Вильгельмина прикусила язык и смолчала, но только оттого, что не хотела до поры обнаруживать свое знание английского языка. Если бы не Катарина, Вильгельмина давно продырявила бы этому трусу глотку, когда у нее была такая возможность. Ей было все равно, что он успел бы сделать с ней. Пусть даже пальнул бы в нее из своей мерзкой пушки. Жаль, что она слишком стара, чтобы взять его в заложники. Хотя вряд ли это имело бы какой-то смысл. Глядя на этого человека, она засомневалась, чтобы его товарищи сильно дорожили им. Скорее всего, плюнули бы на него и попытались отыграться на ком-нибудь другом. А для Катарины это обернулось бы катастрофой.

Она посмотрела на сестру. Та слабо улыбнулась в ответ. Она неплохо держалась — лучше, чем ожидала Вильгельмина. Здесь нет Джулианы. И это, несомненно, очень помогает ей. Вильгельмина помнила, как во время войны она сидела в гестапо, слышала крики отца, которого пытали нацисты, и благодарила судьбу за то, что хотя бы ее сестренка на свободе.

Самолет приземлился, подпрыгивая и грохоча, покатился по земле и остановился. Их с Катариной вывели на какое-то смехотворно крошечное взлетное поле, провонявшее бензином и гнилыми овощами. Здесь было тепло — хотя и не по-летнему, — а воздух казался более влажным, чем в Нью-Йорке.

Катарина неповрежденной рукой коснулась локтя сержанта:

— Чего вы ждете? Можно было сразу поехать в Швейцарию.

Вильгельмина пришла в восхищение, услышав, как спокойно и убедительно говорит это сестра, несмотря на мучившую ее боль. Она поняла, что Катарина старается убедить его, будто Менестрель спрятан в сейфе швейцарского банка. Затея, конечно, рискованная, но нельзя допустить, чтобы Блох добрался до Джулианы.

— Я сам знаю, что мне нужно делать, — ответил ей Блох. Нацист, еще раз подумала Вильгельмина. Командует всеми и привык, что его приказы выполняются беспрекословно. Он знает, что его боятся.

Он велел им идти в вертолет, почему-то назвав его «птицей».

Вильгельмину охватили дурные предчувствия, ей с трудом удавалось держаться спокойно. Она обернулась и увидела в темноте силуэт вертолета. У него не было ничего общего с птицей, он походил скорее на мертвого паука, упавшего на спину. А когда завертелись лопасти, стал похож на паука в предсмертной агонии, что по ее мнению, было ничуть не симпатичнее.

Катарина прошептала ей по-голландски, что это, наверное, Флорида или Джорджия и где-нибудь поблизости обязательно есть болото, от которого и исходит мерзкий запах. Она спросила у Вилли, надо ли им и дальше держаться друг за дружку. Dag, прошептала ей в ответ Вильгельмина. Да. Пока нужно.

Блох приказал им заткнуться и забираться в вертолет — и пусть толстая корова забирается первой.

Эта мысль была Вильгельмине понятна.



Мэтью проснулся на рассвете. В окно струился свет — такой же нежный, как волосы, разметавшиеся по его груди. Он хотел проснуться раньше Джулианы, и ему это удалось. Она лежала на боку, спиной к нему, свернувшись калачиком, под грудой одеял, натянутых до самого подбородка, и спала как убитая. Он ощутил шелковистость ее кожи, еще хранившей тепло его тела. Ему захотелось поцеловать ее, где-то в глубине мелькнула мысль: не связаться ли с полицией, пусть она разбирается со всеми этими делами, а они останутся здесь и будут любить друг друга.

Но тут ему в глаза бросился синяк на ее скуле, и глупые мысли вылетели из головы. Он слишком хорошо знает Филиппа Блоха. Сержант не будет слушать ничьих советов, у него есть только один способ заполучить Менестреля.

Мэтью осторожно вылез из-под одеяла. В комнате был ледяной холод, и изо рта шел пар. Меньше всего ему хотелось сейчас разгуливать нагишом, но он собрал свою одежду, прихватил ботинки и, чертыхаясь про себя, на цыпочках направился к двери, чувствуя, как на ходу покрывается гусиной кожей. Без всякой на то причины он вдруг вспомнил Проныру и представил, как тот заржал бы, увидев посиневшего Мэта Старка, на цыпочках удирающего из теплой постели, в которой к тому же лежит женщина, — и все это только для того, чтобы расставить точки над «i» в дельце Отиса Рэймонда. Пианистка? — проурчал бы Проныра, обнажая свои страшные, желтые зубы. Ну, ты даешь, Мэт!

Да уж. Он спустился вниз, оделся и растер руки, пытаясь согреть их. Проверил термостат, тот показывал всего 55 по Фаренгейту. Ну и ну. Здесь было еще холоднее, чем наверху. Ворча себе под нос, он перевел тумблер 62 градуса. Жаль, что его уже здесь не будет и он не сможет насладиться теплом. Ну да ладно.

Пусть Джулиана порадуется. Она в состоянии оплатить любой счет за топливо.

Он пошарил на кухне, нашел ключи от «мерседеса» — ключи от ее «ауди» уже лежали у него в кармане — и вышел из дома. Снаружи было холодно, но так красиво, что захватывало дыхание. Ночью опять шел снег — словно кто-то щедро посыпал окрестности зубным порошком, — вид был невероятно живописным. Он понял, что тянет Джулиану сюда, но не стал мешкать. В конце концов, не в последний же раз видит он Баттэнкилл-ривер — ее заснеженные рукава, ее холодные, прозрачные потоки, испещренные льдистыми островками. Он вернется, чтобы еще раз взглянуть на нее. Мэтью посмотрел наверх — там за окном, свернувшись калачиком под грудой одеял, спит Джулиана. Это уж точно, подумал он, я вернусь.

Хотя, может статься, что после всей этой истории ей не захочется видеть его. Но он попробует.

Он открыл капот ее «ауди» и вывернул свечи — на тот случай, если где-нибудь в доме или в ее сумочке завалялись запасные ключи, — затем забрался в «мерседес». Автомобиль завелся сразу и лихо проскочил сугробы.

И все-таки, видимо, шум был достаточно громким, чтобы разбудить его спящую красавицу.

Джулиана выскочила из дома в чем мать родила, волоча за собой драное одеяло, и с криком «Ах ты, сукин сын» через сугробы бросилась за ним. Хорошо ещё, что тут нет соседей, ехидно подумал Старк, вот было бы разговоров-то! Всемирно известная пианистка нагишом несется за бывшим репортером. Ну, пусть даже и пытается прикрыться, но это убило бы ее репутацию гораздо быстрее, чем какая-то там Д. Д. Пеппер.

«Мерседес» вырвался на укатанную проселочную дорогу, и Джулиана со своими проклятиями осталась далеко позади. Он подумал, что скоро в доме будет тепло, и эта мысль немного утешила его. По крайней мере, он может быть спокоен, что она не отморозит свою прелестную попку.

Но он сомневался в том, что она согласилась бы с ним.



Блох потянулся и придвинул телефон. Он находился на западном берегу Мертвых Озер, в доме Сэма Райдера. Ему нравилось сидеть в кабинете сенатора. Неплохое местечко для военного лагеря, хотя можно представить и лучшее. Он с двумя охранниками, которым доверял, занимал главный дом, остальных же рассовал по рыбацким хижинам, разбросанным по окрестностям. Райдер чуть в обморок не упал, когда Блох как-то позвонил ему и сказал: «Эй, Сэмми, отгадай-ка, откуда я звоню». Но это временное пристанище. Скоро у Блоха будет настоящий лагерь.

Он взял горсть очищенных семечек и орехов. Если съесть чуть больше этой дозы, то отяжелеешь и потянет в сон. А сейчас он не может позволить себе уснуть. Ну и заварил же он кашу. Дерьмово сработал. Он запихнул этих двух бабенок в одну из свободных хижин. Старуха так и не сказала ни слова по-английски, а та, что помоложе, все время твердит, что Менестрель в Швейцарии. Господи! Как он мог свалять такого дурака? Райдер должен это поправить, подумал Блох, твердой рукой набирая номер сенатора.

Тетка хотела перерезать ему глотку, но не перерезала, а он заслуживал этого, раз позволил семидесятилетней старухе так обойтись с собой. Она отпустила его только потому, что хотела обезопасить сестру.

А мамаша оберегает свою дочку. Черт! Как он мог упустить из вида эту дурацкую сентиментальную любовь к родственникам. У него ведь тоже есть брат, но последний раз он виделся с ним еще до Вьетнама. Тот не захотел подписаться под контрактом. «Я не верю в эту войну», заявил он тогда. А Блох рассудил так: война есть война, и эта ничем не отличается от других. Солдат не обязан думать, его дело убивать.

Вот так, подумал он и отрывисто хохотнул, пусть думают идиоты вроде Сэма Райдера.

Сенатор откликнулся лишь после двенадцатого гудка. Блох считал.

— Небось знал, что это я? — спросил Блох.

Он распознал испуг Райдера, едва услышав его дыхание.

— Что тебе нужно?

— Мне нужна Джулиана Фолл.

— Что?

— Алмаз у нее.

— Но это же смешно, сержант! Она только пианистка. Я уверен, что она ничего не понимает в алмазах. И с какой стати камень должен быть у нее? Послушай брось ты все это. Я подумаю и постараюсь что-нибудь сделать, попробую пробить для тебя какие-нибудь фонды, чтобы ты смог уехать из лагеря и обосноваться в другом месте…

Блох пропустил его слова мимо ушей.

— Голландец помог ей вчера, и она сбежала. Эх, Сэмми, Сэмми! Ты ничего не хочешь сделать для меня. Почему бы тебе не подключиться к этому делу и не выяснить, где она находится?

— Сержант, я не могу! Как ты не понимаешь?

— Я все понимаю. — Блох отправил в рот щепотку семечек. — Я понимаю это так: я сижу в твоем паршивом рыбацком лагере, у меня пара тонн черного оружия и десять головорезов, которым место за решеткой. Это будет очень мило смотреться на первых страницах всех газет.

От злости Райдер закашлялся. Блох прекрасно знал, что только так тот и может поступить — подавиться и проглотить. Он ведь хороший политик, этот парень Сэмми.

— И где, по-твоему, я должен найти Джулиану Фолл?

— Только не надо скулить, лейтенант. Придумай что-нибудь.

— Сержант…

— И не забудь про Старка, обязательно свяжись со мной, если он будет путаться под ногами. Мне не нравится, что он что-то предпринимает, а я не знаю даже, где он. У его дома я поставил своего человека, но Старк там пока не появлялся. Ты должен сам связаться со мной, лейтенант. Понятно, Сэмми? А то ведь мне придется разыскивать тебя в Вашингтоне.