Аркадий Трифонов - Охота на бабочку

Настя продолжала оставаться для Рафика лучшей из лучших, и это тешило ее самолюбие. В свободное время она посещала дорогие косметические салоны, покупала наряды в лучших магазинах. Квартира ее постепенно заполнилась дорогой мебелью, электроникой и другой современной техникой. Но все равно это была золотая клетка, откуда без разрешения она не смела и шагу ступить. Каждый ее день был строго регламентирован все тем же Рафиком.

Обычно «работа» приходилась на вечерние и ночные часы, после чего Настя отсыпалась до полудня, потом завтракала и приводила себя в порядок. Знакомых в Москве у нее почти не было, свободное время она коротала, читая модные журналы либо просматривая по видику кассеты с любимыми фильмами. Или просто гуляла в одиночестве.

Однажды, скуки ради, Настя попросила, чтобы ей сделали татуировку. Бабочка с розовыми крылышками внизу спины. Первое время Настя часто любовалась в зеркале этим трепетным существом на своем теле, теперь ей казалось забавным носить платья с глубоким вырезом на спине. Вспоминала ли она при этом своего Ботаника?.. Да, вспоминала. И почему-то надеялась, что обязательно встретит его еще раз. Зачем ей это было надо, Настя и сама не понимала. Ведь прошлого не вернешь, это она уже твердо усвоила.

Платье с глубоким вырезом сзади теперь напомнило ей юность, когда она мечтала ходить с полуобнаженной спиной, чтобы мужчины оглядывались ей вслед, ловя каждую восхитительную деталь ее телосложения. А клиентам очень понравилась ее новая кличка — Мотылек. Были среди них и постоянные. Особенно те, что в нее влюблялись. А иные так буквально до умопомрачения.

…Настя очнулась с невыносимой тяжестью в голове. В чужой кровати, под чужим одеялом. Раздетая. Толстый, огромный мужчина лежал рядом с ней на спине и отчаянно храпел. От него исходил неприятный запах пота, перегара и еще какой-то дряни. Вся комната казалась пропитанной этим удушливым запахом. Сначала она долго лежала, уставившись в потолок, и пыталась припомнить, как она сюда попала. Свое скомканное, разорванное платье на полу она заметила не сразу. И тогда вдруг отчетливо вспомнила все, что накануне здесь с ней произошло.

«Анастасия…» Эта потная, жирная скотина, что сейчас валялась на кровати, посмела коснуться ее, назвать ее по имени так, как делал раньше только один человек во всем мире… Настю даже передернуло от омерзения.

Она приподнялась на локте, огляделась. Убогий номер, дешевая мебель, замусоренный ковер на полу, пепельница, полная окурков, пустые бутылки из-под водки, одноразовый использованный шприц…

Телефон, вот что ей сейчас нужно.

Осторожно, стараясь не потревожить спящего, Настя перебралась через него, прошла в другой конец комнаты, к аппарату. Но в трубке она не услышала гудка. Телефон не работает или заблокирован. И теперь игрушкой валяется на подоконнике.

Что же делать?.. Этот страшный человек может в любой момент проснуться, а она даже не способна отсюда выбраться без одежды. Полная потеря во времени и дезориентация в пространстве. Ловушка для бабочки…

Словно в подтверждение ее мыслей, храпевший на кровати морячок заворочался, открыл глаза, но еще не совсем проснулся. Настя замерла на месте, потом лихорадочно огляделась.

Что-то блеснуло на ночном столике. Наручники!.. Она на цыпочках подошла к столику, взяла наручники, одно кольцо продела за спинку металлической кровати, а другое защелкнула на вытянутой из-под подушки руке спящего. Тот поднял голову, вытаращил на Настю совершенно безумные глаза:

— Эй! Ты чего?.. Иди сюда!..

Как же, размечтался!..

Настя надела туфли, подхватила платье. Бегло осмотрела его, и руки у нее опустились. Хлам, безобразная груда материи. Дальше порога в этом тряпье она не сможет ступить, увидит кто-нибудь из обслуги и тут же вызовет полицию. Тогда ей конец…

Морячок тем временем постепенно приходил в себя.

— Ты куда собралась?.. Ширнуться хочешь еще?.. Эй!..

Он сделал движение в сторону Насти и только сейчас сообразил, что намертво прикован к спинке кровати собственными наручниками.

— Вот сучка, — сказал он почти без злобы в голосе, а даже как бы с некоторым удивлением. — Обокрасть меня решила, обчистить и слинять?.. А ну стоять!..

Он свесил на пол босые ноги. Попытался встать, но наручники не пускали. Одеяло соскользнуло с него. Он сидел перед Настей совершенно голый и бессмысленно дергал рукой. Потом напрягся, потащил сильнее, увлекая за собой кровать, которая, словно нехотя, но все же ему подчинилась, сдвинулась с места. Настя в панике отпрянула, а морячок продолжал тащить за собой кровать и одновременно тянулся к Насте свободной рукой. От страшного напряжения лицо его перекосилось, налилось кровью. Морячок медленно, но верно придвигался к Насте, уже почти достал ее кончиками пальцев. Но она увернулась, и его рука повисла в воздухе.

— От меня так просто не уйдешь!.. Я тебя достану!.. Стой на месте, а то хуже будет!.. — ему удалось перенести тяжесть тела и дотянуться до пиджака, брошенного на спинку стула.

Настя, затравленно оглядываясь, пятилась к окну.

— Сейчас, погоди, я сейчас… — разгоряченно шептал морячок.

Он лихорадочно принялся шарить рукой сначала в одном кармане пиджака, потом в другом. Нащупал и вытащил наружу ключ от наручников. Но пальцы его при этом сильно дрожали, ключ выскользнул из них, жалобно звякнул и завалился под тумбочку. Морячок замысловато выругался, встал на колени, пригнулся, высоко оттопырив зад, и начал водить ладонью под тумбочкой, тяжело дыша и что-то сердито бормоча себе под нос.

Настя продолжала пятиться к окну. Оно было плотно зашторено двумя желтыми кусками пыльной материи, спускавшимися сверху до самого пола. Решение созрело у нее мгновенно. Настя вначале потянула одну половину шторы на себя, потом резко рванула ее вниз. Затрещали петли на крючках, с грохотом обвалился карниз.

Суетившийся у тумбочки морячок замер, повернул в ее сторону потное, злое лицо. Бугристая плешь с налипшими на нее волосами отсвечивала фиолетовым в луче утреннего солнца, брызнувшего в комнату из окна.

— Стоять! — рявкнул он, пытаясь приподняться.

В следующее мгновение Настя, протащив за собой волочившуюся по полу штору, в один прием перепрыгнула через толстый зад своего мучителя, повернула защелку на двери и выскочила в коридор.

— Сука! Тварь! Воровка!.. Все равно найду!.. Достану из-под земли!.. — были последние слова морячка, которые она услышала за своей спиной.

Настя торопливо закуталась в штору и побежала по коридору.

В последние полгода Макса Калугина начали донимать приступы головной боли. Под вечер, если выдавался особенно тяжелый день, или во время долгих напряженных переговоров, или вовсе без видимых причин — может быть, из-за перемещений воздушных потоков в атмосфере.

«Кажется, опять начинается», — подумал Калугин. Он был в своем кабинете совсем один. Те редкие минуты, когда можно не заботиться о делах, не выслушивать претензий какого-нибудь дотошного заказчика, а просто побыть одному. В его жизни такое случалось не часто, а когда случалось, Калугин не знал, чем себя занять.

Такой вот замкнутый круг.

Он включил телевизор. Очередное ток-шоу. Но сначала блиц-опрос на улицах. Корреспондент выуживал кого-нибудь из толпы и задавал вопросы. Вначале Калугин слушал рассеянно, вполуха, а потом невольно заинтересовался.

Речь в программе шла о проблеме проституции в нашей стране. И вопрос к опрашиваемым на улицах был один и тот же: «Как вы относитесь к проституции как к явлению вообще и проституткам — в частности?»

Открылась дверь. В кабинет заглянула секретарша:

— Максим Афанасьевич! Там к вам Лощилин просится на прием…

— Я же сказал, что меня нет! — досадливо повернулся к ней Калугин.

— Но он каким-то образом узнал, что вы у себя. Настаивает.

Калугин обреченно вздохнул:

— Пусть заходит…

Он выключил телевизор. И тут же боль, о которой он, казалось, на время забыл, опять подступила к голове. Он за несколько часов чувствовал приближение этой боли. Сначала ощущал ее теплое, липкое прикосновение, потом длинные тонкие пальцы, словно щупальца спрута, ползли от затылка через виски к бровям и начинали сдавливать голову, отчего темнело в глазах и рот самопроизвольно распахивался, как у выброшенной на берег рыбы. Страшна была не только сама боль, но и ее предчувствие.

Зная, что приступ приближается, Калугин замирал, вытянувшись в кресле, как перед оскалившейся собакой, чтобы не спровоцировать ее на прыжок неосторожным движением. При этом он напрягал лицо, на котором возникало подобие радушной, предупредительной улыбки. Ох, как он тогда начинал себя презирать!..

Вот с этой дурацкой улыбкой он и смотрел теперь на маленького лысоватого человека, сидящего за столом напротив в его громадном кабинете. Человек этот нервничал, постоянно то сжимал, то разжимал в потной ладони золотой «Паркер» и что-то горячо пытался ему доказать. Калугин почти не слышал его, морщился, тер большим пальцем висок, стараясь все-таки хоть немного сосредоточиться.

— Максим Афанасьевич! — сидевший напротив человек умоляюще прижал руки к груди. — Я же не украл эти деньги, не ради собственного блага их использовал… Меня подставили! Дайте мне хоть немного времени. Я заключу новый договор и все верну. Иначе хоть по миру иди, а у меня семья, трое детей…

— Это не моя головная боль, ясно вам? — бесцветным голосом отвечал Калугин. — В следующий раз будете знать, с кем иметь дело…