Странное, немного тревожное, но все же обнадеживающее. Она владела большим, чем думала, и, считая себя такой одинокой в мире, на самом деле имела свое место и свою родню.

35

Хетты не пробыли в Мемфисе и десяти дней, когда вернулись царь, и царица. Между ними чувствовалась какая-то напряженность: это Нофрет заметила сразу же. Ничего очевидного, но уезжали они в одной колеснице, Тутанхамон обнимал жену и ее руки, державшие поводья, а вернулись в разных. Оба улыбались, как и всегда, рука об руку вошли во дворец, демонстрируя все признаки хорошего расположения духа, но в их поведении явственно проглядывал обряд, а не искренняя симпатия.

Нофрет узнала причину еще до конца дня. Царь собирался воевать.

Анхесенамон говорила об этом с холодным бесстрастием, обращаясь больше к стене, чем к Нофрет, пока та очищала от краски лицо своей госпожи и готовила ее ко сну.

— Все очень просто. Хатти напала на Митанни и одолела ее. Царь Тушратта мертв. Тебе это известно?

— Да, — ответила Нофрет, стараясь, чтобы ее голос звучал невыразительно.

— Я уверена, — продолжала Анхесенамон, — что ты порадовалась. Хатти стала еще более могущественной, чем прежде. Однако для нас все усложняется. Митанни была нашим союзником. Хатти, сокрушив ее, стала нашим врагом.

— Хетты полагают, что нет, — сказала Нофрет. — От них прибыли послы. Они в гостевом доме и ждут, когда их вызовут.

— Пьянствуют, вероятно, — заметила Анхесенамон, — и поднимают очень много шума. — Она покачала головой. — Вряд ли мой господин станет слушать их. Они проехали всего лишь в Мемфис. Кое-кто другой добрался даже до Абидоса, застал нас, когда мы совершали обряд поклонения богам, обнял колени моего мужа и умолял помочь его народу.

— И твой муж поднял его и пообещал все мечи и копья Египта.

Анхесенамон бросила на Нофрет свирепый взгляд.

— Не смейся над ним. Он отправил просителя отдохнуть и подкрепиться — а сам заперся с господином Аи и остальными членами совета.

— И сказал, что они могут советовать все, что угодно, но он собирается драться на войне. — Нофрет повесила парик своей госпожи на подставку, пригладив многочисленные, украшенные бусинами косички.

— И кто же союзник?

— Ты когда-нибудь слышала об Ашуре?

— В стране Хатти его называют Ассирией. Тамошний царь не старше египетского. Говорят, он полон стремления драться и полагает, что если Египет и Ашур будут воевать вместе, то смогут раздавить Хатти.

— Ты разговаривала с хеттами, — в словах Анхесенамон прозвучало утверждение, а не вопрос.

— Разве это измена? — спросила Нофрет.

Царица наклонилась на своем кресле, уперев локти в колени и положив подбородок на руки, и вздохнула.

— Вряд ли я знаю, что такое измена. И совсем не хочу, чтобы мой муж отправлялся на войну. Наверное, ты назовешь меня плохой женой. Все хеттские женщины чувствуют себя несчастными, если их мужья не сражаются, как подобает мужчинам.

— Насколько я помню, они представления не имеют, что для мужчины возможна какая-то иная жизнь.

— И никогда не спорят? Никогда не просят их остаться дома?

— Они не осмелятся. Такой мужчина считается трусом, посмешищем в глазах людей.

Анхесенамон закрыла лицо руками. Голос ее прозвучал приглушенно, но ясно:

— Он тоже так думает. Он сказал, что я хотела бы обращаться с ним, как с младенцем, сдувать с него пылинки, оберегать его, и так до самой смерти. Тутанхамон считает, что царь должен воевать. По его мнению, царь, который не сражается, предоставляя это своим военачальникам, вовсе не царь, а ребенок, посаженный на трон с короной и скипетром, чтобы все над ним потешались.

— Он вошел в возраст мужчины, — заметила Нофрет. — Разве ты можешь запретить ему желать того, что желают все мужчины?

— Он хочет покинуть меня. А вдруг его убьют?

Нофрет прикусила язык, чуть не ответив так, как отвечают хетты: если мужчину убивают, женщина оплакивает его. Но Анхесенамон пришлось оплакать слишком многих. Она, наконец, обрела радость и вместе с ней любовь. Если Тутанхамон погибнет, она лишится всего. И вряд ли обретет это снова.

Нет. Нельзя искушать богов отнять его.

— Не убьют. Он может идти на войну, устремляться в битву, но его люди защитят своего царя, жизнь их царства. Они не допустят, чтобы его убили.

Нофрет чувствовала в своих словах вкус правды, хотя под ней была горечь. Царь не погибнет в битве, не умрет в Азии. Где он умрет, как умрет…

Она закрыла глаза души, не желая видеть, где и как умрет царь. Чтобы успокоить госпожу, сейчас достаточно сказать то, что она хочет услышать.

— Он вернется к тебе. Положись на его войско.

Больше Анхесенамон не спорила. Возможно, ей хотелось поверить Нофрет, а может быть, она просто устала биться. Царица легла в постель одна и спала одна. Царь не пришел в ее покои, и она к нему тоже не пошла.


Холодность между ними сохранялась. Нофрет совсем это не нравилось, но она была бессильна. Можно, конечно, обратиться к царю, но что она ему скажет? Что у нее есть дар предвидения, как сказала пророчица апиру, и она увидела, что он вернется, и сообщила об этом его жене? Тутанхамон проклянет ее вмешательство. Ее госпожа должна была сама обратиться к нему, попытаться починить сломанное; но она ничего не предпринимала.

Оба были слишком горды, чтобы послушаться здравого смысла. И у обоих было на это право. Юный мужчина желал сражаться, что было в его природе. Женщина, его жена, хотела, чтобы он был в безопасности, защищал ее, занимал свое место рядом с ней, был отцом детей, которых она сможет зачать. Но если этот юный мужчина царь, а женщина — его царица, их ссора становилась государственным делом. Если царь жаждал сражаться в интересах союзника, а царица желала, чтобы он сидел дома, в безопасности, весь Египет будет страдать от последствий неверного выбора.

Они не ссорились так, как ссорятся простые люди. Их перебранки были тихими, голоса спокойными. В своем несогласии оба были очень рассудительны.

— Я помню, — говорил царь, сидя в саду с цветущими лотосами в дремотный полдень, — как про твоего отца говорили, будто он никогда не пойдет на войну, хотя и носит синюю корону — корону войны — и приказывает раскрашивать свое лицо, как лицо воина; что он боится этого, навсегда останется при своем храме и своем дворе и никогда не пойдет туда, где его жизни может что-то угрожать.

— Он не был трусом, — возразила Анхесенамон. — но бог поглощал его, не оставляя ни ума, ни духа для земных дел.

— Он ничего не предпринимал, чтобы защитить Два Царства, — настаивал царь. — Его войска делали все возможное, но без царского присутствия и без его руководства их силы уменьшались. Над нами смеются в Азии, моя госпожа. Они считают нас слабаками, слишком избалованными роскошью, чтобы защитить себя на войне.

— К войне стремятся глупцы или неразумные дети.

— Значит, я глупец или дитя, — царь поднялся со своего места. За этот год он стал еще выше ростом, похудел и загорел под солнцем и ветром. С тех пор как он родился в Фивах, прошло уже семнадцать разливов Нила. По египетскому счету, он уже стал мужчиной и не обязан был слушать своих советчиков.

Теперь в нем бушевал гнев, гнев молодого человека. Он поклонился, резко повернулся и ушел.

Ни разу с тех пор, как они были женаты, царь не покидал свою госпожу, не поцеловав или не приласкав ее. Царица была так же разгневана, как и он: на ее щеках появился легкий румянец, глаза сверкали. Если бы он поцеловал ее, она бы точно его ударила.

Тутанхамон увлекся военными искусствами: стрельбой из лука, ездой на колеснице, упражнениями с копьем и мечом. Царица же занялась искусством управлять, быть царицей и хозяйкой большого дома. Будь они хеттами, такое разделение было бы вполне обычным и правильным. Но в Египте, где царь вместе с царицей участвовали во всем, кроме войн, видеть это было огорчительно.


Посольство хеттов попало в сложное положение. Царь готовился к войне против страны Хатти, а ее посол находился и Мемфисе. Хаттуша-зити получил аудиенцию у царя, его послание было выслушано с царственной любезностью. Посол просил царя отказаться от войны, чего, конечно, тот не стал бы делать для хетта, если уж не хотел сделать для своей царицы. Слова, которыми они обменялись, были так же привычны и незначащи, как фигуры танца.

Но, как и фигуры танца, эти слова недолго задержались в памяти. Хаттуша-зити должен был вернуться в свою страну, прежде чем царские войска выступят в поход; царь ему не препятствовал и не собирался удерживать его как пленника. Так требовали понятия чести и правила ведения войны.

Нофрет простилась с братом на рассвете того дня, когда он возвращался назад в Хатти. Лупакки пропьянствовал почти всю ночь, как и остальные хетты: царь устроил для них пир — пир для достойных противников. Царица там не присутствовала, и Нофрет тоже. Анхесенамон обедала одна в своем дворце, отказавшись даже от общества придворных дам. Она рано отправилась в постель и так хорошо притворялась спящей, что Нофрет ей почти поверила.

У нее слипались глаза от недосыпа. Лупакки был утомительно жизнерадостен, на него действовали вино и радость от скорого возвращения домой из этой чужой жаркой страны. Он обнял Нофрет с радостью, быстро сменившейся хмельными слезами.

— Аринна, возвращайся со мной. Мы теперь враги Египта — и не будет бесчестным забрать тебя назад, на родину.

Да, имена обладали силой, а брат назвал ее так, как звали до того, как она попала в Египет. Но имя не могло ее заставить, оно больше не принадлежало ей. И все же прежде было именно так; и оно до сих пор являлось ее хеттской частью.