Барбара Картленд - Огни Парижа

На кровати под покрывалом из венецианских кружев лежала женщина с золотистыми волосами, белоснежной кожей и прелестных очертаний алым ртом.

Женщина показалась Линетте знакомой, и внезапно ее осенило: перед ней была ожившая «Кающаяся Магдалина» с картины из гостиной внизу.

Прелестное создание село в постели, утопая в волнах шелка и кружев.

– Кто вы? – раздался мелодичный голос. Линетта подошла ближе.

– Я Линетта Фалейз. У меня письмо от мадемуазель Антиньи к ее племяннице, Мари-Эрнестине.

– От тети Терезы? – радостно воскликнула женщина. – Как поживает моя тетушка?

Линетта в изумлении широко раскрыла глаза. Неужели эта богиня с мелодичным голосом и восхитительной молочно-белой кожей и есть Мари-Эрнестина?

Она достала письмо из сумочки и, приблизившись к роскошному в кружевах ложу, подала его женщине.

– Мне очень жаль, – начала она неуверенно, – но ваша тетушка… она… умерла.

– Умерла? – воскликнула Мари-Эрнестина и, перекрестившись, прошептала: – Упокой, Господи, ее душу. Да покоится она в мире.

Этот жест почему-то сразу успокоил Линетту.

Все ее опасения исчезли. Она впервые обратила внимание на цепочку с золотым крестиком, висевшую на шее у Мари-Эрнестины. Спускаясь на ее прекрасную грудь, он являл собой причудливый контраст с экзотической роскошью спальни.

Мари-Эрнестина вскрыла конверт и достала письмо.

– Мне пришлось написать его за вашу тетушку, – объяснила Линетта, – но она подписала его.

– Не могу поверить, что ее больше нет! – горестно воскликнула Мари-Эрнестина. – Вся моя родня давно умерла, она одна еще оставалась в живых. Последние годы она единственная звала меня моим настоящим именем.

Женщина замолчала и взглянула на Линетту.

– В Париже я известна как Бланш. Так меня прозвали девочки в монастыре за мою белую кожу, и никто уже больше не называет меня Мари-Эрнестина. – Она вздохнула и стала читать письмо.

Линетта, смиренно ожидая своей участи, присела на стул. На столике возле кровати она заметила статуэтку Христа из слоновой кости, и эта статуэтка, как и нательный крестик Бланш, произвела на Линетту какое-то успокаивающее, ободряющее воздействие, хотя девушка по-прежнему никак не могла признать в этой прекрасной женщине с головой вакханки племянницу mademoiselle.

Бланш продолжала читать. Какой у нее изумительный цвет лица, подумала Линетта, понятно, почему Мари-Эрнестину прозвали Бланш. А какие у нее яркие пухлые губы!.. (Год спустя Шарль Дине напишет о Бланш: «Ее потрясающий рот был создан, чтобы петь или пить шампанское – вино любви!»)

Линетта почувствовала, что, несмотря на окружающую обстановку, Бланш стала теперь ей более доступной, чем несколько минут назад, когда она только вошла к ней в спальню.

Дочитав письмо, Бланш подняла голову, и Линетта увидела в ее прекрасных голубых глазах слезы.

– Она любила меня, – всхлипнув, сказала она Линетте. – Тетя Тереза всегда любила меня. Как жаль, что меня не было с ней, когда она умирала!

– Все произошло очень быстро, – попыталась утешить ее Линетта. – Она почти не страдала. Мне тоже нелегко сознавать, что ее больше нет!

– Она писала мне, как она счастлива, что живет с вами и вашей матерью и учит вас. Но я всегда думала, что у вас есть средства, что вы богаты! Неужели правда, что у вас совсем нет денег?

– Совсем! – подтвердила Линетта. – После того как умерла мама, я два года жила на сбережения вашей тети, но я об этом ничего не знала.

– Вряд ли тетя много скопила, – сказала Бланш. – Но кое-что у нее все-таки было.

– Мне так стыдно, что я даже не подозревала о ее щедрости и доброте, – вздохнула Линетта. – Я бы могла найти какую-нибудь работу; хотя не знаю, что бы я могла делать, во всяком случае в нашей деревне!

Бланш взглянула на нее и улыбнулась. Эта непосредственная теплая улыбка, как искра, пробежала между двумя женщинами и сразу связала их узами дружбы.

– Мы нам что-нибудь подыщем, – сказала Бланш уверенно и позвонила в колокольчик. Тут же появилась горничная в изящном передничке с кружевами и внесла на подносе две чашки кофе и тарелку с круассанами.

Когда горничная вышла, Линетта робко спросила:

– Это ваш дом?

– Mais oui, – ответила Бланш, – но я здесь живу совсем недавно. Я почти пять лет прожила в России.

– В России? – изумленно переспросила Линетта.

Если бы Бланш сказала, что она жила на луне, то это не удивило бы девушку больше.

– Я забыла. Разумеется, тетя Тереза и не догадывалась об этом. Я посылала все свои письма во Францию с дипломатической почтой. В России почта безнадежна!

– Л что вы делали в России? – спросила Линетта.

– Гостила у… друзей, – ответила Бланш.

Ее последним словам предшествовала чуть заметная пауза, словно она хотела сказать еще что-то, но в последний момент передумала.

– Там было чудесно и так увлекательно! – продолжила она живо. – У меня был огромный дом на Большой Морской и бездна прислуги – там их называют «мужики», – а еще у меня был самый элегантный, остроумный и, уж конечно, самый веселый салон во всем Петербурге! Бланш слегка вздохнула.

– Helas! Какая роскошь, какие приемы и вечера, а какие мужчины!.. Просто описать невозможно!

Помолчав, она добавила, словно про себя:

– По вечерам весь великосветский Петербург собирался у моего самовара. Мы болтали, пили вино, любили! – Бланш улыбнулась, что-то вспомнив. – А рано утром прислуга собирала храпевших по углам гостей и развозила по домам! И, конечно, я имела бешеный успех во Французском театре!

– Так вы актриса? – спросила Линетта. Она вспомнила, что мысль о театре мелькнула у нее, едва она переступила порог этого дома.

– Tiens! Неужели я забыла сообщить тете Терезе, что поступила на сцену?

– Я, во всяком случае, от нее этого не слышала, – ответила девушка.

– Mon Dieu! Я сама настолько привыкла, что, вероятно, просто забыла об этом упомянуть. Это было, кажется, в 1858 году, когда я дебютировала в роли ожившей статуи Елены Прекрасной в «Фаусте» д'Эннери. – Она засмеялась. – У меня не было слов, но моя «пластическая красота», как ее называли, имела колоссальный успех!

Линетта чувствовала, что Бланш не хвастается, а просто констатирует факты.

– Но если я в Париже имела успех, то в Петербурге я произвела сенсацию. Я полагаю, лесть и аплодисменты вскружили мне голову. Ох, и наделала я глупостей! – Она снова засмеялась, но с каким-то особым оттенком.

В откровенности, с которой она произнесла эти слова, было что-то располагающее к ней.

– А что вы сделали? – наивно спросила Линетта.

Бланш рассмеялась.

– Вопреки всем правилам я решила посетить гала-спектакль, которым заканчивается зимний сезон в Опере. Я хотела, чтобы мой туалет затмил не только всех актрис, но и публику.

Рассказывая свою историю, женщина так мило выглядела, что Линетта не сомневалась, что Бланш действительно в состоянии затмить всех и вся.

– Я нашла как раз то, что мне было нужно, у одного портного, – продолжала Бланш. – Платье было великолепно! Оно пришло из Парижа, и я была уверена, что во всей России не найдется ничего подобного. Как потом выяснилось, оно было заказано императрицей.

Линетта слушала, затаив дыхание.

– Я обезумела! Модельер, у которого я увидела это платье, пытался остановить меня, помешать совершить опрометчивый поступок, но я сунула ему в руку кипу ассигнаций и выскочила из мастерской с платьем.

– И что же случилось потом? – заинтригованная рассказом, спросила Линетта.

– Я надела платье в тот вечер, и императрица весь спектакль смотрела на меня из своей ложи с нескрываемым гневом.

Бланш сделала паузу и закончила:

– На следующий день шефу полиции Мезенцеву было дано распоряжение выслать меня из России!

Какой ужас! – воскликнула Линетта. – Не может быть! Какая жестокость! Неужели платье могло иметь такое значение?

Бланш не стала объяснять, что дело было не только в платье, но и во множестве других подобных обстоятельств, приведших в ярость не только императрицу, но и остальных дам петербургского большого света, и только пожала плечами и небрежно заметила:

– Все это пустяки. Когда я вернулась в Париж, все приняли меня с восторгом, и я поняла, что наилучший способ взять реванш за мои злоключения в России – прославиться на французской сцене.

Бланш рассказывала все это Линетте еще и потому, что девушка была связана с ее любимой тетей, и, обращаясь к Линетте, Бланш словно разговаривала со своей родственницей.

Ей хотелось, чтобы девушка узнала во всех подробностях о ее жизни, пережила вместе с ней все ее испытания, насладилась бы от души ее успехом, как это бы сделала ее любимая тетя Тереза, будь она жива!

– Я брала уроки декламации, – рассказывала Бланш, – и мадам Маршель, пианистка в школе драматического искусства, проходила со мной песенки из Опера-Буфф. – Она сделала выразительный жест руками. – Я заводила знакомства с театральными критиками и знаменитыми актерами и добилась встречи с редактором «Газетт дез'этранже».

– А чем это могло вам помочь? – озадаченно спросила Линетта.

Она изо всех сил старалась понять, о чем ей говорит Бланш, но это не всегда получалось.

– Разве вы не понимаете? Анри де Пер, редактор «Газетт», начал подогревать интерес публики ко мне. Ведь я отсутствовала в Париже почти пять лет, и публика, которая очень непостоянна, могла забыть обо мне.

– И что же он сделал?

– После моего дебюта в Пале-Ройяль «Газетт» за неделю напечатала обо мне по меньшей мере восемь заметок и до самого октября всячески превозносила меня и расточала похвалы моим сценическим образам.

– Как чудесно! – воскликнула Линетта.

– И в самом деле, – согласилась Бланш. – А теперь я выступаю в Фоли-Драматик.