Нофрет жадно пила, держа чашку уже сама. Девушка была слаба, но смогла сесть. Отдав ему пустую чашку, она решила попробовать встать. Сердце колотилось, но она собрала все силы и заставила себя подняться. Голова закружилась. Нофрет оперлась на Иоханана. Он был как стена, сильный и надежный. Юноша поддерживал ее, пока она не смогла стоять самостоятельно, не пытаясь отговорить, не укоряя за безрассудство.

Чем дольше Нофрет стояла, тем это было проще. Значит, болезнь не так уж серьезна — всего лишь небольшая лихорадка, которую сможет излечить долгий ночной сон.

Сердце ее чуть не остановилось.

— Моя госпожа! Я забыла…

Она пронеслась мимо Иоханана, уверенная, что он бежит следом, но не стала его останавливать.


Анхесенпаатон лежала в своей постели, неподвижная, но явно живая: грудь ее вздымалась и опускалась в ровном дыхании сна. Лицо было бледно, но слабая тень румянца появилась на щеках. Она казалась не более горячей, чем любая женщина, спящая среди жаркого египетского лета.

Глядя на нее, Нофрет глубоко и облегченно вздохнула. С царицей все в порядке. Она будет жить.

Следовало заняться делами, которые личная служанка царицы должна сделать, пока ее госпожа спит. С лишней парой рук, помогавших ей, Нофрет управилась быстро. Иоханан ничего не говорил, просто делал, что нужно. Младшие служанки смотрели на него с любопытством, хихикая в сторонке, но он не обращал на них внимания. Некоторые из старших смотрели недовольно. Посторонний мужчина в таком месте, пусть и столь юный, — верх неприличия.

Нофрет подумала, что ее госпожу это вряд ли смутило бы. Иоханан может быть опасен для женщины, только если она сама того пожелает.

Когда все дела были закончены, Нофрет помедлила, вглядываясь в лицо Анхесенпаатон. Та крепко спала. Наверное, она проспит еще день и всю ночь и тогда исцелится от своей болезни. Если боги будут милостивы, царица проснется с волчьим аппетитом и томимая жаждой, слабая, но станет набираться сил вместе с едой и питьем, вспоминая, что значит быть живой.

Нофрет вывела Иоханана за руку, и при взгляде на него было ясно, что ему давно уже пора покинуть эти стены. Когда они, наконец, оказались за пределами дворца, под открытым небом, он встряхнулся и потянулся, разминая суставы.

— О, Господи! Как вы только там живете! Там же тесно, как в гробнице!

— Ну, не совсем, — возразила Нофрет. — Гробницы не бывают такими большими.

— Ты не видала гробницы царей в Мемфисе. — Иоханан снова потянулся, вдыхая полную грудь городских запахов. — Они гораздо больше. Намного.

— Я видела пирамиды, — сказала Нофрет значительно, — по дороге из Митанни. И слышала, что в них. Масса камней, а в середине — царь.

— Совершенно верно. — Иоханан схватил ее за руку и потянул за собой. — Пошли. Пора посмотреть на то, что я хочу тебе показать.


Дорога в селение строителей никогда прежде не казалась Нофрет такой длинной, а солнце таким горячим, бьющим прямо по голове. У нее все еще был небольшой жар, и от этого она чувствовала слабость. Иоханан настоял на том, чтобы трижды остановиться выпить воды или кувшин пива, а один раз — съесть лепешку с мясом. Нофрет позволила ему думать, что он смог обмануть ее. Несомненно, он может испытывать жажду или быть голодным — его большое тело требовало много еды — но все-таки ему не нужно было есть и пить так часто. Это необходимо ей: сразу много она съесть не могла — желудок не принимал, — но вскоре снова начинало сосать под ложечкой.

У последнего продавца воды Иоханан купил полный бурдюк, а у другого торговца — сплетенную из пальмовых листьев корзинку с пирожками, все это он взял с собой. Нофрет тащилась сзади, уже почти лишившись сил, а ведь они еще не вышли из города.

Он продолжал настаивать, что ему нужно еще и отдохнуть, и остановился прямо за городскими стенами, изображая глубокую усталость. Нофрет не выдержала и рявкнула:

— Перестань притворяться! Ты прекрасно видишь, что это я слаба, как выжатая тряпка!

— А я лентяй, — отвечал он, не смущаясь. — Сегодня будет жаркий денек, тебе не кажется?

— Как огонь в очаге, — вздохнула Нофрет, позволяя улечься раздражению. Не стоило сердиться за его внимательность — Иоханан понимал, что она еще нездорова. Нофрет сердилась на себя. Хетты не приучены обращать внимания на слабость. Слабый воин — мертвый воин. Даже женщина должна быть отважной и сильной.

Она встала раньше, чем ее тело согласилось на это, отпила из бурдюка и двинулась вперед. Путь до деревни был долог. Последнюю его часть пришлось пройти, опираясь на своего спутника. Нофрет презирала себя за это, но в то же время ей было приятно. Он вспотел от жары, и запах свежего пота был запахом его — Иоханана.

Юноша повел ее не к отцовскому дому, как она ожидала, а в другую часть деревни, где крепкотелые женщины мололи на каменных жерновах ячмень, чтобы испечь для рабочих хлеб, где пекари пекли его в очагах, а пивовары готовили пиво из хлеба, оставшегося несъеденным. Некоторые пекари и пивовары были апиру, выделяясь среди чисто выбритых египтян полосатой одеждой и длинными курчавыми бородами.

Женщины апиру не мололи муку и не замешивали тесто; этим занимались египтянки, обнаженные или в одних юбках, — их груди покачивались, когда они растирали зерно между камнями. Одна из них улыбнулась Иоханану, когда он проходил мимо с Нофрет, крупнозубая, курносая, но с ясными глазами и пышной грудью — некрасивая, но очень привлекательная.

Иоханан улыбнулся в ответ, хотя Нофрет заметила, что он старательно не сводит глаз только с подбородка женщины. Скромность апиру — вещь непростая.

Мололи зерно не только женщины. Было и несколько мужчин — рабы, слишком неловкие или неумелые, чтобы работать у очагов и пивоваренных чанов, и деревенские мальчишки, еще только обучавшиеся делу. Среди них был человек с лицом египтянина и выбритой головой, но в одежде апиру, настолько поглощенный своим делом, что даже не замечал, как двое стоят и смотрят на него.

Нофрет уже видела где-то этот удлиненный череп, эти тонкие пальцы. Она перегрелась на солнце и еще не совсем оправилась от лихорадки, иначе соображала бы быстрее. А может быть, и нет. Слишком уж нелепая картина.

Она, пошатываясь, опустилась на колено, не отрывая глаз от лица человека, захваченного работой. Длинные глаза, длинный нос, длинный подбородок, величественность манер, заметная даже в этом невероятном месте…

Великий Дом Египта, Властелин Двух Царств, голос и служитель Атона в городе, построенном им, молол ячмень для хлеба и пива в селении своих рабов.

— Но как это может…

По-видимому, царь не слышал голоса Нофрет. Иоханан заговорил негромко, но не таясь:

— Он приходит почти каждое утро, вскоре после восхода, и остается до полудня. И никогда не разговаривает. Говорят, будто он мелет так много муки, что ее хватает на целый день. Потом идет обратно… Куда-то возвращается.

Нофрет смотрела на Иоханана круглыми глазами.

— Люди знают, кто он?

Он утащил ее за собой прочь от мукомолов, на улицу. Там почти никого не было: слепой старик похрапывал на солнышке, у дверей дома растянулся пес, и малыш подбирался поближе, чтобы дернуть его за хвост. Нофрет уцепилась за одежду Иоханана и изо всех сил тряхнула, но его тело под одеждой едва ли шевельнулось.

— Как долго это продолжается? Неужели никто до сих пор не узнал, кто он такой?

— Это знают все. Просто никто не спрашивает. Понимаешь? Сильные мира сего делают что хотят. Не наше дело спрашивать, почему.

— Глупости! В таком случае, зачем же ты притащил меня сюда и не дал умереть спокойно?

— Ты вовсе не умираешь. И должна была увидеть. Он приходит сюда довольно давно — с тех пор, как заболела госпожа Тадукипа. Он никому не причиняет вреда. Никто не беспокоит его. Наверное, ему хорошо здесь.

— Похоже, он совсем лишился ума. — Нофрет повернула назад, к хлебопекам. Царя было легко заметить, если знать, что искать: бритая голова и коричневая одежда. — Не могу поверить, что его ни разу не хватились.

— Зачем? Если царь нужен по каким-то государственным делам, все думают, что он где-то в другом месте. Когда же начинают беспокоиться и искать его в храме, на троне или где-то еще, он уже успевает вернуться.

— Обычно он молится в храме. Лежит на солнце во дворе восхода или перед алтарем, отмаливая проклятие Амона.

— Может быть, именно этим он занимается здесь, — предположил Иоханан. — Молится.

Нофрет ударила бы его, уловив в этих словах хоть тень насмешки, но он был серьезен. Апиру Иоханан не видел ничего странного в том, что царь предпочитает молиться, размалывая зерно для хлеба своим слугам.

Странности апиру были выше ее понимания.

Девушка медленно шла обратно вдоль ряда мужчин и женщин, размалывающих зерно. Перед царем она остановилась и присела. Он склонился над жерновом, молол упорно, молча, всецело поглощенный работой. Пот бежал по его лицу, и он стряхивал его, чтобы не капало в муку. Нофрет удивилась, почему царь не снимает жаркое шерстяное платье и не работает нагишом, как все остальные.

Может быть, из-за своего безумия? Но, как ни странно, царь казался здесь более в здравом уме, чем когда сидел на троне. Его лицо было спокойным и сосредоточенным. Он неотрывно смотрел на свои руки и на камень, ни на что больше не обращая внимания. Ее он, конечно, не замечал.

Нофрет взглянула на солнце. До полудня еще оставалось время.

Она собралась ждать. Иоханан немного поболтался снаружи, а потом вошел, присел на корточки и протянул ей бурдюк, ставший ненамного легче с тех пор, как он купил его. Нофрет с благодарностью отпила. Теплая вода пахла кожей, но это была влага. Она плеснула немного на руку и обтерла лицо.

Среди работающих ходил мальчик с ведром воды и черпаком. Когда он приближался, люди прерывали работу, чтобы распрямиться, передохнуть, перекинуться словом. Присутствие посторонних их, по-видимому, не смущало. Да и с чего бы? Нофрет, как и они, была рабыней. Да и Иоханан, несмотря на всю его гордость. А царя здесь быть не могло, и, следовательно, не было.