимость. Он говорил лицемерно и ханжески, лгал без зазрения совести. И все же она пока не почувствовала ни малейшей реакции Гидеона, сидевшего с ней рядом, на эту позорную речь. Он время от времени что-то царапал на листке бумаги, но больше просто сидел и слушал.

Это продолжалось до тех пор, пока сэр Сэмюел не раскланялся перед судьей и присяжными и не уступил место своему «достопочтенному ученому коллеге».

Гидеон поднялся, продолжая улыбаться. Он приветствовал Беркли поклоном:

– Доброе утро, милорд.

– Доброе утро, – последовал кислый ответ.

– Вы принесли присягу, лорд Беркли, – сказал Гидеон любезно.

И тут началось. Он оказался именно таким адвокатом, каким Пруденс его себе представляла. Он был безжалостен, резок, не давал спуску свидетелю до тех пор, пока не выжимал его, как тряпку, и не получал от него желаемого ответа. Сэр Сэмюел возражал, и некоторые его возражения встретили поддержку судьи, но Гидеон, едва слышно пробормотав, что снимает очередной вопрос, начинал все снова.

Пруденс замерла, когда, наконец, было произнесено имя ее отца.

Она видела, как он резко поднял голову, будто удивился, но дальше смотрела только на Гидеона, пока он разоблачал всю систему подлога и вымогательства и обвинил так называемую компанию в том, что она не имеет легального статуса и, следовательно, ее непомерные требования помесячных денежных выплат ничем не обоснованы. Наконец речь зашла о залоговом письме на дом на Манчестер-сквер, 10.

И когда лорд Беркли превратился в пыхтящее, потеющее и невнятно что-то бормочущее существо на свидетельском месте, Гидеон снова обрел свои очаровательные и учтивые манеры и сказал:

– Смею ли я предположить, лорд Беркли, что вы никогда не имели намерения строить Транссахарскую железную дорогу? Я бы хотел спросить вас: скольких еще своих друзей вы убедили вложить средства в столь сомнительное предприятие? Кто еще обязан выплачивать деньги вашей несуществующей юридически компании и закладывать свою собственность?

– Это поклеп, сэр! – закипятился граф. Он обратил взгляд к судье: – Я взываю к вам, милорд.

– Сэр Сэмюел? – обратился судья к его адвокату. Адвокат Беркли тяжело поднялся на ноги. Его скрипучий голос теперь звучал устало и отрешенно:

– Я бы попросил прервать заседание суда, чтобы у меня было время проконсультироваться с моим клиентом, пока мы будем изучать документы, о которых идет речь, более внимательно и подробно, м'лорд.

Судья стукнул молотком.

– Заседание суда возобновится в два часа.

Гидеон вернулся на свое место. Пруденс смотрела на него. Лицо его было бесстрастным, глаза казались невыразительными. И она поняла, что именно это безжалостное и бесстрастное лицо Беркли видел все время, пока Гидеон его опрашивал. Такое лицо могло привести в ужас самого сильного духом и чувствующего себя правым свидетеля. Потом его лицо утратило это выражение и он снова улыбнулся ей и легко коснулся ее руки, проходя мимо стола, за которым она сидела.