«Святая Исида, — молилась Мера, — позволь мне пожить еще немного, не призывай меня к себе, пока я не передам Селене силу своего духа. Дай мне время, чтобы ввести ее в мир женщин, в мир самостоятельной жизни. И еще я прошу тебя, святая Исида, не допусти, чтобы она утратила свою невинность до дня посвящения в высшие тайны…»

Лицо Меры омрачилось при воспоминании о том, в каком возбуждении вернулась в этот день Селена из города. Корзина у нее в руке была не та, с которой она ушла утром, да и белены там было гораздо больше, чем она могла купить на те деньги, которые у нее были. Селена рассказала какую-то запутанную историю о мужчине, которого лягнул осел, о состоятельном греческом враче и чудесном исцелении. Никогда прежде не видела Мера свою дочь в таком возбуждении.

— Сн-начала он н-нагрел инструменты в огне, — выдавила из себя Селена, — а еще он пом-мыл руки, прежде чем приступать к операции.

— Ну хорошо, — заинтересовалась Мера. — А этот огонь, он был из храма? Ведь не всякий огонь помогает. Ты говоришь, там не было никаких курений? Какие же амулеты вложил он в повязку? Какие молитвы он прочитал? Какие боги присутствовали в комнате?

Мера была убеждена, что даже самый лучший врач, не заручись он поддержкой богов, ничего не добьется. А нож? Зачем ему понадобился нож? Конечно, если вскрывать нарыв или снимать шов с зева матки — тогда другое дело. Но вонзить нож в человеческую плоть! — какая дерзость, какое кощунство. Мера полагалась на травы и заговоры, но вонзать нож в человеческое тело — это делают только шарлатаны и глупцы, жаждущие славы.

Выйдя из алькова, чтобы отправиться спать, она опять вспомнила лицо Селены, каким оно было, когда та говорила о греческом враче. Это было совсем новое выражение лица, какого Мера никогда прежде не видела, и мысль об этом вновь напомнила Мере, что время не терпит. Селена должна прийти к посвящению с чистой душой, чистым сердцем и чистым телом. Ничто не должно отвлекать ее, ни одна мысль о плотских радостях. Пост, молитва и медитации предшествуют ритуалу, чтобы девочка смогла достичь высшего сознания. Придется особенно тщательно оберегать Селену в эти оставшиеся двадцать восемь дней.

Устало вздохнув, Мера вытянулась на своей циновке. Это был долгий день. Утром она вправила сломанную руку жене торговца рыбой и наложила шину. Это была правая рука, как это часто случается у женщин. Женщина утверждала, что сломала руку, упав с лестницы, но Мера знала правду: руку она сломала, подняв ее для защиты от разбушевавшегося мужа. Сколько раз уже Мера лечила такие травмы.

После жены торговца рыбой ей пришлось вскрывать нарыв, затем промывать воспалившееся ухо, а после обеда делать аборт. И все это сегодня она делала одна, без дочери, чье отзывчивое сердце вот уже в который раз побудило ее, забыв обо всем на свете, броситься на помощь к совершенно незнакомому человеку.

Селена чувствовала себя обязанной помогать каждому пострадавшему, встретившемуся ей на пути, независимо от того, насколько целесообразны ее усилия. Когда она была еще совсем маленькой, она приносила домой больных животных, строила им домики и выхаживала их прежде чем отпустить на волю. А потом она укладывала своих кукол в маленькие кроватки и перевязывала им руки и ноги. Откуда у Селены возникла эта идея о доме, в котором больные жили бы все вместе, Мера не знала.

Мера уставилась в темноту, и в этой темноте она видела свое будущее — смерть. А я думала, что у меня еще впереди годы. Но судьба распорядилась иначе.

Опухоль на боку, появившаяся неожиданно и довольно быстро выросшая, напомнила Мере о бренности бытия и о том, что человек смертен. Прежде жизнь текла спокойно, как река, сейчас же время будто сжалось, казалось, дни понеслись так же стремительно, как воды бурного горного ручья.

Нужно пойти в храм и расспросить оракула, подумала она. Я должна знать, какое будущее готовят Селене звезды.

3

Они сидели в таверне на одной из портовых улиц увеселительного квартала Антиохии, где проститутки вывешивали над своими дверями красные фонари, чтобы прибывающие моряки знали, что двери этих домов для них открыты.

Андреас и капитан Насо заняли место в углу таверны, в стороне от пьяных гуляк, и смотрели на двух обнаженных танцовщиц, двигавшихся на сцене под звуки флейты и цимбал. Андреас наблюдал за представлением без особого интереса. Хотя для него, врача, обнаженное женское тело не представляло ничего таинственного, подобные откровенные сцены обычно не оставляли его равнодушным. Во время путешествий Андреас не раз бывал в обществе танцовщиц. И все же в этот вечер, как он ни старался, он не мог отдаться царившему вокруг веселью. Он не мог выкинуть из головы девушку с рыночной площади.

Большей частью в таверне толпились моряки — шумная, любящая выпить орава матросов; одни из них только вернулись из долгого плавания, другие как раз собирались в путь и теперь кутили здесь напоследок. Со всех частей света прибывали они в богатый портовый город Антиохию, мужчины, которые умели сочинять самые невероятные истории. Мужчины с огромными желаниями, но скромными потребностями. Это были люди без дома, люди, отвергнутые всеми, но именно среди них чувствовал себя Андреас как дома. Именно поэтому искал он общества угловатого, почерневшего на солнце Насо, который славился своим носом, по слухам, самым большим в Сирии. Трижды за последнее время заключали Андреас и Насо свой необычный контракт, и в этот вечер они встретились в таверне, чтобы обсудить условия четвертого.

Капитан опорожнил кувшин и потребовал еще один. Насо заметил, что Андреас, как обычно, все еще сидел с первым кувшином пива, да и от того едва пригубил. Несмотря на долгое знакомство и множество приключений, пережитых вместе, молчаливый врач оставался для капитана загадкой.

Он не имел ни малейшего представления о том, что заставляло Андреаса снова и снова отправляться в море. Казалось, будто какая-то неведомая сила гонит его, вынуждает его делать это. Трижды за последние годы Насо был свидетелем такого странного поведения. Врач запирал свой дом, отказывался от всех пациентов, чтобы отправиться в плавание к далеким берегам на корабле Насо. Здесь он бывал по-прежнему замкнут и молчалив, и лишь какая-то неведомая затаенная страсть читалась в его глазах. Неделями стоял он, почти не двигаясь, на палубе, устремив взгляд вдаль, всегда в стороне, всегда в одиночестве, он даже никогда не участвовал в трапезе команды. И всегда в тот момент, когда Насо уже начинал беспокоиться, как бы Андреас не прыгнул за борт, наступала перемена. Андреас вдруг становился общительным, много говорил, обедал вместе со всеми и под конец возвращался домой, будто очистившись изнутри.

И теперь его снова сжигала изнутри та самая лихорадка. Насо видел это. Он знал это выражение лица, и он видел его в Александрии, в Библе и в Цезарее, в тех портовых городах, где останавливался странствующий врач. Услышав в прошлом году, что Андреас купил дом в Антиохии, Насо решил, что теперь его друг остепенится, успокоится, что он женится и создаст семью.

Но сейчас, всего лишь несколько месяцев спустя после покупки нового роскошного дома, Андреас снова здесь, в гавани, в поисках корабля, который увезет его к далеким берегам.

Насо никогда не приходило в голову спросить о том, какая сила вновь и вновь гонит его в море. Он знал выражение, бывшее в ходу у врачей: «Врач, исцели себя сам», но подозревал, что эту рану не излечить мазями и бальзамами.

— Мы выходим в море на рассвете, с отливом, — заметил Насо, когда девушка принесла ему новую порцию пива. Он взял с тарелки одну колбаску, завернул ее в хлебную лепешку и затолкал ее в рот. — На этот раз мы пойдем до Геркулесовых столбов и дальше. Это тебя устроит, Андреас?

Андреас кивнул. Конечная цель плавания была ему всегда безразлична, важно было само плавание. Он сказал своему рабу Малахусу, что на этот раз, возможно, будет отсутствовать полгода. Малахус, которому была хорошо знакома странная потребность господина время от времени выходить в море, будет в его отсутствие присматривать за домом.

— Ты не хочешь развлечься? — спросил Насо, который уже сделал свой выбор. — Пройдет много времени, прежде чем мы снова увидим женщин.

Но Андреас только покачал головой. В этот вечер его интересовала только одна женщина, точнее, девушка. Девушка с дефектом речи, которая привела к нему в дом торговца коврами.

Потирая лоб, Андреас огляделся в таверне, пытаясь прогнать мысль о девушке.

«Почему?» — думал Андреас. В своих путешествиях он встречал много женщин, но ни одна из них не производила на него такого впечатления, как эта девушка, еще почти ребенок.

Потому что она другая, ответило его сердце, а разум возражал: нет. В основе своей женщины все одинаковы. Он знал это как врач и как мужчина.

— Вон та положила на тебя глаз, — заметил Насо и подтолкнул Андреаса.

Андреас поднял глаза и увидел в дальнем конце зала молоденькую проститутку, которая рассматривала его с нескрываемым интересом. Она была довольно высокой для женщины, у нее была белая кожа, черные как смоль волосы и алые губы. Она напомнила ему о…

— Ну доставь же себе удовольствие, — подзадоривал Насо, жуя вторую колбаску.

Андреас опустил взгляд. Воспоминание о красивых зовущих губах не отпускало его. Как же ее имя? Как ее звали?

Когда он опять поднял глаза, то увидел проститутку, которая протискивалась сквозь толпу, с улыбкой отбиваясь от тянущихся к ней рук. Насо сразу заметил жадный блеск ее глаз, она определенно знала, что здесь ее ждет богатый улов. Такие мужчины, как этот врач, с ухоженными руками и благородным лицом, — редкие гости в этой части города.

Андреас наблюдал за девушкой, но, увидев ее поближе, был разочарован. Белая кожа оказалась ненастоящей — всего лишь толстый слой рисовой пудры, тонкие губы намазаны красной помадой, чтобы придать им пухлость, которой они не обладали. Андреасу было достаточно одного взгляда, чтобы увидеть всю ее прежнюю жизнь — тяжелый труд и дурное обращение — и оценить ее будущее. Ужасная болезнь подтачивала ее изнутри. «Знает ли она, — спрашивал он себя, — как коротка ее жизнь? Знает ли, что дни ее сочтены?»