Сети уже ждал ее, разогревшийся и слегка поглупевший от финикового вина, которое он пил, чтобы скоротать время. Он даже не дал ей времени поздороваться, схватил у самой двери и потащил в постель, со смехом и бранью стаскивая с нее платье. Тело стремилось к нему, но дух сопротивлялся. Нофрет не успела опомниться, как очутилась в постели, а он сверху, изнемогающий от желания.

Ей тоже хотелось этого. Она не пыталась остановить его. Ее дух снова рвался на свободу из тела, пытаясь улететь, как в тот день, когда она впервые была с Сети. Тогда дух привел Нофрет к нему, а теперь хотел увести ее.

Дух был очень непостоянным. Он думал о ее брате Лупакки, о хеттах, расположившихся в гостевом доме неподалеку от царского дворца. Будучи рабыней в Египте, она запрещала себе думать о братьях и об отце. Теперь один из них явился к ней.

Сети не заснул, как бывало обычно, а бодрствовал и был настроен поговорить. Так на некоторых мужчин действует вино; и теперь это было совсем некстати, Нофрет предпочла бы, чтобы он спал. Но Сети, казалось, не замечал краткости ее ответов, радостно болтал обо всем и ни о чем, о пустяках, которые ее совсем не интересовали. Она поила его вином, пока у него не стал заплетаться язык, но Сети только стал болтать еще быстрее.

Наконец и внезапно, так что он замолк на полуслове, вино подействовало. Нофрет облегченно вздохнула. Она уже была готова сама опорожнить кувшин, да здравый смысл помешал.

Вместо этого она встала, умылась, расчесала и заплела косы, размышляя, надеть ли повседневное платье или праздничное. Конечно, встречу с братом после такой долгой разлуки следует считать праздником, но платье было из тончайшего прозрачного полотна, а хетты стеснительны Она выбрала платье попроще, чистое, из хорошего полотна, пусть и не такое красивое.

Надела она и украшения; малахитовую подвеску в виде Глаза Гора, подаренную Сети, и золотые серьги с малахитом, дар своей госпожи. Оглядев себя в бронзовое зеркало царицы, Нофрет решила, что она совсем недурна — не так красива, как египтянки, но смотреть приятно. Она не посрамит ни себя, ни свою госпожу перед лицом хеттского посольства.


В посольстве были и женщины, а также придворные не из самых знатных, приехавшие в закрытых повозках, чтобы развлекать посла. Никто из них не смел, как египтянки, говорить наравне с мужчиной. Даже хеттские царицы, чьи сыновья только и могли быть царями, хранили молчание перед мужчинами, высказываясь лишь в задних комнатах, где их повелители могли слушать своих жен, а могли и не слушать.

Нофрет вовсе не пыталась казаться незаметной и решительно подошла прямо к стражникам у ворот, в доспехах, но с пустыми ножнами.

— Я хочу поговорить с воином Лупакки.

Одни из них хотел было прогнать ее, но другой его удержал.

— Нет, не надо. Это его сестра: я слышал, как они разговаривали. Она служит царице.

Нофрет ласково улыбнулась.

— Я старшая над слугами царицы. Может быть, вашему господину что-нибудь нужно? Скажите об этом распорядителю.

— Тому старикашке, похожему на женщину? — Стражник презрительно скривил губы. — Приятно смотреть, как он бегает.

— Пусть побегает, — сказала Нофрет. — Это его обязанности и его служба. — Она задрала подбородок. — Где Лупакки?

— Внутри, — ответил стражник, узнавший ее, — в караульной. — Он ухмыльнулся. — Если не найдешь его, найди меня. Я сменюсь с поста, когда солнце опустится до конька крыши.

Нофрет похлопала его по мускулистому плечу.

— У меня уже есть охранник, — похвасталась она.

Стражник засмеялся.

— Египтянин? А почему бы тебе не завести еще одного из нас?

— Мой брат не может защищать мою честь от египтянина, — сказала Нофрет, блеснув зубами, и, оставив стражника размышлять над ее словами, отправилась искать Лупакки.


Лупакки был доволен, что его отвлекли от работы по устройству посольства в доме для гостей. Его взгляд был еще несколько растерянным, но он, по-видимому, уже пережил первое потрясение от встречи и приветствовал ее нарочито беззаботно.

— Ах, чудесно спасшаяся! Если бы ты не пришла, сестренка, мне пришлось бы разгружать вещи.

— Ты и в детстве был лентяем, — заметила Нофрет. Они шли через двор для иностранцев. Теперь там было пусто, каменные плиты чисто выметены, никаких следов от толп людей и животных. Лупакки глазел по сторонам, пораженный его размерами, превосходившими царский дворец в Хатти, внушительными колоннами, напоминавшими стволы огромных деревьев. А ведь это был двор далеко не из самых больших.

— Все египетские постройки такие огромные, — удивлялся он. — Как здесь жить?

— Как и всюду. — Египтяне едят, спят, иногда ссорятся.

— Наверное, под такими высокими потолками, в таких больших залах бывает эхо.

— Цари и царицы не повышают голоса. Чем больше они сердятся, тем тише говорят.

— Это опасно, — заметил Лупакки, шагнул к столбу и попытался обхватить его руками. Он был высоким, длинноруким, но не смог сделать этого и смерил взглядом столб, раскрашенный под связку папируса.

— А если он на нас упадет?

— Лучше не надо, — ответила Нофрет. — Как отец? Здоров ли он?

Лупакки повернулся к ней.

— Он умер четыре года назад.

Ее сердце на миг остановилось, потом снова забилось, пронизывая грудь острой болью. Этого следовало ожидать. Воины никогда не живут долго, а отец был уже немолод, когда оплакивал ее мнимую смерть. И все же для нее это тяжкий удар.

— Он погиб в бою?

Лупакки кивнул.

Нофрет глубоко вздохнула.

— Тогда хорошо. Он не хотел бы умереть в собственной постели.

— Разве только с женщиной. — Лупакки помимо воли улыбнулся. — Все остальные живы и здоровы. Пиассили теперь глава семьи.

— Он все такой же зануда?

— Еще хуже, и очень занятый. А жена еще нуднее его. Но сыновья у них настоящие разбойники.

Нофрет грустно улыбнулась.

— Есть справедливость на небесах.

— Мы тоже любим так говорить, — сказал Лупакки и помолчал, набираясь решимости. — А как ты? Хорошо ли ты живешь?

— Неплохо. — Она пошла, сама не зная куда. Лупакки шел следом. Его молчание свидетельствовало о том, что он ожидал более подробного рассказа. Это ее брат, надо отвечать.

— Я служу царице. Она добра ко мне и прощает мне мои странности.

— Должно быть, очень необычная женщина, — заметил Лупакки.

Он подшучивал над ней, но Нофрет была серьезна.

— И царь, и царица Египта необычные люди. Скоро сам увидишь ее. Она вернется еще до наступления новолуния.

— А царь?

— И он с ней. Они везде вместе.

— Даже на войне?

— Нет, конечно, — улыбнулась Нофрет. — Но пока ему не нужно ехать на войну. Для этого у него есть полководцы.

Лупакки поднял брови.

— Правда? Здесь не почетно быть воином?

— Египет стар, — ответила Нофрет. — Он уже перерос порывы юности. — Она защищала царя, а зачем — сама не знала.

— Да, но, говорят, царь молод, — сказал. Лупакки.

— Он может пожелать того, что свойственно молодым: любить женщин, охотиться на львов, сражаться с врагами.

— Он любит свою царицу и охотится на львов — и убивает их.

— Но если царь настоящий мужчина, он должен сражаться.

— Ты кровожадный дикарь!

Лупакки ухмыльнулся, показав крепкие белые зубы. Один был сломан. Когда-то, защищаясь от него в потасовке, она бросила камень и угодила лучше, чем ожидала. За это ее высекли. Отец был справедлив и порол дочерей так же, как сыновей, если они того заслуживали.

Брат тогда вовсе не обиделся. Мальчишки делали страшные вещи и иногда серьезно ранили друг друга, демонстрируя свою мужественность. Им совсем не нравилось, когда девчонка стремилась делать то же самое, но Лупакки задавался перед ней меньше всех. Он был даже доволен. Похоже, так было и теперь, брат смотрел на нее с явным восхищением.

— Боги! — воскликнул он. — Если бы отец видел тебя сейчас, вот порадовался бы!

— Тогда ему повезло, что он умер, — заметила Нофрет.

— Вот что еще я скажу Пиассили, — говорил он, не замечая ее помрачневшего лица. — Наша сестренка не только жива, но и стала правой рукой царицы Египта. Помню, как он клялся, что с таким острым языком ты умрешь в тюрьме для рабов, если отхлещешь им своего хозяина после того, как он выпорет тебя.

— Это же когда-то сказала моя госпожа, а потом приказала мне всегда говорить откровенно.

— Она все-таки великолепна! И действительно так красива, как рассказывают?

— Еще лучше, — ответила Нофрет, поборов, наконец, скованность. Спорить с Лупакки всегда было бесполезно — он только смеялся и продолжал твердить свое. — Она дочь своей матери. На свете никогда не было женщины прекраснее Нефертити.

— А ты видела ее собственными глазами, — вздохнул Лупакки. — Какое везение! Я уже почти готов пожелать стать рабом.

— Ты бы был еще хуже меня, — заметила Нофрет и потащила его за собой в зал приемов. — Вот. Послушай, какое здесь эхо.

Лупакки с удовольствием послушал. Пустой зал был освещен лучами солнца, падавшими через отверстия в крыше. Эхо его голоса бежало от колонны к колонне, от каменного пола до балок крыши: переливы песен, вой шакала, боевые вопли хеттов.

Сердце Нофрет дрогнуло. Но это не было предзнаменованием. Однажды, лишь однажды, захватчики правили в Египте. Их изгнали, их имена преданы забвению Хетты никогда не сделают ничего подобного.

В этом не было также ни насмешки, ни угрозы. Просто невинное развлечение молодого человека в месте столь чуждом ему, что оставалось только изумляться.

Нофрет казалось, что, глядя на него, она будет чувствовать себя старой — старой и отчужденной. Странно, но ничего подобного не случилось. Она больше не принадлежала стране Хатти и не могла, но это все равно был ее брат. Странное ощущение.