…Кроме фонового излучения, от первой секунды могла остаться еще одна форма энергии. Однако ее очень трудно обнаружить. Речь идет о нейтринном фоне, который, как подсказывает теория, остался после самых первых секунд. Плотность энергии нейтринного фона должна быть того же порядка (но чуть меньше), что и теплового излучения (100 млн. фотонов на один протон), мы можем охарактеризовать ее, введя понятие эффективной нейтринной температуры, которая сегодня должна составлять около 2 К. Как и в случае фотонов, эти неуловимые нейтрино должны быть лишь бледной тенью тех частиц высокой энергии, которые играли роль в эволюции ранней Вселенной. Если бы мы могли обнаружить эти космические нейтрино малых энергий, то, возможно, мы бы получили подтверждение наших представлений о…

…Хотя на каждый атом во Вселенной приходится 100 млн. нейтрино, энергия нейтрино, оставшихся после Большого Взрыва, падала по мере расширения Вселенной. Сегодня их энергия составляет всего лишь 0,001 эВ, что должно быть более чем в миллиард раз меньше солнечных нейтрино. К сожалению… непосредственным образом измерить нейтрино, оставшееся от ранней Вселенной можно было бы в том случае, если бы их было так много, что они оказывали заметное гравитационное влияние. Такая ситуация предусматривается некоторыми нестандартными моделями Большого Взрыва, тогда, возможно, нам удастся заметить их существование…


Дж. Силк. "Большой Взрыв".


Время близкой смерти позволило стоявшему спиной почувствовать его и даже заметить момент сгущения и рождения из пустоты. Но, как правило, неверие и страх мешают мысли разогнаться, и внимательная к сомнению смерть съедает время и человека. Упавший на спину, с запрокинутой врезавшейся пулей головой уже съеден, а душа тонким красным следом уже впиталась в снег. Но Всаднику она не нужна. Стремительность разрушения: стрелки сделали свое дело быстро, на два выдоха. На первом, с ловкой паузой, упали те двое, нужные ему, второе дыхание убило третьего, но несогласие с вдруг в лицо взглянувшей смертью не позволило упавшему рассмотреть ее Темного Ангела. А ему зачем растворенный?

Снежная площадь раскинулась перед Всадником, лежала под копытами его коня, и ждала. А на ней неинтересные ему живые, и те двое, упавшие, нужные ему. А еще он чувствовал одновременную пустоту и радость продолжения жизни стоящей рядом с ними и любопытство и страхи закручивающейся вокруг лежащих суеты, и бегство с крыши стрелявших. Все как обычно, и, легко пришпорив коня, Темный Ангел Смерти невидимой и неслышной черной каплей вакуума обрушился на площадь.

А ему нравилась эта планета подозрений и догадок и, собирая здесь нужные души-мысли, неся сгущение и опережая растворение, иногда он допускал слабость — любил, не торопясь, преследовать на заснеженных просторах назначенных живых. Чувства, страхи, надежды должников и случайных свидетелей свободно проникали в него, и он понимал законы их планетарной красоты. Вот и сейчас он позволил желанию снега подчинить себя, но почувствовал, как затянувшаяся судьба туманит мысли должников еще при жизни.

Но дело сделано, суета накрыла их непрочным пузырем, и Ангел, зная, что любопытство прохожих замедлит растворение, не торопил коня. Иногда, в пустынных пространствах планеты он позволял снегу лететь из-под копыт, но площадь для людей и их слишком много. Уважение даже к случайным — одна из черт жизни, а он, Ангел, все же не Зверь.

Всадник — вынужденная форма для Ангела на этой планете, подчинение живущим здесь нерастворенным, тому, что они называют традицией, а пауза для должников — закономерность перехода от множества медленных вращений к стремительному прыжку волны. Поймав всплеск, возмущение излучения индивидуальности должника, Ангел позволяет взглянуть на себя и увидеть Всадника, страхом вызывая сосредоточение и еще прижизненные предположения, ожидая результат — согласие или отторжение. Излучение старается подавить всплеск и не допустить вопроса, растворить остатки электричества мыслей, уже не принадлежащих веществу, но еще живущих в длине волны. Одинаковое во всей Вселенной излучение, появившееся одновременно с ней и существующее миллиарды лет, или вращений, когда-то родившее, а затем грызущее вещество, остывая, сталкиваясь с всплеском-различием, стремится превратить его в фон, то есть в себя, бесследно. Ангел в силах замедлить растворение. А Зверь? Он прячется в другом, пограничном расширению мире и, рыская по узким измерениям, разрывает даже вакуум. Он там хозяин.

Ангел приблизился к двум угасающим всплескам, чувствуя, как равнодушное излучение, увязнув в рыхлой защите любопытства зевак, все же давит на непохожие и непокорные всплески, слабые волны должников. Пора задать вопрос.

Но бывает, что ответив на вопрос несогласием, или нерешительностью — что чаще, получив защиту и отсрочку растворения, должник ускользает от мгновения власти Ангела-Всадника, ныряет в смертельное для себя излучение, спокойное и кажется более понятное ему. Но это всего лишь отсрочка, и в продолжение многих вращений слабый всплеск, след отказавшейся от движения мысли, прячется в оставшейся энергии вопроса, привязывается к месту и, не высовываясь и на длину волны, со страхом отмечает, как излучение медленно, но верно сгрызает оброненную Ангелом защиту. С количеством вращений всплески понимают всю тоску излучения и полувечной смерти, хрустят осколками прижизненных эмоций и начинают цепляться за живых. Живые чувствуют их и называют такие всплески призраками, или фантомами, духами, дэвами, а иногда драконами.

А бывает, всплеск, следствие более живой мысли, срывается с места и, обжигаясь и растворяясь в холоде излучения, бродит по следу преследовавшего его Ангела, прячась в энергии этих следов. И тоже цепляется за живых, пытаясь укрыться в энергии их интереса, как сейчас два всплеска спрятались в любопытстве толпы к убийству. Случается, что люди, поддаваясь предположению и необычности, делятся с полурастаявшими бродячими всплесками энергией своих мыслей и прикрывают их от излучения. Они называют это верой, а всплески богами, а себя избранными. Эти всплески живут достаточно долго, но смена поколений дробит энергию, а память и вещество догоняют и мучают их самих, и они медленно растворяются под слабеющей защитой следа и почитания или выбрасываются прямо в излучение, мгновенно испаряясь. Часто в этом им помогают люди.

Бывает, искалеченные излучением всплески-страхи проникают в живых, людей или животных, существуя в их мозге как в тесной тюремной камере, боясь всего. Таких здесь называют бесами и, переселяясь, они часто таскают за собой нравы бывших носителей, тем самым мучая своих временных хозяев. Потрепанные излучением, они не любят и вещество, а более сильные живые, как правило, объединяясь, выталкивают "бесов" наружу, рассуждая при этом о колдовстве и карме, а излучение быстро уничтожает озлобленных затянувшейся смертью всплесков.

В конце концов, так или иначе, взбудоражив живых, все они уносятся излучением и уже ничем не отличаясь от него скользят с холодным равнодушием в космических пустотах. Приборы жителей снежной планеты давно обнаружили излучение, измерили, сосчитали, описали его, но им ни разу не попался ни один осколок мертвого всплеска. Они просто не поверили бы — ведь всплеск так отличен от вещества и так похож на волны.

Его защита сильно меняет всплески, а за потерявшихся берется излучение, но сейчас все зависит от выбора должника, от ответа на вопрос. Всадник остановил коня и снова поддался человеческой — по форме жизни на этой планете, мысли: "Намного приятнее быть Всадником, чем Змеем".

* * *

Снег у самых глаз. Его белый запах множеством странных очертаний, неизвестных сознанию, но знакомых памяти, заполнил воздух и без преград проникает прямо в мозг. Воздух-мозг. Очертаний бесконечность, они толкаются в воздухе-мозге, сливаясь, распадаясь, проникая друг в друга и разбегаясь, меняя или заменяя мысли. От запахов не отстают и звуки, огромные и малые, молчаливые прежде и услышанные только сейчас, необъяснимые, манящие, для них так же нет преград. Но снег у самых глаз, нужно встать и все внимательно рассмотреть.

Сознавая, будто кто-то шепнул рядом, что запах снега и загадочность звуков лишь подготовка, он поднялся, опираясь на неудивление, но отметив про себя, что морозный скрип не слышен. Снег потеснился, открывая мир, и он с любопытством, полузабытым, едва знакомым напоминанием детства взглянул на развертываемую, разметывающую убегающие от его взгляда границы бесконечность… Мир бесконечен? Но одновременно он почувствовал расширение и немыслимые скорости разлетающихся границ.

Кто-то лежит на снегу. Просто точка на белом пространстве, но ясно, что имя "Алексей" принадлежит лежащему, а не ему. А сам он, кто? Стоящий и смотрящий на измененный смертью, он понял это, мир? Лежащий смотрит в никуда, и чувству запахов и звуков присоединилось еще одно — чувство равновесия, или смерти, или крови, остывающей внутри и замерзающей снаружи. А тот, что сверлил его взглядом, тоже лежит, и его взгляд в никуда, и тоже падение в равновесие, и замерзание снаружи и остывание внутри. А рядом мальчишка…

Словно невидимый учитель вслух читает книгу, медленно, по слогам произнося слова: прощаясь с именем и с собой, он понял, что и с тем мальчишкой происходит то же самое, и что тот лежащий — его прощание.

А на лежащих смотрит толпа: он увидел, как интерес к чужой смерти, любопытство, страх возможности своей и еще множество эмоций-вихрей причудливым роем поднимаясь над людьми, смыкаются сверху прозрачной сферой, временной и непрочной. Стенки сферы колеблются, дрожат от соединения различных энергий, как у земли нагретый солнцем воздух.

Невидимый учитель медленно и терпеливо зачитывает важные слова, сменяя подозрение предположением, давая понимание. Последовательность предопределена, и вслед за чувством запаха, звука, расширения, опасности равновесия, подсказки одиночества, пришло еще одно — способность видения. Алексей, все более и более теряя имя, отделяясь от лежащего, в назначенную учителем очередь увидел, что люди — не люди. Многомерность, непохожесть вновь проявившегося мира, дрожащего в струящихся эмоциях людей, изменила их самих. Толпа приобрела звериные черты, превратилась в существа из болезненных снов и пограничных видений. Любопытство переродилось, и уже не взглядами и вытянутыми шеями, а хоботами, щупальцами, сочленениями усов, змеевидными губами, свистящими ноздрями, ушами-лопухами стоящие вокруг стали ощупывать и обшаривать лежащих на снегу.