Сади кивнула.

– Работает в кафе «Голодный Гарри». Еще я видела, как она работала в мебельном магазине Сэма. И играла на рояле в каких-то барах. Не знаю, она бывает повсюду. Я удивлена, что ты этого не знал. Вы двое постоянно были вместе, и это было странно, потому что у вас не было ничего общего.

– У нас было очень много общего.

Она издала саркастичный смешок.

– Правда? У отличницы из музыкальной школы и у троечника… и то только благодаря мне… вдобавок наркомана, сынка психованной матери?

– Не болтай о том, о чем не знаешь, – прошипел я, начиная злиться. В те времена у нас с Алиссой было больше общего, чем у любых других двух людей на земле. К тому же Сади ни черта не знала о моей матери, кто дал ей право считать, будто она что-то знает?

Мне следовало уйти из отеля. Мне следовало сказать ей, чтобы она отцепилась и капала на мозги кому-нибудь другому, но мне сейчас ужасно не хотелось быть одному. Я провел пять лет в одиночестве, не считая мыши, которая время от времени забегала ко мне в гости.

Сади молчала столько, сколько могла – то есть недолго. Она просто не знала, что такое спокойное молчание.

– Так это правда? То, что ты был на реабилитации?

Она болтала слишком много, чтобы мне было уютно с ней. Я ненавидел рассказывать про свой курс реабилитации, потому что мне довольно часто хотелось снова оказаться в клинике. В остальное время мне хотелось оказаться снова в переулке, рядом с мусорными баками, и чтобы у меня было немного дури. Я уже давно не употреблял запрещенных веществ, но все же продолжал думать о них каждый день. Доктор Хан сказала, что возвращение к нормальной жизни будет трудным, но она верила, что я с этим справлюсь. Я пообещал ей, что если почувствую тягу к веществам, то буду щелкать себя по запястью красным резиновым браслетом, который она дала мне: это должно напомнить о том, что сделанный мною выбор реален, так же, как саднящие полоски на коже.

На браслете была надпись «сила», и это казалось странным, потому что я совершенно не чувствовал себя сильным.

Я щелкал себя браслетом по руке с того самого момента, как Сади начала говорить.

– В городе ходили слухи, что ты уже умер. Мне кажется, их распускала твоя мать, – сказала она.

– А ты знаешь, какие у тебя красивые глаза? – спросил я, меняя тему. Я начал целовать ее шею, слушая тихие стоны.

– Они просто зеленые.

Она ошибалась. Ее глаза были уникального оттенка «селадон», в котором к зеленому цвету примешивались голубоватый и серый.

– Несколько лет назад я смотрел документальный фильм о китайской и корейской керамике. Твои глаза – цвета глазури, которую там использовали при производстве керамической посуды.

– Ты смотрел китайский фильм про керамику? – со смешком спросила она, пытаясь выровнять дыхание, в то время как мои губы скользили по изгибу ее ключицы. Я чувствовал, как Сади дрожит. – Должно быть, у тебя в голове была такая каша!

Я засмеялся, потому что она понятия не имела, о чем говорила.

– На западе эту глазурь называют «селадон», но ее китайское название – «цинци». – Я приник губами к ее губам. Она целовала меня в ответ, потому что это была главная причина, по которой мы оказались в этом грязном номере грязного отеля. Мы были здесь, чтобы принять несколько прикосновений за любовь. Мы были здесь, чтобы принять несколько поцелуев за страсть. Мы были здесь, чтобы принять одиночество за целостность. С ума сойти, на что готовы люди – на что способны люди, – лишь бы избежать ощущения одиночества.

– Ты сможешь остаться на ночь? – прошептала она.

– Конечно, – выдохнул я, проводя языком по ее уху.

Я хотел остаться с ней на ночь, потому что одиночество давило. Я хотел остаться с ней на ночь, потому что тьма наползала. Я хотел остаться с ней на ночь, потому что она просила меня об этом. Я хотел остаться с ней на ночь, потому что хотел остаться на ночь.

Она стянула мою футболку через голову, ее пальцы пробежали по моей груди.

– О боже, какие у тебя мышцы! – взвизгнула она. Потом хихикнула. «Твою мать!» Действительно ли мне так уж хотелось остаться на ночь?

Ничего не ответив, я стянул джинсы с нее, потом с себя. Когда она улеглась, я навис над ней. Мои губы скользнули вниз по ее шее, по груди, через живот и задержались у края трусиков. Когда я провел пальцем у нее между ног, поверх тонкой ткани, Сади застонала:

– Да… пожалуйста…

В эту ночь она была моим наркотиком. Я чувствовал себя чуть менее одиноким. Я даже прикинул: не позвонить ли ей завтра, чтобы снова встретиться в этом отеле и снова трахнуть ее на скрипучей кровати.

Быстрым движением я избавился от своих трусов и оказался поверх нее. Я уже натянул презерватив, но как раз в тот момент, когда я собирался войти в нее, она вскрикнула:

– Нет, подожди! – В ее селадоновых глазах промелькнул страх. Она прижала обе ладони ко рту, на глаза ей навернулись слезы. – Я не могу… Я не могу.

Я замер, нависнув над ней. Приступ виноватости был резким, как удар в живот. Она не хотела секса со мной.

– О господи, извини. Я думал…

– Я не должна была этого делать, – сказала она. – У меня есть другой.

«Погодите».

– Что? – спросил я.

– У меня есть мужчина.

Мужчина? «Черт бы тебя побрал!»

Она была лгуньей. Она была обманщицей. У нее был мужчина.

Я слез с нее и сел на край постели. Обеими руками вцепившись в край матраса, я слушал, как она шевелится у меня за спиной. С каждым ее движением простыня сминалась.

Сади негромко произнесла:

– Извини, я думала, что смогу сделать это. Я думала, что смогу пройти через это, но я не могу. Я думала, что с тобой будет легче, понимаешь? Легче забыться и отпустить. Я просто подумала, что смогу на некоторое время забыть.

Не оборачиваясь к ней, я пожал плечами.

– Неважно. – Встав с кровати, я направился в ванную. – Сейчас вернусь.

Закрыв за собой дверь, я провел руками по лицу, потом снял презерватив и швырнул его в мусорное ведро, прислонился к закрытой двери и стал мастурбировать.

Это, вероятно, выглядело жалко. Я был жалким.

Передергивая, я думал о наркоте и о том мощном приливе тепла. Об ощущении полного покоя и блаженства. Я заработал рукой быстрее, желая, чтобы ушли прочь все проблемы, все страхи, все трудности. Я хотел почувствовать себя так, словно был на вершине мира, и ничто не могло меня удержать. Эйфория. Радость. Любовь. Эйфория. Радость. Любовь. Эйфория. Радость. Любовь.

Ненависть. Ненависть. Ненависть.

Глубокий вдох.

Я кончил. Я чувствовал себя пустым во всех возможных смыслах.

Повернувшись к раковине, я вымыл руки и уставился в зеркало. Глубоко заглянул себе в глаза. Карие глаза, в которых не было ничего особенного. Карие глаза, выражавшие печаль. Карие глаза, в которых плавала тень депрессии.

Я стряхнул с себя это ощущение, вытер руки и вернулся к Сади.

Она одевалась, вытирая глаза.

– Ты уходишь? – спросил я.

Она кивнула.

– Ты… – Я откашлялся. – Ты можешь остаться на ночь. Я не настолько тварь, чтобы вышвырнуть тебя отсюда в три часа ночи, – заверил я. – И к тому же это твоя комната. Лучше я сам уйду.

– Вернувшись в город, я сказала своему мужчине, что буду дома, – сообщила она мне с принужденной улыбкой на губах. Одетая только в трусики и лифчик, она направилась к балкону, открыла дверь, но не вышла наружу. Шел проливной дождь, капли барабанили по металлической раме. Дождь всегда напоминал мне об Алиссе и о том, как она ненавидела засыпать во время грозы. Я гадал, как она чувствовала себя сегодня ночью. Я гадал, как она справляется с этим стуком дождя по оконному стеклу.

«Я не могу спать, Ло. Ты можешь прийти?»

Голос Алиссы звучал в моей памяти, словно закольцованная запись, снова и снова, ее слова проносились в моей голове, пока я не вышвырнул их прочь.

Сади попробовала причесать пальцами свои длинные волосы. Натянутая улыбка на ее лице сменилась хмуростью.

– Скорее всего, его еще нет дома. Даже когда у меня никого не было, я терпеть не могла спать одна. А теперь у меня есть отношения, но я все равно чувствую себя одинокой.

– И я должен пожалеть тебя, потому что ты обманщица? – спросил я.

– Он меня не любит.

– Зато я могу сказать, как сильно ты любишь его, – ухмыльнулся я.

– Ты не понимаешь, – ощетинилась она. – Он меня контролирует. Он оттолкнул от меня всех, кто был мне хоть немного дорог. Когда-то я была чиста, как ты сейчас. Я даже не прикасалась к наркотикам, пока не связалась с ним. Он впутал меня во все это, и теперь, когда он приходит домой, от него пахнет духами – но не моими духами. Он ложится в постель и даже не притрагивается ко мне.

В моей голове пронеслась мысль, которую я сразу счел неправильной.

«Останься со мной сегодня ночью. Останься со мной утром. Останься со мной».

Одиночество – это голос у тебя в голове, который заставляет тебя принимать неправильные решения, основанные только на душевной боли.

– У тебя нет странного ощущения от того, что ты снова оказался здесь? – спросила она, меняя тему. Умный ход. Она медленно повернулась ко мне, и мы снова посмотрели в глаза друг другу. На ее щеках горели красные пятна, и, честное слово, я почувствовал боль при одной мысли о ее одиночестве.

– Есть немного.

– Ты уже виделся с Келланом?

– Ты знаешь моего брата?

– Он играет в клубах, где есть свободный доступ на сцену, по всему городу. У него это хорошо получается.

– Я и не знал, что он снова занялся музыкой.

Сади с интересом приподняла брови.

– Вы что, не настолько тесно общаетесь?

– Я провел в Айове пять лет, а он оставался здесь, в Висконсине.

Она понимающе кивнула. Я снова откашлялся.

– Мы общаемся достаточно тесно.

– Он твой лучший друг?

– Единственный друг.

– Я была просто в шоке, когда ваша дружба с Алиссой закончилась. Я думала, что рано или поздно она от тебя залетит или что-нибудь в этом духе.