— Спасибо, — сказал Старк. — Огромное спасибо.

— Не за что.

— Ты не окажешь мне еще одну любезность?

Аарон в своих кожаных туфлях потоптался на месте.

— Ладно.

— Попробуй разузнать об отставном сержанте Филиппе Блохе. — Он протянул Зиглеру листок из записной книжки, на котором он, пока летел из Бельгии, черкнул несколько имен. — Можешь порасспросить парней, перечисленных здесь. Может быть, у них будет какая-нибудь информация.

— Вы хотите узнать о нем что-то определенное?

— Да. Я хочу знать, где он.



Дом, в котором жила Джулиана, оказался просто вызывающим, но Вильгельмина удержалась от комментариев, молча следуя за племянницей мимо швейцара в униформе через мраморный холл к сверкающему лифту, рядом с которым, приветливо улыбаясь, стоял лифтер. Джулиана объяснила, что Централ-Парк-Вест всегда был районом, где селились артисты, и она чувствует себя здесь уютно. Тут она может быть самой собой. Вильгельмина недоумевала — а кем еще можно быть? По ее мнению, дом походил скорее на музей или на королевский дворец.

А квартира! Столько замков, столько комнат! Джулиана сказала тетке, что та может выбрать себе любую спальню, какая ей понравится, кроме «голубой» и «розовой».

— В голубой сплю я, — сказала Джулиана.

— А в розовой?

— Это спальня моей подруги Д. Д., она, когда приезжает в Нью-Йорк, останавливается у меня. Она оставила в шкафу кучу своего барахла.

— О!

Вильгельмина исследовала квартиру. Она входила и выходила, входила и выходила. Она пересчитала шкафы, ванные комнаты, трельяжи, камины, картины, вазы. Обнаружив слой пыли практически на всем, что было в доме, она почувствовала себя уютнее. Видимо, вещи не много значили для Джулианы.

В конце концов она выбрала крошечную, скудно обставленную комнатку в конце квартиры. Это была самая маленькая комната. Джулиана, приняв душ, стояла в дверях с намотанным на голову большим белым полотенцем и улыбалась тетке.

— Тетя Вилли, это комната моей бывшей домработницы, — сказала она.

— Да? Она очень мила.

— Вы хотите повидаться с мамой сегодня?

— Конечно.

— Но вы понимаете, что вам вряд ли удастся поговорить откровенно в моем присутствии?

— Ты в любой момент можешь оставить нас. Давай, поторопись. Одевайся.

Джулиана оделась и вышла в гостиную к тетке гораздо быстрее, чем та ожидала. На ней был симпатичный мохеровый жакет, а на голову она повязала черный мохеровый шарф. Ее волосы были слегка влажными. На плече висела кожаная сумка.

— Остановка автобуса через дорогу, — сказала Джулиана. — Мы доедем до Пятой авеню, а оттуда пешком доберемся до Медисон-авеню. Если только вы не захотите взять такси.

— Меня устраивает автобус, — сказала Вильгельмина, застегивая пальто. Она кивком головы показала на сумку. — Что у тебя там?

Джулиана улыбнулась.

— Автобусные талоны.

Однако, когда они вошли в автобус, Джулиана вытащила два талона из кармана жакета. Вильгельмина презрительно хмыкнула. Уж лучше бы прямо сказала, чтобы она не совала нос не в свое дело, чем врать. Но Вилли промолчала, поскольку гораздо больше ее заинтересовал человек, который, прислонившись к стволу дерева, стоял на углу неподалеку от автобусной остановки. Это был крепкий, приятной наружности мужчина лет тридцати пяти, с упитанным лицом. На нем был широкий непромокаемый плащ и кепка из твида. Вильгельмина, выйдя из Бересфорда и переходя через дорогу, заметила, что он наблюдает за ними.

— Тетя Вилли, что-то случилось?

Джулиана достойно вела себя в Роттердаме, узнав о преследовавшем их нацисте. На Вильгельмину произвели впечатление ее выдержка и уверенность. И похоже, она ничуть не гордится этим, что тоже хорошо. Вильгельмина считала, что не стоит изображать из себя героя, когда душа уходит в пятки. Она по опыту знает, что это очень помогает, когда случается беда. Уж лучше иметь дело с самым отпетым трусом, не скрывающим своего страха, чем с трусом, который хорохорится до тех пор, пока действительно не запахнет жареным. Она терпеть не может бессмысленной бравады.

Но одно дело, когда тебя преследуют где-то в Европе, и совсем другое — когда следят за твоим домом. Вильгельмина помотала головой.

— Нет, ничего.

— Вы тоже видели его, да? Мужчину в широком дождевике?

— Да.

Джулиана улыбнулась, ее глаза блеснули.

— Просто роман Агаты Кристи. «Человек в широком плаще».

— Джулиана…

— Все в порядке, тетя Вилли. — Ее глаза зло сверкнули, и в них появилась решимость, удивившая Вильгельмину. Да, она выдержит все, что бы ни случилось, и не раскиснет. — Мы ему еще покажем.

В этом Вильгельмина не сомневалась.



Сержант Филипп Блох ворвался к себе и так наподдал по ножке подвернувшегося стула, что тот вылетел из-за стола. Блох вложил в этот удар всю долго сдерживаемую ярость. Он не сел. Он рвал и метал, он чувствовал, что вот-вот лопнет от ярости.

Идиот Райдер, думал он. Идиот! Сволочь!

Блох попытался успокоиться. Такие встряски вредны для здоровья; нужно проще относиться к вещам. Уж Райдер-то не станет ворочаться всю ночь с бока на бок. Он запросто отпустил Хендрика де Гира на все четыре стороны, и теперь, когда Джоханнес Пеперкэмп мертв, Райдер понятия не имеет, где сейчас Голландец и где находится алмаз.

Проклятье!

Тот самый Райдер, который ни черта не смыслит в людях, заявляет ему, что де Гир оказался обычным пьяницей, и он только что отпустил его. Голландец исчез. Блох не верил в это. Де Гир по каким-то своим причинам не убил Райдера и собирается и дальше иметь дело с этой скотиной. Каковы бы ни были эти причины, Блох проверит их сам. Он должен убедиться в том, что чертов Голландец не затеял своей игры.

— О, Господи! — проскрежетал он. — Ну почему я должен все делать сам?

Ведь это же так просто. Теперь, когда старика нет в живых, нужно добраться до остальных Пеперкэмпов. До Вильгельмины Пеперкэмп, Катарины Фолл, Джулианы Фолл. Проверить их одну за другой. Это несложно. Просто сказать им, что их брат и дядя распорядился передать Камень Менестреля одной из них. Значит, у кого-то из них он есть. Дать им понять, что он тебе нужен. Они будут отнекиваться, но нужно взять их за горло и сказать: «Дай мне Менестреля, а не то…» И одна из них отдаст. Вот и все.

Только без слюнтяйства. Нужно всегда помнить, что камень обязательно у кого-то из них.

Когда он будет у тебя в руках, ты его обработаешь, отшлифуешь и оценишь. А потом постараешься спрятать концы в воду. Как, например, с Рахель Штайн. Пустяковое дело. И его нужно провернуть, чтобы достигнуть главной цели. Чтобы поставить точку. Так же приходилось действовать во Вьетнаме.

Затем ты получаешь деньги за самый крупный, самый таинственный из необработанных алмазов — который теперь обработан, — и перед тобой открываются все двери.

Чтобы сделать дело, никак нельзя доверять этим кретинам.

— Сержант, тебе легко рассуждать, — ныл Райдер. Господи!

— Пойми меня. Тут шныряет Мэтью Старк. Ты же знаешь, что он думает обо мне.

То же, что и я, Сэмми.

Блох хрюкнул, немного успокоившись. Пожалуй, насчет Старка Райдер прав. Никому из них не хочется, чтобы этот сукин сын сел им на хвост и начал вставлять палки в колеса. Похоже, ему пора кое о чем договориться со «стальным парнем». Боже, кто бы знал, как он ненавидит все эти дурацкие клички!

Он сел за стол и снял трубку телефона.



Джулиана нашла мать, печально сидевшую в дальнем углу кухни. Перед ней стояла чашка с чаем. Тетя Вилли сообщила ей о смерти брата и ушла в зал, чтобы выпить кофе и перекусить, как она сказала. Но Джулиана поняла, что она просто хочет дать им возможность поговорить.

— Только не рассказывай о том господине в дождевике, — прошептала тетя Вилли.

Джулиана и не собиралась. Он преследовал их автобус, а теперь, когда они приехали, торчал на другой стороне улицы напротив кондитерской. Джулиана одновременно ужаснулась и пришла в восторг, когда тетка вдруг помахала ему.

— Может, позвоним в полицию? — спросила она.

— И что мы скажем? Что на Медисон-авеню стоит какой-то мужчина, который курит сигарету?

— Но он преследовал нас.

— Да, конечно. Но даже если нам удастся доказать это, то знаешь, что он скажет полиции? «Я поклонник Джулианы Фолл, она такая хорошенькая».

И она выразительно махнула широкой ладонью.

Они решили, что, раз ему так хочется, то пусть померзнет, дожидаясь их.

Катарина закусила губу, и слезы хлынули по ее бледному лицу, когда она увидела дочь.

— Слава Богу! О Господи! Я так волновалась!

«Она никогда не узнает об этом, — поклялась себе Джулиана. — Я не скажу ей. Я придумаю, как мне выпутаться из этих неприятностей. Она ничего не узнает».

— Все в порядке, — наконец произнесла Катарина.

— Мама, я…

Джулиана замолчала, будучи не в силах продолжать. Она не может сейчас мучить мать расспросами, та слишком потрясена, ее рана кровоточит. И есть ли у нее вообще право допытываться у матери о тех давних временах, когда ее самой еще не было на свете? Да и мать, наверное, имеет право умолчать о каких-то вещах, случившихся в ее жизни. «Если бы у меня был ребенок, — подумала Джулиана, — разве захотела бы я, чтобы он знал обо мне все? Разве нет в мой жизни чувств, событий, поступков, которые я предпочла бы держать в тайне?»

— Я хочу, чтобы ты знала, как я сожалею о дяде Джоханнесе, — заговорила она. — Я знаю, в последнее время ты редко виделась с ним, но все равно любила его. Все вы по-своему были очень близки друг другу. Я только сейчас поняла это.

Катарина, покусывая нижнюю губу, выпустила руку Джулианы и вытерла слезы.