Она никогда не слышала, чтобы он играл и это зрелище невольно вызывало странные чувства. В звуках, лившихся из-под его пальцев, безусловно, улавливалось мастерство. Очевидно – это потребовало в свое время больших усилий, и не могло, не восхищать ее, как истинную любительницу музыки будь это кто–то иной. В Бренсоне же ее сейчас раздражало даже это. Словно и мастерство играть на инструменте он присвоил себе насильно, как присвоил себе ее – Джулию.

А Бренсон облокотив одну руку на инструмент и свесив на нее голову, другой медленно чеканил ноты, одну грустнее другой. Он не играл лет десять, с тех самых пор как был изгнан отцом. Играя, он не заметил ухода гостей, не замечал он и новоиспеченную жену, сидящую позади. Так грустно и пусто было на душе, словно все соки вытекли из него. До того, как все произошло, он горел действием, а после почувствовал странное бессилие. Бессилие от того, что женщина, которую он силой женил на себе, не любит его, хотя сама заставила это сделать. В эту минуту трудно было решить, что чувствует: ненависть за все, что она сделала или тупую ярость на себя, потому что привязал к себе навек женщину, которая не хочет его. Тайное, неправильное, нелогичное желание, жившее в нем последние несколько месяцев, наконец, осуществилось.

– «Nous avons pu tous deux, fatigués du voyage,

Nous asseoir un instant sur le bord du chemin–

Et sentir sur nos fronts flotter le même ombrage,

Et porter nos regards vers l'horizon lointain.


Mais le temps suit son cours et sa pente

inflexible

A bientôt séparé ce qu'il avait uni,–

Et l'homme, sous le fouet d'un pouvoir

invisible,

S'enfonce, triste et seul, dans l'espace infini.

Et maintenant, ami, de ces heures passées,

De cette vie à deux, que nous est–il resté?

Un regard, un accent, des débris de pensées.–

Hélas. ce qui n'est plus a–t–il jamais été?»11 , – тихо бормотал он себе по нос.


Джулия невольно переводила себе в уме грустное стихотворение, похоже для него, французский стал почти родной. Читал он очень тихо, но проницательно:


«Устали мы в пути, и оба на мгновенье

Присели отдохнуть, и ощутить смогли,

Как прикоснулись к нам одни и те же тени,

И тот же горизонт мы видели вдали.

Но времени поток бежит неумолимо.

Соединив на миг, нас разлучает он.

И скорбен человек, и силою незримой

Он в бесконечное пространство погружен.

И вот теперь, мой друг, томит меня тревога:

От тех минут вдвоем какой остался след?

Обрывок мысли, взгляд… Увы, совсем немного!

И было ли все то, чего уж больше нет?»


– И что теперь? – наконец не выдержала она. Сейчас он уже не был таким грозным как в кабинете и даже вызывал жалость к себе.

– Ничего, – ответил он, медленным нетрезвым голосом полным отчаяния, – ничего. Можешь делать со мной, все что угодно. То чего до тебя никто не делал, никто… Ты… Нееет, – протянул он, – ты не человек. Я знал… Делай со мной что хочешь…

Ночь, усталость и волнения делали Джулию слабой, как при опьянении, хотя выпила она только бокал. Его слова были непонятны, видно он не в себе.

– Но я ничего не хочу с вами делать! – возразила Джулия, встала, и направилась к двери. – Спокойной ночи, – проговорила она проходя мимо, больше не намереваясь слушать его пьяные речи.

– Нет, – Бренсон ухватил ее за руку и усадил себе на колени. Глаза его блестели опасным огнем, и это естественно насторожило. – Нет, вы не уйдете так скоро, леди Редингтон.

– Пустите, вы пьяны!

– Вот именно! Посмотри на меня! Разве ты еще не заметила, до чего я докатился с тобой? Моя жизнь ад!

– Может это потому, что в ней слишком много женщин? – Джулия невольно выказала ревность.

К счастью он этого не понял и лишь улыбнулся, направив на нее пьяный взгляд своих синих глаз. На секунду глянув в них, Джулия пожалела об этом. Выражение мольбы в них пленяло и вызывало желание дать ему все, что он хочет. Наверное, не только ей трудно устоять перед таким гипнотизирующим свойством его очей. Сколько таких, как она были пленены этими предательски милыми глазами?

Было в Бренсоне что-то такое, чему женщинам противиться трудно, хотя вряд ли он сам отдавал себе в этом отчет. Он выглядел как ангел, а на деле чаще был дьяволом искусителем.

Это было правдой, но сегодня его порывы были искренними. Даже тогда в их первый раз, у него на уме был коварный замысел. Да, пошло все не по плану, но определенно он играл нечестно. А тут его душа отворилась нараспашку, вот только Джулия старалась не верить ему больше.

– Но я тебе не нужен, – забормотал Бренсон, зарывшись головой в ее платье и нежно целуя живот. – Не нужен, а ты сейчас мне нужна. Кроме того, это наш долг, долг быть вместе нынче ночью…

Джулия не почувствовала отвращение к его ласкам, хотя с горечью понимала, что предает сама себя. Он, словно змей–искуситель, обволакивал ее ложью, и ей хотелось в нее верить, а ведь еще пять минут назад она ненавидела его всем сердцем. Очевидно, количество выпитого смягчило его гнев и пробудило нечто иное. Но стоит ли уступить?

Она с силой отняла его голову, от своего живота, желая сказать, что он не получит силой чего хочет, но в его глазах стояла такая мольба и беспомощность, что, вместо гнева, сердце облилось теплом. Боже и как он это делает? Это был снова тот же мужчина, что целовал ее у камина. И когда он потянулся к ней она, не в силах удержаться от соблазна приникла к его губам.

Как странно влияла на нее смена его настроения. Куда делся пылавший в ней гнев и ненависть? Удивительно, но было приятно снова вкусить этот пьянящий напиток. В конце концов, она уже носит его ребенка, они женаты и пусть она покориться его воли, как и полагается жене. Может завтра все вновь измениться, однако сегодня можно забыть все невзгоды и снова окунуться в мир блаженства. Она еще помнила, как хорошо им было тогда, вместе. Хотя к тем чувствам уже примешалась завидная толика боли.

Но жадность, с которой он приник к ней обещала блаженство.

Ее теплые уста быстро вдохнули жизнь в его запавшую грудь, вытиснив горе и печаль. Разум застелила пелена наслаждения, и обида отступила. Сегодня он упьется ею, утешиться, хотя возможно всего лишь примет акт милосердия с ее стороны, ну и пусть.

Его руки заскользили по шее, опустились ниже, обнажили плечи. Губы коснулись нежной кожи, проделывая горячий путь к самому ее сердцу. Бренсон с неистовым наслаждением вдыхал ее нежный аромат, не веря, что это снова происходит, и не веря, что можно так желать женщину.

Поднявшись на ноги, руками он крепко обхватил свою драгоценную ношу и направился прямо в спальню. Сегодня ночью она будет его. Этот бой он выиграл – она сдалась. Или, быть может, потерял свою душу, дав ей знать какую власть, она имеет над ним?

Положив жену на постель, Бренсон быстро скинул свою одежду и принялся освобождать ее от платья. Глаза в это время неотрывно следили за эмоциями на ее лице. Там было ни то желание, ни, то мольба.

Оба молчали. В эту ночь слова были лишними и могли все испортить.

Когда Бренсон несдержанно разорвал корсет, желая поскорее увидеть обнаженное женское тело, из ее глаз невольно выступили слезы. Было что–то горькое в том, что сейчас происходило. Оба это понимали. И когда он принялся осыпать поцелуями ноги, бедра, живот, грудь и шею жены – она стала уже заметно всхлипывать.

Рассудок был затуманен, но все же не настолько, чтоб остаться равнодушным к тому что с ней происходило. Посмотрев в ее заплаканное лицо, он тяжело вздохнул и откинулся на спину, прикрыв глаза руками. Если она этого не хочет, он не станет заставлять. Будь проклято его безвольное тело и дурное сердце. Эта женщина его сведет с ума.

– Уходи если хочешь, – голос был лишен всяких эмоций, но заставил заплакать ее еще сильнее.

Бренсон разочаровано выдохнул.

Он не мог знать, что она плакала потому, что чувствовала себя какой–то безвольной перед ним, и просто не могла успокоить свое сердце. Гордость не позволяла игнорировать все, что разделяло их, хотя тело требовало сдаться.

– Уходи, – повторил уже громче он, явно борясь с собой. Сердце больно колотилось, он гнал ее, а сам молил про себя, чтоб она осталась.

– Уходи, черт тебя возьми!

Не выдержав этого безмолвного рыдания, которое его попросту раздражало, Бренсон резко перекатившись, подмял жену под себя.

– Чего ты хочешь? Посмотри на меня!

Она повиновалась. Глаза смотрели невнятно, размазанным от слез взглядом. – Ты хочешь уйти? – Он не сильно удерживал ее руки, так как она постоянно пыталась прикрыть лицо. Пристально глянув, он повторил вопрос. – Хочешь?!

Секунду она молчала, нервно закусывая губы и тут сильно зажмурив глаза, отрицательно замотала головой.

Джулия ненавидела себя, потому что правда была в том, что она не хотела уходить, она хотела быть здесь с ним.

– Нет, нет, нееее-т, – несколько раз повторила она и жадно поймав его губы она сама с неожиданной силой впилась в него губами, обняв за плечи. Он ответил почти до боли жестоким поцелуем.

Обволакивая друг друга их тела, удивляя своих владельцев, заговорили на своем, телесном языке страсти. В умах обоих любовников царила такая блаженная неразбериха, что они уже никак себя не контролировали и не останавливали. Проблески сознания требовали только еще больше поцелуев и еще больше касаний. Касаний нежных и страстных, сильных и мягких.

Больше не в силах ждать Бренсон развел коленом ее ноги, и плавно скользнул внутрь ее тела. Руками он выгнул ее горячее стройное тело, прижав к себе плотнее. Она поддавалась без сопротивления, стыдливо пряча глаза уткнувшись лицом в его грудь. Обоих вскоре охватило первобытное состояние нарастающего возбуждения, когда в голове стираются границы реальности и заволакивает в мир тактильных чувств.