Все это слилось с волнующим волшебством его поцелуя и длилось, пока Вада не подумала, что никто, кроме нее, не способен так остро переживать радость и трепет подобного мгновения.

Где-то в глубине сознания, но очень смутно, она понимала, что должна сделать над собой усилие, но была не в состоянии овладеть собой. Вада Хольц перестала существовать. Ее влекло в плен тайных глубин природы. Теперь Вада знала: это и есть жизнь! В ней пробуждалась жажда жизни!

Она ощутила, как в ней поднимается и разгорается пламя, охватывая все тело, все уголки души.

Глава 5

— Моя красавица, моя малышка! — снова и снова шептал Пьер, не переставая жадно целовать Валу.

Все вокруг нее закружилось, поплыло, и она уже не в силах была о чем-то думать. Цокот лошадиных копыт по мостовой и грохот пронесшегося мимо экипажа, казалось, доносились откуда-то из другого мира.

Едва сдерживаясь, Пьер выпустил Ваду из своих объятий и произнес:

— Пойдем куда-нибудь, где потише.

Он взял ее под руку, как уже делал это прежде, и они стали удаляться от Сены по узкой извилистой улочке.

Пьер и Вада шли молча, словно окаменев. Наконец Пьер остановился, открыл входную парадную дверь и потянул девушку за собой в небольшой квадратный холл. Отсюда начиналась крутая лестница, ведущая наверх, в темноту, которую лишь слегка рассеивал свет керосиновой лампы, мерцавшей в пролете.

Они поднялись на четвертый этаж. Пьер достал из кармана ключ, открыл дверь, и Вада догадалась, что попала в его студию.

Это просторное помещение тянулось вдоль всего здания. Всю противоположную стену — от пола до потолка — занимало окно, и Вада, ни о чем не думая, подошла к нему, чтобы полюбоваться ночным Парижем, пока Пьер зажигал лампу.

Весь город, казалось, лежал внизу, когда она смотрела с высоты на серые крыши бесконечных домов. Вдали мерцали огоньки, — как звезды, упавшие с небес.

Она стояла так несколько минут, любуясь красотой ночного города, затем обернулась. Пьер уже справился с лампой, и она заливала мягким золотистым светом всю комнату.

Вада увидела мольберт, кисти, холсты, палитру и несколько бутылок, содержимое которых ей было не понятно. По стенам сплошь висели картины, одни в рамах, другие — без них, некоторые были написаны маслом, а рядом с ними — наброски углем, тут же незатейливые этюды, рисунки тушью.

Вада восхищенно смотрела вокруг.

— Именно так я и представляла себе студию художника!

— Здесь чище, чем во многих других! — откликнулся Пьер.

В углу стоял огромный широкий диван, застланный ярко-красным шелковым покрывалом, издалека оно выделялось ярким пятном. Вада посмотрела на него с изумлением.

Пьер подошел к ней ближе.

— Как-нибудь, — сказал он, — я покажу тебе картины и объясню, что они изображают. А сейчас меня интересует совсем другое.

— Что именно? — спросила девушка.

— Ты! И только ты! Он обнял Ваду.

— Ты красивей и желаннее любой картины!

Вада почувствовала, что вся дрожит от звуков его глубокого голоса и оттого, что он опять очень близко привлек ее к себе.

Невольно она подняла глаза вверх, ловя выражение его лица, но его губы неожиданно коснулись ее уст. Он поцеловал ее жадно и страстно, и это был уже не тот поцелуй, что около Сены.

Казалось, он достиг ее сердца и завладел им.

— Ты такая нежная, милая, такая восхитительная! — шептал Пьер.

Затем коснулся губами ее шеи, и это ощущение отличалось от того, что она испытывала прежде. От восторга, упоения, радости она вся дрожала и едва могла дышать.

Вада чувствовала, что что-то первородное поднималось внутри нее, такое же страстное и необузданное, как поцелуй Пьера.

И одновременно все это было частью волшебной музыки и поэзии Верлена.

Пьер притянул ее ближе… еще ближе к себе. Вдруг до нее дошло, что он расстегивает пуговицы на спине ее платья.

Легким движением Вада попыталась освободиться, но обнаружила, что она, как пленница, полностью в его руках.

Пьер оказался сильнее, чем она предполагала. Вада ощущала себя слабой и беспомощной, не могла убежать от него, а он властно завладевал ею.

— Нет… пожалуйста… не надо! Казалось, он не слышал ее.

— Пьер… не надо. Я…

Он обнажил ее плечи, покрывая их и шею горячими поцелуями, обжигавшими кожу, которые проникали во все клеточки ее тела. И в то же время ее губы еще чувствовали его власть над собой.

— Ну… пожалуйста… не надо, — умоляла Вада, затем внезапно с ужасом произнесла:

— Ты пугаешь меня… я боюсь!

Это был крик ребенка; Пьер поднял голову и посмотрел в ее глаза, окутанные темнотой, пытаясь увидеть лицо.

— Ты… ты не должен этого делать, это нехорошо!

Пьер оторопел, но все еще продолжал держать Ваду в объятиях.

— О чем ты говоришь? — спросил он.

— Ты… ты не должен… целовать меня так… Ты не должен расстегивать мое платье. Это не хорошо. Я уверена, что этого не следует делать!

— Но почему?

— Не знаю… но ты не должен…

— Я хочу тебя!

— Я… не понимаю…

— Но ты же пришла сюда, — сказал он.

— Я только хотела посмотреть твою студию.

— Ты же не думала, что это плохо.

— Я думаю… возможно… сейчас мне лучше уйти…

Вада чувствовала робость и неуверенность. Ее смущали голые плечи и то, как странно Пьер на нее смотрел.

Вдруг она подумала о своей матери и тут же оттолкнула Пьера. Он отпустил ее.

Девушка сделала несколько шагов в сторону и, подняв руки к вороту платья, попыталась застегнуть пуговицы, которые Пьер расстегнул.

Он стоял, молча наблюдая за ней, его глаза искрились. Затем сказал почти резко:

— Подойди сюда! Я хочу тебя кое о чем спросить.

Медленно, со страхом в глазах, Вада подчинилась, и, когда подошла к нему ближе, Пьер протянул к ней руку, взял за подбородок и повернул ее лицо так, чтобы на него падал свет лампы.

— Скажи мне, Вада, — прозвучал его низкий голос, — ты когда-нибудь до этого бывала в холостяцких квартирах?

— Н-нет… никогда.

— Но тебя целовали?

Вопрос прозвучал как обвинение.

Глаза Вады вспыхнули, щеки запылали.

— Только вы…

— Тогда почему ты мне позволила?

— Я не думала… я не знала…

— Не знала — что?

— Что поцелуй может быть таким прекрасным! Как поэзия и музыка, которую мы только что слышали.

Пальцы Пьера все еще держали ее подбородок. Он смотрел в глаза Вады.

— Ты можешь поклясться, что это правда?

— Клянусь! А с какой стати мне тебя обманывать? — глядя прямо ему в глаза, спросила Вада.

— Ты так молода! — сказал Пьер, словно самому себе. — Ты так упоительно молода! Можно сразу потерять голову.

Он убрал руку с ее подбородка и поднял шифоновый шарф, который упал на пол, когда он обнял девушку.

— Пошли! Я отвезу тебя в «Мёрис».

Его голос звучал твердо и резко. Пьер подошел к двери, открыл ее, и Вада прошла вперед.

Она стояла в нерешительности, смущенная, на небольшой площадке перед студией. Пьер, закрыв дверь на ключ, стал спускаться по лестнице впереди нее.

Вада последовала за ним, чувствуя, что произошло что-то странное. Она никак не могла понять, почему экстаз, который они оба испытывали, исчез, будто отключился, как свет, и сразу, казалось, наступил сплошной мрак, и их окутал туман неуверенности.

Они спустились с верхнего этажа на улицу, и Пьер увидел вдалеке карету, запряженную только одной лошадью. Она тащилась так медленно, словно устала за день.

На, пронзительный свист юноши кучер оглянулся и остановил экипаж.

— Нам здорово повезло, — почти безразлично, как отметила про себя Вада, произнес Пьер.

Они шли рядом быстрым шагом, спеша к остановившемуся экипажу. На этот раз Пьер не взял Валу за руку, как делал раньше, а открыв дверцу, помог ей войти внутрь.

Он сказал кучеру, куда ехать, и лошадь тронулась, быстро застучав копытами по мощеной улице в сторону моста Нотр-Дам.

Вада сидела прямо, положив руки на колени. Она ясно представляла себе, как Пьер сейчас вжался в угол кареты, намеренно подальше от нее. Они уже проехали значительное расстояние, а он все молчал. Наконец Вада нарушила затянувшуюся паузу и спросила, едва не всхлипывая:

— Ты сердишься на меня?

— Нет, нисколько.

— Тогда почему ты везешь меня в гостиницу?

— Ты же не захотела остаться.

— Мне жаль, что так произошло.

— Ты действительно сожалеешь? Но прежде чем Вада смогла ответить, он сказал совершенно другим тоном:

— Нет! Я не справедлив. Ты права, ты абсолютно правильно сделала, что остановила меня.

— Глупо было с моей стороны… пугаться.

— Это было очень благоразумно! — возразил ей Пьер.

Возникла тишина. Затем Вада нерешительно спросила:

— Ты пригласишь меня снова куда-нибудь? После паузы, которая показалась ей слишком длинной, Пьер ответил:

— Завтра я уезжаю. Мне нужно съездить за город, взять для «Плюма» интервью у художника, о котором я пишу статью. Если ты еще будешь в Париже, когда я вернусь, с удовольствием навещу тебя.

Вада до боли сжала пальцы. Он, конечно, сердится на нее. Таким официальным тоном он не разговаривал с ней ни разу за весь вечер, а теперь еще и уезжает. Может быть, она его уже никогда не увидит.

— Пожалуйста… — Вада невольно потянулась к Пьеру. — Пожалуйста… я не понимаю… что я такое сделала, почему ты сердишься на меня?

Пьер смотрел прямо перед собой, не оборачиваясь. Она ждала ответа, глядя ему в лицо, ясно различимое при свете уличных фонарей. Пьер медленно повернул к ней голову.