— Расскажи мне все, Джулиана.

В его голосе звучала искренняя просьба. Он просил не просто выложить все, а поделиться с ним. Он хотел взять на себя часть ноши, выпавшей на ее долю. Она почувствовала это и кивнула. Джулиана рассказала ему обо всем, что случилось в кондитерской Катарины, удивив его лаконичностью и бесстрастностью изложения. Она владела собой. Иначе и быть не могло, она не имеет права терять голову и должна помочь матери.

Мэтью расхаживал перед камином, слушая ее рассказ. Когда она закончила, он сказал:

— Это не все.

Ее холодные, изумрудные глаза округлились.

— А что еще?

— Камень Менестреля, — сказал он. — Ведь он у тебя. Поэтому ты и приехала сюда.

— А ты? Ты тоже приехал из-за него?

Он смотрел на нее, не отрываясь.

— Нет. Я приехал из-за тебя.

Она заглянула в его глаза, увидела то, что было написано там только для нее, — и поверила.

— А что тетя Вилли? О чем вы с ней говорили?

Мэтью оставил разговор о Менестреле и тут же подробно рассказал о своей встрече с Вильгельминой.

— Надо позвонить ей, — сказал он.

— Не выйдет. Здесь нет телефона.

— Как мило. Хотя, наверное, теперь уже это не имеет смысла. Насколько я понял, она чувствует ответственность за твою мать, и если Блох явится к ней, то она поедет с ним.

— Ты не хочешь рассказать мне о нем?

— А ты не хочешь рассказать мне о Менестреле?

Раздраженная, она резко поднялась и прошла к двери, чтобы выйти. Они со Старком зашли в тупик, подумала Джулиана. Они пытаются прошибить каменную стену, стоящую между ними. Она не может пока рассказать ему о Менестреле. В конце концов, на карту поставлена четырехвековая традиция рода Пеперкэмпов. Она заправила свитер и сморщилась от внезапной острой боли в шее и в плече. Джулиана была ошеломлена, смущена, и вдруг ее пронзило чувство глубокой вины перед Старком. Ей вовсе не хотелось городить баррикад между собой и Мэтью, она видела его сумрачный взгляд, направленный на нее, — испытующий и требовательный. А ведь это случится, подумала она, стоит ему только снять свою чертову кожанку.

— Кровать наверху, — сказала она. — Комната не отремонтирована, но, полагаю, ты выживешь. Вряд ли мы договоримся сегодня. — Она чувствовала, что вот-вот упадет от усталости. — Спокойной ночи, Мэтью.

Джулиана прошла в спальню. Она никогда не закрывала дверь на ночь. Но сегодня она заперлась.



Огонь в камине потух, а термостат она сегодня не включила, и в доме было холодно. В небе сияли звезды — их свет, отражаясь от снега, вливался в окна. Джулиана босиком поднималась наверх. Лестница, такая же старая, как и сам дом, скрипела. Родителям не нравилось, что она приезжала сюда одна. Если уж нет мужа, говорили они, так заведи хотя бы собаку.

Она миновала лестницу и ступила на площадку. Низкий скошенный потолок давал чувство уюта. В ненастные дни ей нравилось, закутавшись в стеганые одеяла, растянуться здесь на большой кровати, читать и слушать, как дождь стучит по крыше. Иногда она даже позволяла себе поваляться без дела и помечтать о том, что было бы, не будь она так одинока.

По правую руку находилась маленькая спальня. Двери не было. Штукатурка на стенах осыпалась, полы были покрыты линолеумом жуткого цвета, единственное маленькое окошко оставалось незанавешенным. Джулиана планировала сделать здесь ремонт; это была одна из задумок, которые она переносила на «когда-нибудь потом». На самом деле ей и так было неплохо. На блошином рынке она купила железную кровать, несколько стеганых одеял и большой старый сундук. И это была вся обстановка.

Стоя у дверного проема, она видела лишь ножку кровати — темный штрих на еще более темном фоне. Затаив дыхание, она вошла в комнату.

И тут же неожиданно наткнулась на железную решетку и рухнула на кровать. Раздался страшный скрип старых пружин, и ее подбросило. Сначала она вся обмерла. Потом ее кинуло в жар, в висках больно пульсировала кровь. Она вдохнула — очень медленно — так словно не была уверена, надо ли делать это.

Из полумрака проступил темный мужской силуэт.

— Самое время пробраться в комнату к мужчине, — произнес Мэтью.

Она приподнялась и оперлась о кровать локтями.

— Я думала, ты не спишь.

— Я и не спал.

— Ты думаешь, какого черта я явилась сюда?

— Это ты меня спрашиваешь?

Ее глаза постепенно привыкали к темноте, и она вдруг поняла, что он стоит перед ней во всей своей красе. Совершенно голый. И как же это было здорово.

— Я не ожидала… — пробормотала она. — Никак не думала, что ты…

— Не ожидала увидеть мои причиндалы? — язвительно спросил он, даже не думая прикрываться.

Сама она была в длинной, до пят, фланелевой ночной сорочке.

— Ну, вообще-то, мог бы и накинуть что-нибудь.

— Я никак не предполагал, что окажусь в такой приятной компании.

— Наверное, я получила по заслугам.

— Наверное, да.

— Мэтью, я… — Она замялась. — Я не могу разговаривать с тобой, когда ты в таком виде. Тебе не холодно?

Он ухмыльнулся.

— Я окоченел.

Второй этаж не отапливался, и здесь было значительно холоднее, чем внизу. Она и сама замерзла, несмотря на фланелевую рубашку. Но Мэтью не стал одеваться; откинув одеяла, он забрался на кровать. Он вытянулся, и ей пришлось сдвинуться и сесть, но все равно его ноги касались ее — она чувствовала их спиной сквозь стеганые одеяла.

— Что? Что-то не так? — спросил он, заметив ее озадаченный взгляд.

— Я думала, мы спустимся вниз. Я могла бы приготовить какао. Кажется, там есть немного растворимого какао.

— О-о, только не это! А нет ли у тебя бренди?

Она помотала головой.

— Здесь нет спиртного. Я не привыкла выпивать одна.

— Какой скверный обычай. Нет, ради растворимого какао я не стану натягивать штаны и тащиться через этот морозильник. Ты это называла домом? У тебя-то, наверное, хорошая, теплая спальня?

— Она, конечно, получше этой.

— Спасибо, что не положила меня на сеновале. — Он сел, подложив подушки под спину. Лунный свет падал на его грудь. Она заметила его мышцы, шрамы.

— Все-таки, чего ты хочешь? — спросил он.

Джулиана забралась на кровать, скрестила ноги, натянула на них ночную рубашку и откинулась на спинку кровати, чувствуя холод металлической решетки.

Мэтью засмеялся.

— Может, заберешься ко мне под одеяло?

— Нет, благодарю.

— Ну что ж, мерзни.

— Я хочу рассказать тебе о Камне Менестреля.

Он перестал смеяться.

— Ну, давай, — серьезно проговорил он.

Она дрожала от холода, но понимала, что если заберется к нему под одеяло, то так и останется там.

— Я даже не знаю, как говорить о нем. Мне всегда было удобнее относиться к нему как к обыкновенной каменюке, а не как к Менестрелю. Мне его дал дядя Джоханнес семь лет назад в Роттердаме. Я никогда не воспринимала старика всерьез. Честно говоря, я думала, что он немного не в себе. И не придала значения его словам, потому что так мне было проще.

— Где камень сейчас?

Она передернула плечами.

— Я использую его как пресс-папье.

— Н-да.

— Под ним лежат рецепты всяких вареньев.

— Что ж, а почему бы и нет? В конце концов, это всего лишь самый крупный алмаз в мире.

— Если бы ты видел тогда дядю Джоханнеса, то, наверное, поступил бы так же.

— Я не варю варенье.

Она пропустила его замечание мимо ушей и рассказала обо всем, что произошло тогда в маленькой церкви Дельфшейвена, когда дядя вручил ей мятый бумажный пакет, в котором оказался завернутый в выцветший бархат камень.

Когда она закончила, Мэтью спросил:

— А как Менестрель оказался в вашей семье?

— Если верить легенде, то вот как. Пеперкэмпы помогали евреям, бежавшим в Амстердам сначала из Лиссабона, а потом из Антверпена. В то время эти города были столицами алмазного дела. Пеперкэмпы помогли беженцам обосноваться в Амстердаме, и те вновь начали торговлю алмазами и бриллиантами. Мои предки всегда выступали за национальную терпимость и религиозную свободу.

— Сами они тоже занимались алмазами?

— Нет, они были обычными торговцами. В Нидерландах тогда было очень неспокойно. Сто лет шла война с испанцами. Она началась сразу после коронации Филиппа Второго в 1556 году. Он был ярым противником протестантства и издал ряд жестоких указов, чем вызвал мятежи в северных провинциях. Восстания вспыхивали одно за другим, обе стороны не знали милосердия — и так продолжалось до самой смерти Филиппа, до тех пор, пока не была разбита Испанская Армада. И тогда наконец, примерно к 1609 году, испанцы убрались из Нидерландов. Пеперкэмпы к тому времени уже прославились тем, что защищали — как мы теперь это называем — права человека. Но они здорово поплатилась за свои взгляды, которые не нравились ни испанцам, ни протестантским экстремистам, и несколько человек из нашей семьи были замучены и казнены.

Слухи о Камне Менестреля ходили с давних времен, но сам он попал в нашу семью только в 1581 году. Это было за три года до того, как Свободные Католики за обещанную им Филиппом Испанским награду убили Вильгельма Оранского. Камень был дарован моим предкам за понесенные ими страдания, он не предназначался никому из них лично. И он прямо и бесповоротно привел их в алмазное ремесло. Они не знали, что делать с камнем, не представляли себе его ценность и решили между собой, что алмаз должен остаться необработанным; он будет служить напоминанием о тех, кто погиб, и о тех, кто выжил их стараниями. Они считали, что камень не может принадлежать им. Он не должен принадлежать никому. Они будут только его хранителями. Никто не должен знать наверняка о существовании этого алмаза, о его характеристиках, о его стоимости. В каждом поколении есть основной хранитель — человек, которому доверено нести эту традицию. И только он — а до меня это всегда был «он» — может распоряжаться камнем и решать, обработать его или нет, то есть определять его судьбу. Все, что касается алмаза — его легенды, его традиции, его тайны, — все определяет этот человек.