Как мало людей, оказывается, она знала в своей жизни! Ее мать и гувернантка – вот и все, с кем она общалась.

Маленькая деревушка Окли, в которой поселилась ее мать после своего замужества, находилась в ужасной глуши. Единственной связью с городом была почтовая карета, маршрут которой проходил через Окли, но местные жители очень редко куда-либо выезжали. Ее мать, насколько Линетта могла помнить, никогда не ездила в Оксфорд. Миссис Фалейз устраивала жизнь в небольшом домике с садом, за которым она ухаживала сама.

«Наверное, у мамы нет знакомых англичан, потому что она француженка», – взрослея, часто думала Линетта.

Но подлинной причиной их уединенной жизни было нежелание ее матери встречаться с посторонними. Одиночество нравилось ей, и только когда Линетте исполнилось одиннадцать лет, с ними поселилась ее старая наставница, mademoiselle Антиньи.

Mademoiselle много лет обучала детей в аристократических семьях в Англии и во Франции. Последнее ее место было в английской семье, глава которой предоставил ей для житья маленький деревенский коттедж.

Поначалу mademoiselle навещали некоторые ее бывшие ученицы, ныне элегантные светские дамы. Все они были замужем, имели детей, но им нравилось говорить о прошлом и вспоминать, как они в свое время норовили увильнуть от уроков. Но шли годы, и они перестали приезжать. Mademoiselle Антиньи еще больше сблизилась с миссис Фалейз, и такое устройство их жизни пришлось всем по душе.

Хотя миссис Фалейз и mademoiselle всегда разговаривали между собой по-французски и требовали, чтобы девушка совершенствовалась в этом языке, мать Линетты считала, что и английским ее дочь должна владеть не хуже.

«Твой отец англичанин, – повторяла миссис Фалейз. – У него был такой прекрасный голос. Я всегда говорила, что, слушая его, мне казалось, будто я слушаю музыку».

«Расскажи мне о папе», – просила ее иногда Линетта, но воспоминания были слишком болезненны для ее матери. Она не могла выносить разговоры о прошлом.

«Его больше нет, Линетта!» – говорила она с рыданием в голосе, медленно поднималась с места и выходила из комнаты, словно боясь утратить самообладание в присутствии дочери.

Накануне отъезда в Париж Линетта обошла дом.

«Это был мой мир, – говорила она себе, – и вот теперь я навеки его покидаю».

Мебель, которую выбирала ее мать, была продана, денег удалось за нее выручить очень мало. Книжные полки тоже опустели. Книги, ее постоянные спутники и лучшие друзья с тех пор, как она научилась читать, Линетте больше всего хотелось бы сохранить, но везти их в Париж было бы слишком тяжело. Девушка и так упрекала себя за слишком большое количество багажа, которое она брала с собой.

Не то чтобы у нее было много нарядов – на всякие, как выражалась ее мать, «фокусы и причуды» денег у них никогда не хватало. Линетта ухитрилась сберечь множество мелких вещиц, принадлежавших ее матери, на память о своем доме и прожитой в нем жизни.

В последний раз она посетила могилу матери на деревенском кладбище. Mademoiselle Антиньи, католичку, похоронили в другом месте.

Памятник на могиле был очень скромным. На нем просто значилось: «Ивонна Леонида Фалейз. 1832–1867».

«Хотела бы я знать, где похоронен папа», – подумала Линетта. Она никогда не спрашивала об этом мать.

«Почему я ношу мамину фамилию?» – поинтересовалась она у mademoiselle, когда они заказывали памятник.

«Твоя мать никогда не говорила мне об этом, – ответила mademoiselle, – но, я полагаю, это потому, что она не могла говорить о нем, не могла даже слышать его имя».

«Мама обожала его», – тихо ответила Линетта.

«Только замечательный человек мог возбудить такую любовь к себе», – заметила mademoiselle, и в этом Линетта была совершенно уверена.

Она положила на могилу цветы, собранные ею утром в саду: примулы – вестники весны – и несколько запоздалых подснежников, и опустилась на колени на холодную землю. Линетта молилась о том, чтобы Господь соединил на небесах ее мать и mademoiselle, чтобы они вновь нашли друг друга, а потом стала молиться о себе.

«Господи, спаси и сохрани меня от всякого зла. Помоги мне исполнить все, чему учила меня мама, и ничего не бояться».

«Мама и mademoiselle не оставят меня, – думала она, – где бы они ни были». Их любовь к ней бессмертна, она всегда пребудет с ней. Точно так же, как и ее любовь к ним, – она навсегда сохранится в ее сердце. Она всегда будет любить их горячо и нежно, как любила их при жизни.

И все же трудно было не испытывать волнения, когда пришло время отправиться в Париж.

Ей пришлось несколько раз пересаживаться из одной дорожной кареты в другую, и она каждый раз боялась, что ее багаж может пропасть. Но потому, наверное, что окружающие были добры к неопытной путешественнице, она добралась до Дувра благополучно.

Пароход, на котором ей предстояло плыть в Кале, произвел на нее большое впечатление.

Стюард направил ее в комфортабельный салон нижней палубы, где уже находились другие дамы. Некоторые из них были с маленькими детьми.

Не прошло и нескольких минут после того, как пароход отошел от пристани, а дети уже стали раздражать всех своим шумом и криком. У многих пассажиров начались мучительные приступы морской болезни. Линетта никак не могла понять, почему это с ними приключилось. Качки совсем не ощущалось.

Чтобы побыть на воздухе, а заодно и посмотреть пароход, Линетта поднялась на верхнюю палубу. Там-то к ней и подошел незнакомый мужчина в твидовом пальто и шапочке.

По его голосу и манерам девушка сразу же поняла, что он – человек не из благородных, не из тех, кого можно назвать джентльменом, но Линетта отвечала ему очень учтиво, полагая, что в его намерения не входит ничего дурного.

Мужчина обратил ее внимание на белые скалы Дувра, сообщил расстояние до Кале и заметил между прочим, что это его по меньшей мере двенадцатый визит во Францию.

Девушка отошла, но он опять подошел к ней и стал настойчиво приглашать ее выпить что-нибудь с ним.

– Если бы я знал, что встречу на пароходе такую хорошенькую особу, – сказал он, – я взял бы отдельную каюту. Теперь они все заняты, но мы найдем себе уютный уголок.

– Я должна спуститься вниз, – испуганно произнесла Линетта, но мужчина обхватил ее рукой за талию, приблизил свою неприятную красную физиономию и шепнул:

– Ты останешься со мной, красотка. Нам найдется, что сказать друг другу.

Линетта вырвалась и побежала по палубе. Слыша у себя за спиной его шаги, она с ужасом чувствовала, что ей не удастся скрыться от этого вульгарного и грубого незнакомца.

Неожиданно Линетта вспомнила, как, дожидаясь отплытия, она с интересом наблюдала за пассажирами, и ей сразу же бросился в глаза высокий, благородной наружности мужчина. Он направлялся в порт от находящегося поблизости вокзала в сопровождении камердинера и двух носильщиков с багажом.

Линетта сама с удовольствием поехала бы в Дувр на поезде, но это было намного дороже, чем путешествие в старинной почтовой карете, по мере приближения к месту назначения все больше превращавшейся в средство перевозки грузов.

Он не походил ни на одного из ранее виденных ею мужчин. За годы жизни в деревне она видела их немало, правда, на расстоянии. Их деревня служила местом сбора для традиционной охоты, в которой, помимо местных землевладельцев, принимали участие и представители высшей аристократии, выглядевшие необыкновенно внушительно в своих красных фраках и цилиндрах и выезжавшие на великолепных лошадях.

Этот джентльмен, направлявшийся с поезда к пароходу, показался Линетте воплощением мужской красоты.

«Так, наверно, выглядел мой отец», – подумала она.

Поскольку мать практически не рассказывала ей об отце, у нее в воображении сложился образ человека, воплощавшего в себе черты героев всех прочитанных ею романов: она была уверена, что ее отец походил на Ричарда Львиное Сердце, каким его описывал сэр Вальтер Скотт, на Язона в поисках золотого руна, на Давида, изваянного Микеланджело, и на всех шекспировских героев, вместе взятых.

К этому-то джентльмену Линетта и решила обратиться за помощью.

* * *

Линетта поставила бокал, из которого только лишь пригубила, и сказала как ребенок, вспомнивший правила хорошего поведения:

– Благодарю вас, милорд, за то, что вы позволили мне побыть здесь. Вы, конечно, считаете, что… очень смело и дерзко с моей стороны было так ворваться в вашу каюту, но я просто не знала, что мне делать.

– Я нахожу, что вы поступили совершенно правильно, mademoiselle, – возразил маркиз. – Когда мы прибудем в Кале, я прослежу, чтобы вы оказались в вагоне, предназначенном только для дам.

– Благодарю вас, милорд, – быстро отозвалась Линетта. – Я и не знала, что бывают такие вагоны.

– Я уже говорил, что вам не следовало бы путешествовать одной. Но это, разумеется, не мое дело. Я только позабочусь о вашей безопасности, пока вас не встретят в Париже ваши друзья.

У Линетты чуть было не сорвалось с языка, что никто ее встречать не будет, так как Мари-Эрнестина Антиньи, которой она собиралась передать письмо, даже не знает о ее существовании.

Но, сообразив, что может получиться так, будто она просит маркиза уделить ей еще больше внимания, девушка промолчала.

Когда она окажется на Северном вокзале, она наймет кеб, который, как ей было известно, во Франции называют фиакром, даст кучеру адрес Мари-Эрнестины, и все будет в порядке.

У Линетты была какая-то совершенно детская, наивная вера в то, что все, устроенное для нее другими, должно благополучно свершиться. Ей ни на минуту не приходило в голову, что она может не найти Мари-Эрнестину по этому адресу, что за два месяца, прошедшие со времени последнего письма племянницы к тетке, она могла переехать, и не раз.

– Вы очень добры, – сказала она маркизу, и ее доверчивый взгляд глубоко тронул его.