Сержант подвел Настю к автомобилю, одной рукой распахнул заднюю дверцу и втолкнул девушку на сиденье. Она скорее упала на него, чем села. Скованные за спиной руки не позволяли ей поправить платье. Оно высоко задралось, обнажив бедра и кружевные резинки для чулок. И это тоже было выставлено на всеобщее обозрение.

Сержант сел за руль, а рядом устроился другой мужчина, тоже в форме и, видимо, старший по званию, потому что сержант приветствовал его с явным почтением.

Машина тронулась. Они миновали селение и вновь выехали на безлюдную дорогу, петлявшую между лесистых холмов. Сидящие впереди мужчины громко беседовали между собой. По отдельным фразам и словам, которыми они обменивались, Настя могла догадаться, что речь шла о ней. Давор успел научить ее немного понимать по-хорватски.

— Ну как, что-нибудь нашел у нее? — спросил старший.

— Абсолютно ничего. Все осталось в машине и у того парня.

— А ты уверен, что как следует ее обыскал?

— Я ощупал ее с головы до ног! — усмехнулся сержант. — И, надо признаться, такая работа пришлась мне по вкусу!.. Я бы с удовольствием ее вообще раздел…

— Так в чем же дело? Что тебя остановило в таком случае?

Мужчины переглянулись. Сержант прижал джип к обочине и выключил мотор. Место было глухое и совершенно безлюдное. С двух сторон к дороге подступал лес. У Насти сжалось сердце. Она поняла, что все самое ужасное для нее только начинается… Сержант первым спрыгнул на землю и, неспешно обойдя джип, забрался к Насте на заднее сиденье, снял с нее наручники… И снова Насте пришлось пережить оскорбление, насилие, издевательство.

Через двадцать минут джип развернулся и уехал, скрывшись за поворотом. Настя осталась стоять одна на дороге, совершенно голая, только туфли каким-то чудом остались на ногах. Плечи ее мелко вздрагивали от слез и от холода. Куда ей теперь податься, без одежды, без документов, в стране, где нет ни одной знакомой живой души?

Вокруг, со всех сторон — только безмолвный, угрюмый лес.

22

…Ночью в горах опять стреляли. Эхо далеких выстрелов докатилось и до одинокого хутора крестьянина Мирко Шарича, затерявшегося в лесах. С вечера все семейство, наглухо закрыв в доме ставни и двери, расположилось на ночлег в большой комнате. Так можно было сэкономить тепло. Марта, жена хуторянина, теперь боялась затопить печь — вдруг дым из трубы заметят ночные люди и повадятся с визитом к ним в дом. От них можно ждать только плохого.

На рассвете набожная Марта проснулась первой и тихо молилась, прося Господа отвести беду от их хутора. Ее руки, загрубевшие в бесконечных стирках и приготовлениях пойла для скота, нервно перебирали черные четки, а увлажненные глаза то и дело устремлялись на висевшее в углу распятие.

Сам Мирко, крепкий, жилистый мужчина лет пятидесяти, тоже проснулся, но продолжал лежать в кровати, чутко прислушиваясь к тому, что происходило в горах, за лесом. Но там больше не стреляли. У подоконника ерзала на стуле тринадцатилетняя дочь Кристина, стараясь рассмотреть сквозь щель в ставнях то, что творится за окном. Под ее грузным, не по возрасту располневшим телом стул отчаянно поскрипывал, словно жаловался на свою невеселую участь.

Мирко какое-то время не без досады наблюдал за дочерью. Он понимал ее состояние. Живет здесь с родителями на отшибе, школу пришлось бросить этой осенью — далеко и опасно было ездить в ближайший городок. Сверстников рядом нет, никаких развлечений для девочки, только одна постылая работа по дому и в хлеву.

Мирко встал с кровати, подошел сзади к дочери и слегка шлепнул своей тяжелой, загрубелой ладонью по ее округлому боку:

— Чего там высматриваешь спозаранку?

— Там нимфа вышла из леса, — сказала Кристина, указывая на окно.

— Какая еще нимфа? — рассердился Мирко. — Что ты несешь?.. Лучше бы оделась и помогла матери накормить скотину.

— Самая настоящая, — не сдавалась дочь. — И совсем голая, как на рисунках в книжке. Можешь сам поглядеть, если мне не веришь…

Мирко прильнул лбом к холодному стеклу.

Щель между ставнями была совсем узкая, и поначалу он увидел только с детства знакомую поляну, раскинувшуюся перед домом, за изгородью. Туманный рассвет медленно проникал в лесную чащу за поляной. Постепенно начали проясняться контуры деревьев и кусты, а на самом краю леса маячил бледный силуэт. Приглядевшись, Мирко действительно различил в утреннем сумраке обнаженную женскую фигуру.

— Боже праведный!.. — Он осенил себя крестным знамением. — Что же такое творится в последнее время на белом свете?..

В этот момент он увидел, как женщина бессильно опустилась на землю.

— Может ей плохо? — забеспокоился Мирко. — Надо бы сходить, посмотреть…

— Ой, не ходи! — попыталась удержать его Марта. — Еще не известно, кто она такая. Беду накличешь на свою голову, да и на мою с дочкой заодно!..

Но Мирко уже не слушал ее. Накинув на плечи тулупчик, он вышел из дому и прямиком направился к лесу. На жухлой траве, покрытой утренним инеем, перед ним лежала девушка. Она действительно была совершенно голая, только туфли на ногах и православный крестик с медальоном на шее.

Мирко поднял голову, огляделся вокруг. По следам на траве он сразу определил, что она пришла сюда из леса. И, видно, долго брела сквозь чащобу, потому что лежала теперь без чувств, а ноги были исцарапаны до крови. Других следов или каких-либо предметов, которые могли прояснить загадку ее появления, он не обнаружил.

Мирко взял с травы ее тонкую руку, нащупал пульс. Девушка была жива, о чем свидетельствовало легкое подрагивание у него под пальцами. Тогда он не стал терять зря времени. Снял с себя тулупчик, закутал в него девушку и на руках отнес ее в дом.

— Марта, растопи поскорее печку и поставь воду! — еще с порога распорядился он. — Кристина, достань из погреба бутылку сливовицы!.. Ишь, закоченела совсем на холоде. Надо будет ее как следует растереть… Чего смотрите? А ну, живо шевелитесь!..

Он уложил девушку на топчан и принялся ладонями растирать ее посиневшее от холода тело. Он не задавался вопросами, кто она такая, как ее зовут и почему здесь оказалась. Перед ним сейчас был человек, попавший в беду. Ему требовалась помощь. И хорватский крестьянин Мирко знал, как следует поступать в подобных случаях.

23

Макса разбудил протяжный воющий звук электрогитары. Он с трудом разлепил глаза. Из иллюминатора сквозь занавеску на соломенный коврик падала полоска утреннего света, Макс поднялся, плотнее задернул занавеску и снова нырнул в постель.

Не успел он закутаться в одеяло, натянув его на голову, как звук повторился. К первой гитаре присоединилась другая, а потом вступили ударные. Грохот за тонкой переборкой стоял невероятный, и о том, чтобы поспать еще хоть немного, нечего было и мечтать. А ведь эти дремотные утренние часы были самыми прекрасными за те полгода, что ему пришлось здесь прожить.

Он медленно поднялся с крохотного диванчика, почесал голову и громко зевнул. Сунул ноги в штаны, натянул кроссовки и прошел в соседнее помещение. Это был небольшой зал, с помощью подручных средств и фантазии переделанный из корабельного трюма в музыкальную студию. Две гитары и ударник. Все инструменты с усилителем, от их грохота, казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. Ребята молодые, азартные, еще не обремененные тяготами жизни. Единственная их страсть — это музыка. Все трое друзья Марины, приехали из Питера в надежде покорить Германию.

По ступенькам узкой лестницы Макс поднялся на палубу баржи и сразу ощутил на лице легкое дыхание ветерка, доносившееся от воды. Баржа была пришвартована в тихом затончике возле берега, куда вели деревянные сходни. Единственная улица, зажатая между берегом реки и железной дорогой, завершалась тупиком с площадкой для парковки автомобилей. Вся она была застроена кирпичными домами, напоминавшими армейские казармы. Макс знал, что это было продолжение портовых складов. На площадке возле железнодорожной насыпи стояли всего три автомобиля.

На корме баржи, под тентом, было устроено небольшое летнее кафе. Ветерок надувал полосатую материю над столиками. Сюда в обеденный перерыв перекусить и выпить пива приходили рабочие из порта, располагавшегося по соседству. Но пока было рано и кафе еще не открылось. Только Юта, буфетчица, уже хлопотала за стойкой, ставила на поднос пивные кружки кверху донышками, складывала бумажные салфетки.

— Привет, Макс! Как спалось? — поздоровалась с ним буфетчица.

— Отлично, Юта! — в тон ей ответил Макс. — Только вот некому было согреть этой ночью!.. Ты опять была с кем-то, но не со мной…

— Знакомая песня! — буфетчица кокетливо засмеялась. — Может, пропустишь рюмочку? Я слышала, это иногда согревает мужские сердца.

— Ну, разве что иногда… И потом, для рюмочки, пожалуй, будет еще рановато. Плесни мне пива. Вот столько, — Макс показал двумя пальцами от венчика на кружке.

Сидя за столиком, он не спеша потягивал холодное пиво. Какие-то подозрительные шорохи послышались за его спиной. Макс заглянул под навес. Трое серебристо-серых кроликов царапали проволочные стенки клеток, стучали задними лапками об пол. Не удивительно, ибо в четвертой клетке, сложив уши на спине и полуприкрыв розовые глаза, сидела крольчиха. Ее привезли сюда накануне вечером.

Пахло капустой, которая была запасена в ящике. Рядом лежал мешок с сухарями. Макс присел на корточки и принялся кормить кроликов, жадно набросившихся на угощение. Какое-то время он молча наблюдал за кроликами в клетках. Потом, чтобы в голове не возникали мрачные ассоциации, вновь вышел на палубу.

Макс облокотился на поручни и стал смотреть на реку. Эльба здесь расширялась и с монотонной стремительностью несла свои воды в море. Прямо перед Максом раскинулся старый городской пляж, а еще дальше, посреди реки, виднелся островок, куда летними вечерами, в предчувствии острых ощущений, любили вплавь добираться парочки. Справа виднелся лабиринт железнодорожных путей и товарная станция. С тех самых пор, как глубокой осенью прошлого года он приехал в этот город, баржа стала для него, по сути, родным домом. Поселился он здесь с легкой руки Марины. Она настояла на том, что Макс, после смерти Рафика и драки с турками, должен на какое-то время затаиться. Он достаточно засветился во время своих поисков, и полиция могла его задержать по подозрению в убийстве сутенера. А на барже, заверила девушка, он будет находиться среди друзей. Это едва ли не самое безопасное место в городе.