Вада сидела неподвижно.

— И что, это обязательно для всех французских браков? — спросила она.

— Ну конечно, — ответил Пьер. — Как правило, у француза есть любовница, так же как у него есть лошадь, экипаж, своя холостяцкая квартира. Это часть его жизни.

— А… у англичанина? — Вада с трудом выговорила свой вопрос.

Пьер Вальмон заметил, как напряглись ее пальцы, державшие вилку.

— Вы беспокоитесь о «мисс Богачке»? — спросил он. — Смею вас заверить, что англичане обычно более осторожны и осмотрительны. Более того, совсем немногие английские мужчины могут позволить себе иметь и жену и любовницу одновременно.

Вада испытала внезапное облегчение.

— Мне только интересно было это узнать, — произнесла она.

— Вы заставляете меня поверить слухам о том, что мисс Хольц добивается английского титула. Видимо, в них есть доля истины.

— Но почему вы так думаете?

— Потому что в ее положении совершенно естественно внимательно изучить рынок английских браков и купить наилучший вариант.

— В ваших устах это звучит чудовищно, — раздраженно сказала Вада. Пьер пожал плечами:

— Я подхожу к этому вопросу с практической точки зрения.

— Вы во всем видите коммерческий расчет.

— Но это так и есть на самом деле, — настаивал Пьер. — Между прочим, можете сказать своей подруге, что в Европе только два титулованных дворянства заслуживают внимания — немецкое и английское.

— Почему? — Вада вспомнила, что подобный разговор состоялся у нее с матерью.

— Потому что во Франции представители настоящих древних фамилий редко вступают в браки, заключенные вне кровных уз. И здесь, и в Италии все сыновья принца — принцы, или герцога — герцоги, — так что теперь их слишком много, и титулы мало что значат.

— А в Германии и Англии иначе?

— Да, там только старший сын или ближайший родственник по крови наследуют титул. Поэтому ваша подруга мисс Хольц будет искать себе мужа в этих странах, среди самых могущественных и достойных дворян.

— Мне кажется, говоря так, вы слишком много себе позволяете, — резко заметила Вада.

Затем, будто внезапно сообразив, с кем имеет дело, взволнованно сказала:

— Обещайте мне, поклянитесь, что не продадите репортерам ничего из того, о чем мы с вами только что говорили.

Пьер увидел страх в ее глазах и положил свою руку на руку девушки.

— Послушайте, мисс Спарлинг, я обещаю вам следующее, если это доставит вам удовольствие. Я клянусь, что все, о чем мы с вами сегодня беседуем, никогда не появится в печати. Я здесь не при исполнении служебных обязанностей, — я свободен.

Он улыбнулся, и Вада неожиданно для себя обнаружила, что тоже улыбается ему в ответ.

— Благодарю вас, — сказала девушка. Его теплые сильные пальцы все еще касались ее руки и действовали успокаивающе.

— И вот что еще, — он убрал свою руку. — Обещаю никогда ничем не смущать вас, не вовлекать ни в какие истории, за что вы могли бы получить нагоняи от вашей госпожи. Следуя моему кодексу поведения, это было бы непростительно.

— Благодарю вас еще раз, — повторила Вада.

— А теперь давайте развлекаться, — сказал Пьер Вальмон. — Поскольку мы с вами собираемся посетить совсем неофициальную вечеринку, предлагаю отбросить все формальности. «Мадемуазель»- звучит натянуто и напыщенно, «мисс Спарлинг» по-английски значит, как говорила моя няня, «глоток».

Вада рассмеялась. Она вспомнила, что это выражение употребляла и Чэрити.

— Кажется, не очень принято переходить на такие отношения после столь недолгого знакомства, — произнесла она, немного замявшись.

— На свете есть люди, которых, кажется, знаешь очень давно, хотя только что с ними встретился, — возразил Пьер Вальмон.

— Вы тоже это почувствовали? — спросила Вада. — Со мной так и произошло, но я решила, что это мое воображение.

— Конечно, это не воображение, поскольку мы снова встретились.

— Снова встретились?

— Должно быть, это случилось много столетий назад. Поскольку вам нравится Париж, возможно, вы бывали здесь во времена Короля-Солнце. Могу себе представить, как своим изяществом вы украшаете Версаль, танцуете в замке Тюильри и со свитой охотитесь в лесах на дикого кабана.

— Как вы догадались, что я люблю ездить верхом?

— Я многое могу предугадать из того, что касается вас, — сказал Пьер, — и убежден, хотя у меня нет тому логического объяснения, что это еще не все, что я о вас знаю.

Вада испытывала странное волнение, когда Пьер говорил ей об этом.

Она ничего не могла себе объяснить, знала только, что такое восторженное состояние души — за пределами ее понимания. Было прекрасно — вот так разговаривать с Пьером, отвечать ему и знать, что он тебя слушает!

Ваде показалось, хотя она и не была полностью уверена, что видит в его глазах восхищение.

Они заговорили о художниках.

— Если вы придете ко мне в студию, я покажу вам некоторые полотна символистов, — предложил Пьер.

— Мне бы очень хотелось их увидеть. Вы живете неподалеку?

— Да, совсем рядом.

— А можно мне зайти сегодня вечером? — с нетерпением спросила Вада.

Пьер умолк, не скрывая удивления, потом ответил:

— Конечно, сочту за честь.

Покончив с обедом, Пьер и Вада поблагодарили господина и госпожу Луи за восхитительную еду — такую легкую и необыкновенно вкусную, отличавшуюся от всего, что Вада до сих пор пробовала. Затем молодой человек и девушка вышли на узкую улочку.

— «Солей д'Ор» не очень далеко отсюда, — сказал Пьер, — если вы дадите мне руку, я буду вас защищать и следить, чтобы на вас не наехали экипажи, — по этим узким улочкам они порой ездят слишком быстро.

Вада не заставила себя ждать, тотчас подав ему руку, и подумала о том, как была бы шокирована ее мать, если бы увидела сейчас свою дочь.

Но самое невероятное — она позволила Пьеру Вальмону называть себя по имени!

— Дома меня не называют Нэнси, — проговорила она, слегка запинаясь. — Все зовут меня Вадой. Это имя я сама придумала, когда была маленькой.

— Оно мне нравится больше, — заметил Пьер. — Оно вам идет и звучит отважно, доблестно, пожалуй, даже проницательно, — все это свойственно вашей натуре.

— Я вовсе не смелая, — ответила Вада, думая о том, как легко она уступила матери, словно у нее совсем не было воли.

— Видимо, все относительно. Иногда мы думаем, что трусливы, а потом обнаруживаем в себе внутренние силы и решимость, которые позволяют нам мужественно держаться в непредвиденных обстоятельствах.

«Именно такой я сейчас себя и ощущаю, — подумала про себя Вада. — Смелой!»

Настолько смелой, чтобы воспользоваться возможностью, которая ей сейчас представляется; смелой, — позволяя человеку, о котором она ничего не знает, показать ей Париж; смелой — просто довериться ему.

И все же Ваде казалось, что никакой особой храбрости здесь нет: она была твердо уверена, что Пьер надежен и заслуживает доверия.

Чтобы попасть в подвальчик «Солей д'Ор», они прошли все кафе и через почти пустынный первый этаж, где несколько местных жителей играли в карты.

Миновав стойку бара, Пьер и Вада спустились на один пролет узкой лестницы, ведущей вниз.

Пьер уже говорил Ваде, что в «Солей д'Ор», обычно открытом каждую ночь, журнал «Плюм» раз в месяц, по вторым субботам, устраивает вечера, начало которым торжественно положил Леон Дешан, основатель журнала.

По пути Пьер и Вада задержались за чашечкой кофе, и Пьер объяснил девушке, что большинство других журналов, как правило, представляют какую-то одну школу или течение.

Только «Плюм» был открыт для всех. Спустя несколько месяцев после основания журнала, Дешану пришла идея иногда собирать вместе его авторов и художников.

— Сначала мы встречались в другом кафе, — сказал Пьер. — Позже, когда желающих становилось все больше, я присоединился к его предприятию, и вместе мы сняли у «Солей д'Ор» подвал.

— Посетители платят, чтобы сюда попасть? — спросила Вада.

Пьер отрицательно покачал головой.

— Для этого не требуется даже быть подписчиком, единственное условие: на наших вечерах не должно быть политики. Сейчас вся интеллектуальная парижская молодежь приходит на эти встречи.

Спустившись по ступенькам вниз, Вада оказалась в большом, заполненном дымом помещении с низким потолком.

Стены украшали наброски и этюды, многие из которых принадлежали кисти Гогена, которого, как объяснил Пьер, современники считали символистом.

Тут же висели портреты авторов журнала «Плюм», листки бумаги, исписанные неразборчивым почерком, с чьими-то подписями и очень симпатичные, выполненные маслом картины, — их Вада с удовольствием бы приобрела.

В конце зала возвышалась самодельная сцена; когда они вошли, кто-то играл на пианино. Вокруг сидели поэты, художники и студенты — именно их Вада пришла увидеть и послушать.

Помещение еще не было забито до отказа, но посетители все время подходили.

Те, что уже сидели, оборачивались к ним, приветствуя Пьера, дружески помахивая ему рукой, или, как поняла Вада, просто из любопытства, поглазеть на его спутницу.

Многие из сидевших за столиками были в накидках и широкополых фетровых шляпах, — Вада знала, что это очень модно в Латинском квартале. На столиках перед сидящими стояли большие кружки пива или совсем маленькие стаканчики с вином.

Через некоторое время Вада увидела, что собралось уж довольно много народа. Пьер объяснил ей, что одновременно здесь могут разместиться около двухсот человек.

— Вот увидите, — сказал он еще перед тем, как они вышли из ресторанчика, — сегодня будут представлены все группы и литературные кружки — парнасцы, бруталисты, декаденты, инструменталисты, кабалисты, даже анархисты.