Барбара Картленд - Огонь в крови

© Павлова М., перевод на русский язык, 2015

© ООО «Издательство «Э», 2015

Богиня Луны, Селена, которую древние греки называли также Мена, озаряла «сиянием своей золотой короны» любую, даже самую темную, ночь. Каждый вечер, когда ее брат, Бог Солнца, Гелиос, завершал свое небесное шествие, она «поднималась на горизонт в колеснице, влекомой упряжкой светоносных коней».

Селена любила Эндимиона, царя Элиды, могила которого, считается, находится в Олимпии и которому Богиня Луны родила пятьдесят дочерей.

Однажды Эндимион охотился на горе Латмос. Устав, он прилег отдохнуть в прохладном гроте и заснул. Тогда его и увидела Селена и, плененная красотой мужчины, поцеловала спящего. Эндимион просил Зевса даровать ему бессмертие и вечную юность. Зевс согласился, но поставил условие: Эндимион никогда не состарится и никогда не очнется от вечного сна. Но преданная Селена продолжала каждую ночь навещать спящего любовника: так лучи влюбленной в Эндимиона Луны ласкают и нас, смертных, когда мы пребываем во сне.

Селену же полюбил сам Зевс, который, обратившись в белого овна, увлек ее однажды в глушь Аркадских лесов. Вскоре у Селены родилась дочь Пандия…

Пандия, дочь Зевса и богини Луны, славилась у Бессмертных своей красотой.

1898

Пандия положила на могилу собственноручно сплетенный венок. Декабрьский мороз уже тронул все цветы, возложенные на нее ранее. Их было немного: несколько пучков бессмертника и омелы от деревенских жителей, венок из белых хризантем от викария и еще один, из желтых цветов, от врача, который лечил отца.

– И это вся память! – сокрушалась Пандия. – Благодарность человеку, вдохновлявшему всех, готовых его слушать и творчески мыслить. Но, – подумала она, уже немного успокоившись, – немного найдется в наши дни слушателей, которым интересно внимать знатоку античной древности или тому, кто намного превосходит прочих своими выдающимися интеллектуальными способностями. Она любила отца.

Пандия подумала о том, как он был красив даже на смертном одре. Она понимала свою мать, которая некогда согласилась бежать с ним, не только вызвав тем самым гнев всей семьи, но и подвергнув себя остракизму на всю дальнейшую жизнь.

Мать и отец были очень счастливы в браке, и Пандия утешилась этой мыслью, надеясь, что и теперь они вместе пребывают на небесах и уже ничто и никогда их не разлучит. Тем не менее, направляясь с кладбища к небольшому, тюдоровского стиля, особнячку на краю деревни, Пандия особенно остро ощутила груз одиночества. Да, их дом, а в нем она жила со дня рождения, был невелик, но прекрасен и, при жизни матери, полон любви и счастья, которых отныне – так думала Пандия – она уже никогда не узнает. В их доме всегда было радостно, поэтому, открывая входную дверь, Пандия по привычке ожидала услышать смех, доносящийся из комнатки, которую отец называл кабинетом, а может быть, даже увидеть мать, выходящую из гостиной. Но тут мысль о Селене, а Пандия старалась как можно реже думать и вспоминать о ней, заставила девушку почувствовать себя совсем несчастной. Да, она почему-то надеялась, что ее сестра-близнец прибудет на похороны отца, но когда все закончилось, а Селена так и не появилась, Пандии оставалось только удивляться: ну как такая мысль – о приезде сестры – могла прийти ей в голову.

Пандия сняла плащ, который, несмотря на всю его тяжесть, не помешал ей продрогнуть до костей на колючем декабрьском ветру. Девушка неспешно прошла в кабинет. В этой, самой маленькой, комнате было легче сохранять тепло, и Пандия очень обрадовалась, что старая служанка Нэнни заблаговременно разожгла очаг. Языки пламени, лизавшие разгоревшиеся поленья, ярко освещали старое кожаное потертое кресло, в котором всегда сидел отец, и на какой-то миг ей почудилось, что она видит и его. А затем Пандия вспомнила, что людей, удрученных горечью утраты, часто посещают странные видения. Им даже иногда слышатся голоса ушедших, но нет, ей надо сохранять способность трезво мыслить.

Немного согревшись, Пандия стала переписывать аккуратным красивым почерком последние, сделанные отцом до его роковой болезни, переводы с греческого, мысленно вознося молитвы, чтобы книгоиздателю, принявшему к печати две предыдущих отцовских рукописи, понравилась бы и эта, пусть даже он и предложит мизерный гонорар. Отец всегда радовался, узнав, что очередной томик его работ будет представлен вниманию читающей публики. «Не понимаю, – в который раз спрашивала себя Пандия, – почему папины труды, такие волнующие и вдохновенные, остаются нераспроданными, но при этом люди покупают всяческую чепуху, которая, по идее, не может понравиться и невзыскательному читателю». Пандия, однако, знала ответ на этот вопрос: «Да ведь это я люблю все, что ты переводил, папа, и мама тоже любила… А вдруг в один прекрасный день и другие читатели откроют тебя, как уже случалось в отношении многих великих писателей?». Все это, конечно, фантазии – понимала она, но все-таки мечтала, как внезапно, в одночасье, отец станет знаменит. Пандия знала о подобном случае: однажды так случилось с лордом Байроном. Если бы в свое время повезло и ее отцу! Подумать только… Тогда почитатели нахлынули бы к ним в деревню, чтобы выразить отцу свои восторги, и, может, ему бы предложили должность профессора в каком-нибудь университете… Далее в своих фантастических мечтаниях Пандия воображала, как она устраивает прием в честь таких же замечательных ученых, каким был отец, и студенты восторженно взирают на него и становятся его преданными учениками и последователями.

Увы, все эти надежды так и остались ее фантазией. Трудов отца не замечали. Его книги не вызывали читательского интереса. Книгоиздатели тоже оставались к ним равнодушны, что было всего обиднее: уж лучше они откровенно бы заявили о своем нежелании иметь дело с его сочинениями. Деньги, которые они приносили, были так ничтожны, что, как часто думала Пандия, они бы умерли с голода, не будь скромного дохода, который давало наследство матери.

В известном смысле – размышляла Пандия – ей повезло, что Селена претензий на свою долю наследства не предъявляла и покинула родной дом через два дня после смерти мамы. Но и сейчас, спустя три года, в течение которых Селена ни разу не напомнила о своем существовании, Пандия была по-прежнему потрясена тем фактом, что сестра покинула их с отцом даже не попрощавшись, известив лишь запиской об отъезде. Перед взором Пандии все еще стояло ошеломленное, горестное лицо отца, да так явственно, словно оно навеки запечатлелось на скрижалях памяти. Она все еще ощущала чувство пустоты, охватившее ее, когда прочла записку Селены:

И это было все! Без единого ласкового слова или проблеска жалости к отцу, который ее всегда любил, или – к сестре, считавшей, что они единое целое. С горечью Пандия, наконец, осознала, что Селена никогда их по-настоящему не любила. А Пандия, напротив, всегда верила, что они, сестры-близнецы, связаны неразрывно и не смогут жить друг без друга: ведь именно этим близнецы отличаются от обычных братьев и сестер. А как они похожи внешне! Их же просто невозможно отличить! Тяжелее всего было сознавать, что внешне совершенно одинаковые, во всех других отношениях они ни в чем не походили друг на друга.

После исчезновения сестры Пандия наконец поняла, что Селена всегда была амбициозна и мечтала лишь о том, как бы достичь видного положения в обществе; что ей была скучна их мирная, спокойная жизнь, лишенная всяких светских развлечений. Как часто, когда прежде они оставались вдвоем, Селена негодовала:

– Ну почему мама была так глупа, что сбежала из дома и тем самым отказалась от богатой, обеспеченной жизни?

– Но она влюбилась в папу, – возражала Пандия.

– Да ведь он был всего лишь учителем маминых братьев!

– Зато папа принадлежал к знатной венгерской семье, – опять возражала Пандия, – да, небогатой, но в его жилах текла благородная кровь!

– А мне-то что за дело до этого? – бушевала Селена. – И какое мне утешение в том, что мама презрела свою знатную родословную ради какого-то бедняка-венгра?

– Нельзя так говорить, – негодовала Пандия, – это очень несправедливо по отношению к папе. Это настоящее предательство! Ведь он такой умный. Его переводы с греческого замечательны!

В ответ Селена лишь пожимала плечами:

– А кто кроме тебя и, разумеется, мамы думает так же?

И говорила она это столь язвительно, что Пандии становилось очень не по себе. Она поражалась, насколько неуважительно сестра относится к матери, осуждая ее за «глупость», которая навлекла «несчастье на всю семью».

Однако нередко в отсутствие отца они расспрашивали мать о тех днях, когда она жила в громадном особняке георгианского стиля, находившемся в графстве Оксфордшир.

Отец матери, лорд Грэндсен, считался видным вельможей не только в самом графстве, но и при королевском дворе. У него была большая свора охотничьих собак и должность Главного Ловчего, поэтому все – с гордостью утверждала мать – его уважали и почитали.

Мать рисовала такой живой образ деда, что для Пандии он стал совершенно реальной, родной фигурой. Широко раскрыв глаза, она слушала рассказы о приемах в саду, роскошных обедах и охотничьих балах, которые давали в особняке. Там регулярно устраивали танцевальные вечера, и мать веселилась на них до позднего вечера. Как только она стала выезжать в свет, то сразу получила приглашение в Букингемский дворец, где почтительно приседала в реверансах перед королевскими особами. Для Пандии рассказы матери были чем-то вроде волшебных сказок, и она не сразу поняла, как относилась к ним Селена. Для сестры это были повествования о потерянном рае, поэтому Селена воспринимала их болезненно, сердилась, что мать, добровольно покинувшая этот земной рай, тем самым закрыла вход туда и для своих дочерей.