— Мы были там в одно и то же время. Я бы не сказал, что вместе. Блох был взводным сержантом, я — пилотом вертолета, а Проныра — одним из моих стрелков. Мы доставляли людей на место сражения и вывозили оттуда!

Джулиана ждала, что он продолжит, но Мэтью молчал, и она наконец сказала:

— Вы, я вижу, не очень разговорчивы, да? Говорите только то, что вынуждены, и тут же замолкаете. Теперь мне понятно, почему вы так немного написали после «Горячей зоны». Вот когда, у вас опять появится, что сказать, — то, о чем вы не сказали еще ни в одной из ваших книг, — тогда вы и напишете. Но, похоже, не вторую «Горячую зону», пусть даже от вас ждут именно этого. И все-таки, объясните мне, пожалуйста, что делали стрелки?

— Убивали людей.

Джулиана будто споткнулась.

— Извините, если получилось невежливо, — спокойно добавил он.

— Да нет, все правильно. Я тоже не люблю, когда меня заставляют разговаривать.

— Да, я это понял.

— Я ведь ничего не знаю о Вьетнамской войне. Что-то очень туманное — какие-то кадры из фильмов, которые я вполглаза смотрела, занимаясь или играя на рояле. Еще помню, как в школе спорили о том, нужно было Америке вводить туда войска или нет. Но меня тогда гораздо больше интересовали кантаты Баха. — Ее лицо стало суровым, она не пыталась оправдываться. — Вьетнамская война — это огромный пробел в моих знаниях.

Мэтью не думал, что она может с такой прямотой говорить о себе и, уж конечно, о нем. Он весь подобрался, и когда заговорил, голос его звучал совершенно бесстрастно. Он словно рассказывал о постороннем человеке.

— В первый год службы я летал на Bell UH-1, перевозил всякую всячину. Эти вертолеты были нашими военными лошадками. Мы прозвали их челноками. А вот UH-1Cs… На тех уже имелось оружие. Это были боевые вертолеты, их мы называли «кабанами». Пилот должен был в целости и сохранности доставить людей и оружие к месту десанта и так же вывезти их оттуда. Челноки были безоружны, но летали быстрее, чем «кабаны». Рядом со мной сидел второй пилот, а в хвосте — командир экипажа и стрелок. Мы переговаривались с ними по рации. У командира и стрелка были автоматы М6-О, чтобы защищать себя, пассажиров, экипаж и вертолет. Когда мы называли зону высадки горячей, это значило, что во время высадки можно попасть под шквальный огонь противника. Мы все ходили под Богом, но стрелки были особенно уязвимы. Обычно они жили недолго.

— Но Отис Рэймонд выжил?

Мэтью смотрел вперед и не повернул головы.

— Да, выжил. Он был молодцом, а еще ему повезло. Нам обоим повезло. На второй год службы я пересел на «LOH», и он со мной. — Он взглянул на Джулиану и слегка улыбнулся. — «LOH» — это легкий разведывательный вертолет. Мы должны были вызывать огонь на себя, чтобы обнаружить противника, а затем подлетали боевые вертолеты и делали свое дело. К тому времени «Hueys» сменились «кобрами».

— Кобрами?

— Так называли вертолеты Веll-1Н. Они были напичканы всяческим оружием и действовали куда проворнее «кабанов». Все мы входили в «розовую» бригаду, которая была создана для того, чтобы при перевозке солдат уменьшить потери. Тут очень важна была слаженная работа.

Джулиана кивнула — не потому, что хорошо понимала, о чем он говорит, а для того, подумал Старк, чтобы показать, как ей все это интересно.

— А зачем вы остались на второй срок?

Он пожал плечами.

— Кто-то же должен был делать это. Мы с Пронырой воевали целый год и подумали, что неплохо знаем свое дело и можем спасти жизнь какого-нибудь новобранца.

— А вы как пилот чувствовали ответственность за тех, кто летал вместе с вами?

— Да.

— И до сих пор чувствуете себя в ответе за Отиса Рэймонда?

Он вздохнул и ничего не ответил. Что он мог сказать на это?

— Наверное, я никогда не смогу представить, через что вам пришлось пройти, — тихо сказала Джулиана, — Извините меня…

— Не надо, Джулиана. — Он посмотрел на ее бледное, прекрасное лицо. — На самом деле вам ужасно повезло.



Вильгельмина, недовольная, опустилась на стул рядом с пыльным концертным роялем в тихой гостиной племянницы. Яркое зимнее солнце било в большие окна, и она слышала шум машин на Западной Централ-Парк-авеню. Она страшно устала. Вот уже три часа, как она в поисках Камня Менестреля обшаривала каждый закоулок гигантской квартиры Джулианы. Вильгельмина никогда не видела Менестреля, но она неплохо разбиралась в алмазах и была уверена, что узнает самый крупный в мире алмаз, как только увидит его.

Но ей не удалось найти не только Менестреля, но и каких-либо признаков того, что Джулиана прячет его или хотя бы слышала о легендарном камне. Единственное, что ей удалось обнаружить, — хотя Вильгельмине это было не очень интересно — это громадный шкаф, увешанный древними платьями, и полдюжины баночек с гелями для волос разных цветов. И косметика! Вильгельмине еще не приходилось видеть такое количество краски для лица! А цвета! Она ни на секунду не поверила в то, что все это принадлежит подруге, о которой говорила Джулиана. У Джулианы слишком уединенный образ жизни. У Вильгельмины эти вещи почему-то ассоциировались с племянницей. Но как бы то ни было, это ее личное дело и совсем не должно касаться старой тетки.

И все же Вильгельмина была по-прежнему уверена, что Камень Менестреля у Джулианы. Это многое объяснило бы. И было бы логично. Поэтому старая голландка не собиралась раньше времени отступать от столь перспективной версии.

Но в любом случае, день выдался неудачным. Несмотря на мороз, у Бересфорда опять стоял человек, и Вильгельмина старалась не обращать на него внимания. Хотя, все же лучше не забывать о нем.

Она сварила себе кофе, и ей вдруг захотелось поиграть на рояле. Может, через косточки клавиш в ее старые мощи вольется жизненная сила Джулианы? Ба, сказала она себе, похоже, я здорово устала.

На пюпитре стояли открытые ноты. «Шопен: Концерт для фортепиано № 1». Вильгельмина знала, что это трудное произведение, и ей никогда не приходилось играть его. Может, попробовать сейчас, чтобы прочистить мозги?

Она очень осторожно нажала на си первой октавы, но рояль остался безмолвным.

Хендрик…

Да, все это время она думала о нем. Днем звонила Катарина и, плача в трубку, рассказала сестре о том, что видела его утром. Сейчас Вильгельмина жалела, что сдержалась и не расспросила Катарину обо всех подробностях их встречи — о том, как он выглядел, как говорил, как чувствовал себя. Обо всем.

Не то чтобы ее это очень тревожило…

— Вилли, ты врешь сама себе, — пробормотала она. — Тебя он до сих пор волнует. И всегда будет волновать.

И вдруг она почувствовала себя одинокой в этом городе, переполненном людьми. Ей стало жутко. Дома, в Роттердаме, она никогда не испытывала такого одиночества.

— Лжец, — громко и страстно сказала она. — Вильгельмина вскочила, охваченная неясным испугом, и обежала все комнаты, задергивая портьеры, проверяя, заперты ли двери и окна. Она вся дрожала. Потом включила магнитофон. Ей было все равно, что он играет. Только бы не слышать рыданий, умоляющих криков, не захлебнуться в звенящем многоголосье одиночества, захлестнувшем ее старое сердце.

Хендрик… Бог проклянет тебя!

Нет, не за то, что ты совершил, а за то, что когда-то ты вывернул мою душу.



— А вы поступаете нечестно, — заметила Джулиана, когда они с Мэтью подошли к воротам аэропорта. — Вы двуличный, несносный человек и все время дразните меня.

Он улыбнулся.

— Я вас?

— Да.

— Ну, лапушка, вы тоже не подарок.

— Я?

— Угу. Вы же продолжаете что-то скрывать от меня.

Она промолчала, и он продолжил:

— Конечно, может быть, не так уж много, а может, и наоборот. С вами очень трудно разговаривать. И все-таки, что бы вы ни скрывали, я так понимаю, мне это знать необязательно. Оно не стоит того, чтобы дальше втягивать вас в эту историю. Неважно, случайно или по чьей-то злой воле, но погибло два человека. И как мне кажется, этого вполне достаточно.

— Я все-таки думаю, что мы должны действовать вместе, — сказала она, когда объявили посадку.

— Упаси вас Бог.

— Вы не имеете права указывать мне, что делать.

— Имею, и еще какое. Я не хочу, чтобы вы крутились рядом. И не допущу этого.

Ее темные глаза сверкнули от негодования, и это одновременно обеспокоило и обрадовало его. Но ее лицо оставалось по-прежнему бледным, и припухлость на руке не спадала. Он восхищался тем, что она не желает отступиться от столь опасного дела, но не мог допустить, чтобы ее энтузиазм сбил его с толку. Если эта пианистка будет ходить за ним хвостом, то ему ни черта не удастся сделать. Кроме того, нет никакой гарантии, что она когда-нибудь расскажет ему о Камне Менестреля. Похоже, она не привыкла отвечать откровенностью на откровенность.

Он, разумеется, тоже кое о чем умолчал.

— Мэтью, послушайте, я ведь все равно, нравится вам или нет, уже вовлечена в эту историю.

— Вот я и скажу, что мне это не нравится. Садитесь в самолет, Джулиана. Езжайте домой, или в Вермонт, или идите в «Аквэриан» — да куда угодно, но только оставьте меня в покое.

— Наверное, я навещу Сэма Райдера. Может, он окажется более сговорчивым.

Ей не стоило говорить этого. Мэтью подскочил сзади и с силой развернул ее к себе. Его лицо было совсем рядом.

— И не думайте затевать игры с Райдером. — Он говорил мрачно и зло, но не повышая голоса и едва шевеля губами. — Он сожрет вас живьем.

Его тон, взгляд, цепкая хватка могли испугать кого угодно. Он знал это. Но Джулиана Фолл только слегка поморщилась.

— Какое вам дело?

— Мне есть дело.

— Не смейте приказывать мне!