Бриттани Черри - Огонь, что горит в нас

– Господи, мам… – пробормотал я про себя, изрядно потрясенный.

Тот же самый продавленный диванчик стоял перед тем же самым отвратительным кофейным столиком. Я солгал бы, если бы сказал, что не заметил на столике пакет с дурью.

Я щелкнул браслетом. «Просто дыши».

– Прочь! – услышал я крик с кухни, голос мамы был громок и полон страха. Мое сердце ухнуло в желудок, и я снова очутился в аду. Я бросился на кухню, готовый отшвырнуть отца прочь от матери – я знал, что так она кричала тогда, когда его кулаки оставляли синяки на ее теле, на ее душе.

Но когда я оказался там, она была одна, однако в полной панике. Она яростно чесалась, оставляя на своей коже алые полосы.

– Прочь! Прочь! – вопила она все громче и громче.

Я вскинул руки и медленно пошел к ней.

– Мама, что ты делаешь?

– Они ползают по мне! – взвизгнула она.

– Кто по тебе ползает?

– Тараканы! Они везде! Тараканы ползают по мне! Помоги мне, Келлан! Убери их с меня.

– Мам, это я, Логан.

Взгляд ее тусклых глаз устремился на меня, и на долю секунды она напомнила мне Трезвую Маму.

Потом она снова начала чесаться.

– Ладно, ладно, пойдем, я помогу тебе принять душ. Хорошо?

С некоторым трудом я уговорил ее залезть в ванну и включил душ. Она продолжала чесаться. Я сел на закрытую крышку унитаза.

– Келлан сказал мне, что ты собираешься бросить наркотики, мама.

– Да. – Она часто закивала. – Конечно, обязательно. Келлан предложил отправить меня на реабилитацию, но я не знаю. Я могу сделать это сама. И к тому же такое лечение стоит много денег. – Она посмотрела мне в глаза и улыбнулась, протягивая ко мне руки. – Ты вернулся домой. Я знала, что ты вернешься. Твой отец говорил, что ты не вернешься, но я знала… Он все еще иногда появляется здесь.

Она наклонилась и стала мыть ступни. При виде синяков на ее спине и ногах я едва не задохнулся. Я знал, что это дело рук моего папаши. И то, что я не был здесь, чтобы заступиться за нее, вызвало у меня чувство, будто я почти такой же плохой человек, как он.

– Как ты думаешь, я красивая? – спросила она. По ее щекам текли слезы, но мне казалось – она даже не замечает, что плачет.

– Ты прекрасна, мама.

– Твой отец назвал меня уродкой.

Мои пальцы сжались в кулаки, и я сделал несколько глубоких вдохов.

– Да пошел он! Тебе лучше будет без него.

– Да, конечно, конечно. – Она снова часто закивала. – Я просто хотела бы, чтобы он меня любил, вот и все.

Почему мы, люди, всегда так хотим любви от тех людей, которые не способны на подобные чувства?

– Ты можешь помыть мне голову? – попросила она.

Я согласился. Я осторожно касался ее покрытой синяками кожи, а она, похоже, совершенно на это не реагировала. Некоторое время мы сидели и слушали звук льющейся воды. Я не знал, как общаться с ней. Я даже не был уверен, что хочу этого, но спустя некоторое время молчание стало невыносимым.

– Завтра я собираюсь сходить в магазин и принести тебе какой-нибудь еды, мам. Ты можешь дать мне свою продовольственную карточку?

Она закрыла глаза и сжала ладони.

– О черт, я, кажется, вчера забыла ее у подруги. Она живет чуть дальше по улице. Я могу сходить за карточкой, – сказала она, пытаясь встать, но я остановил ее.

– У тебя все еще мыло в волосах. Смой его, вытри голову и выходи в гостиную. Завтра мы что-нибудь решим с продуктами.

Я встал и вышел. Когда я оказался в гостиной, то мой взгляд снова упал на пакетик с дурью на столе.

– Черт… – прошептал я, щелкая браслетом.

«Сосредоточься. Это не твоя жизнь. Это не твоя история».

Доктор Хан говорила, что после того, как я покину клинику, будут такие моменты, когда я снова буду готов оказаться в колесе прошлого, но в такие моменты я должен вспоминать, что это уже не моя история.

Ладони у меня вспотели. Я присел на диванчик. Не знаю, как это получилось, но в какой-то момент пакетик с дурью оказался у меня в руках. Я закрыл глаза и сделал глубокий вдох. В груди у меня жгло, мысли путались. Быть в этом городе было для меня невыносимо, но я не мог покинуть Келлана.

Как мне предполагалось выжить во всем этом?

– Послушай, мы опаздываем… – начала Эрика, входя в квартиру, и умолкла, увидев пакетик с наркотой у меня в руках Я быстро переводил взгляд с наркоты на Эрику и обратно. Она вздохнула. – Все ясно.

Повернувшись на каблуках, она выскочила из комнаты. «Черт!» Я поспешил за нею, окликая ее, но она за всю дорогу до машины так и не оглянулась. Едва мы оказались в салоне, она врубила мотор и на скорости отъехала от бордюра. Прошло несколько минут, но мы не сказали друг другу ни слова.

– Послушай, то, что ты видела… – начал я, но она покачала головой.

– Лучше молчи.

– Эрика, это не то, что ты подумала.

– Хватит. Логан. Я больше не буду этого делать. Я не стану возить тебя туда, где ты можешь накидаться. Я не могу смотреть, как ты разочаровываешь своего брата.

– Я не употребляю наркотики.

– Врешь.

Я вскинул руки в знак поражения и тяжело вздохнул.

– Я даже не знаю, как с тобой нормально разговаривать.

– Вот и не разговаривай.

– Отлично. И не буду.

Эрика крепче стиснула рулевое колесо. Я смотрел, как на зеркале заднего вида раскачивается туда-сюда освежитель воздуха.

– Он болен, он пытается не показывать, как сильно он беспокоится за тебя и твою мать, но он в ужасе. Я считаю, что нужно смотреть в лицо реальности, а реальность такова – я только что видела тебя с наркотиками в руках. И менее всего Келлану нужно об этом знать – это только усилит его стресс.

– Что у тебя происходит в голове? Ты придумываешь какие-то дикие истории и осуждаешь людей за то, чего они не делали. Тебе не кажется, что ты слишком похожа на свою чокнутую мать?

Она притормозила у ресторана и свернула на парковку. Повернувшись ко мне, она резким тоном ответила:

– А ты – точная копия своей.

– Я не похож на свою мать! – шепотом выкрикнул я, спеша за Эрикой ко входу в «Бро-Бистро».

– Я тебя видела! – прошипела она в ответ, с силой ткнув меня в грудь. – Я видела тебя, Логан!

– Тебе кажется, будто ты что-то видела, но ты ошибаешься. Я не собирался употреблять!

– Не лги мне, сволочь! Как ты мог?! Ты обещал! Ты обещал!

Прежде, чем я успел ответить, к нам подошел Келлан.

– Вы что так долго? – спросил он. Мрачное выражение словно приклеилось к лицу Эрики, но она заставила себя улыбнуться, когда увидела тревогу в глазах жениха.

– Просто мне пришлось по пути кое-куда заехать, – ответила она, целуя его в щеку. – Но мы же здесь! И я очень жду твоего выступления.

Взгляд Келлана сместился на меня, и в этом взгляде по-прежнему читалась тревога. Я слегка пожал плечами – я не мог солгать брату.

Он понимающе нахмурился и кивнул в сторону дверей.

– Не хочешь подышать воздухом вместе со мной, Ло? Мне выходить на сцену только через пятнадцать минут.

– Конечно, – ответил я. Мои руки, засунутые в карманы джинсов, все еще были сжаты в кулаки после разговора с Эрикой в машине. Но я не мог даже по-настоящему злиться на нее. В ее глазах я был наркозависимым негодяем, который портил ей и Келлану жизнь и разбил сердце ее сестры, годами не давая о себе знать. В глазах Эрики я был подонком, который едва не убил Келлана и Алиссу в ту ночь, когда накачался дурью и схватился за руль машины. Я был человеком, по вине которого Алисса потеряла ребенка. В глазах Эрики я был для Келлана и Алиссы бременем, которое обоим следовало давным-давно сбросить – они не заслуживали такой тяжести. В ее глазах я был тем собой, которым изо всех сил старался больше никогда не стать.

Мы с Келланом вышли наружу, и в лица нам ударил прохладный вечерний воздух. Брат прислонился к кирпичной стене бара, уперся левой ногой в фундамент и закрыл глаза, подняв голову к небу. Я полез в карман за сигаретой, но остановился.

«Черт!»

Не курить.

Я прислонился к стене рядом с ним.

– Ты как, держишься? – спросил я, доставая зажигалку и начиная щелкать ею.

– Честно?

– Да.

Он открыл глаза, и я заметил, с каким усилием он пытается сдержать слезы.

– Я играл на гитаре для разминки, и моя рука начала дрожать. Вчера это тоже случилось, и мои руки не переставали трястись. Думаю, это все из-за нервов, потому что я боюсь химиотерапии. Я много читал о воздействии химии на психику, на мозг. В какой-то момент человек отчасти теряет когнитивные способности. Так что я, возможно, больше никогда не смогу играть на гитаре. Или писать песни. Я имею в виду… – Он прикусил губу и сделал глубокий вдох. Мой стойкий, неизменно сильный брат постепенно сдавал позиции. И я ничего не мог с этим сделать. – Я имею в виду… музыка… это я. Это моя жизнь. Я так много времени убегал от нее, и теперь, если я не могу играть на гитаре…

– Я буду играть вместо тебя, – совершенно серьезно сказал я. Он фыркнул.

– В тебе нет ни одной музыкальной косточки, даже самой мелкой, Логан.

– Я могу научиться. И к тому же, черт побери, помнишь, как ты учился готовить после того, как мой папаша сломал мне руку?

– Это когда я как-то раз готовил индейку на День благодарения?

Я хихикнул.

– Да, и ты орал: «Кто же знал, что чертову индейку надо размораживать больше четырех часов?!» – когда пытался ее разрезать.

– Нет, серьезно, кто же знал?

– Ну… любой, у кого есть мозги. Я хочу сказать, что надо отдать тебе должное: я никогда не видел индейку, полностью сгоревшую снаружи и совершенно сырую внутри. Для этого нужен талант. Что сказала мама на этот счет? – спросил я, возвращаясь к немногим хорошим воспоминаниям, которые были общими для нас.

Мы заговорили в один голос:

– «Что это за ерунда?! Если ты хотел меня убить, нужно было взять нож. Это было бы не так больно, как эта клятая индейка!»