На втором корабле плыли их царицы, надежно охраняемые целой флотилией лодок с вооруженной стражей. Меритатон была сама не своя от страха, но Тама напялила на нее платье, парик и корону и сунула в руки скипетр, в который та судорожно вцепилась, как будто он был ее единственной защитой перед войском демонов.

Анхесенпаатон сидела рядом с ней так же спокойно, как цари, но в ней была видна жизнь разума. Нофрет заметила, как ее взгляд скользил по восточному берегу, по людям, которые стояли плечом к плечу и продолжали петь и насмехаться над своим царем, над его приверженностью к своему Богу.

Из их рядов не вылетела ни одна стрела, ни одно копье, брошенное, чтобы избавиться от царя. Они не собирались убивать его — просто отвергли и изгнали из своего города.

Эхнатон покидал Фивы не как изгнанник, а как человек, с радостью возвращающийся домой. Госпожа Кийа находилась в царском корабле: Нофрет видела алый навес, под которым она лежала, и слуг, которые сновали туда-сюда, ухаживая за своей госпожой. Крик младенца разносился над водой. У последней царской неудачи были сильные легкие, и она не стеснялась пользоваться ими.

Много времени спустя Нофрет вспомнит это бегство из Фив: блещущие золотом суда, перепуганных гребцов, людей, теснящихся на берегу, словно тростники на болоте, голоса, вздымающиеся и затихающие в гимне вечно живущему Осирису. Яркое солнце Египта, бросающее ослепительные блики на воду, в сознании царя превратится в мощную силу живого света, выступившую против Бога, которого никто не мог видеть.

Пение долго преследовало их, пока они плыли вниз по реке, с попутным ветром в парусах, по течению, быстро и молча. Тишину нарушали только ветер и детский крик.


…После величественных Фив Ахетатон показался удивительно маленьким. Все его красоты были совсем новыми, лишенными жизни и души, какую могут вдохнуть только столетия. Стены гор окружали его, закрывая от царства и богов.

Цари оставались царями, и Два Царства нуждались в них. Но они не выезжали из Ахетатона, заявляя, что таков их выбор — жить и славить Атона в его священном городе. Но этот выбор был вынужденным. В остальной части Египта их не желали видеть.

Для тюрьмы здесь было просторно и роскошно. Двор предавался глупостям, каждый час выдумывая причуды. Цари вели себя в соответствии со своими характерами: Эхнатон молился и предавался фантазиям, Сменхкара развлекался с царицей и наложницами, охотился, пировал в компании молодежи.

Казалось, они не замечают, что кроме этого города, пустыни вокруг и реки неподалеку у них больше ничего нет. Как обычно, прибывали гонцы, послы, письма от царей и вельмож. Внешне ничто не изменилось.

Но Египет отверг своего царя. Его терпели среди живых, поскольку царская власть священна, но его Бога принимать не желали и терпеть не собирались. Его брат, молодой и красивый, находился не в лучшем положении.

Но и Эхнатон, и Сменхкара все еще были царями. И для них имело значение только это.

Нофрет обнаружила, что, словно в подражание царям, тоже живет как бы в заточении. Приобретенной в Фивах привычки не покидать дворца она придерживалась и в Ахетатоне, хотя здесь была в безопасности, здесь ей был знаком каждый закоулок. Она цеплялась за круг своих повседневных обязанностей, прислуживая госпоже, болтая с Тамой в долгие дремотные полудни, пока их хозяйки спали или проводили досуг с мужьями, и этот круг становился все уже и теснее, пока в одно прекрасное утро она не выглянула из окна спальни своей госпожи. Двор показался ей невыносимо огромным.

Это напугало Нофрет. Как-то днем, хотя Тама настроилась долго и со вкусом посплетничать, она позаботилась о том, чтобы ее госпожу устроили в прохладной комнате и приставили к ней двух служанок — одну с опахалом, а другую для исполнения приказаний, а сама умчалась.

Теперь Нофрет занимала довольно высокое положение. Она стала доверенной прислужницей царицы и носила полотняное платье и парик. Парик она терпеть не могла, но платье пришлось ей по вкусу. Свои буйные волосы она обычно заплетала в косы с бусинами на концах или связывала шнурком, и они свободно свисали по спине. Сегодня она уложила косы повыше, чтобы было не так жарко. Амулеты, купленные в Фивах, висели на шнурке на груди, под платьем.

Нофрет решительно направилась к воротам дворца. Как обычно, днем они были открыты, по обеим сторонам стояли стражники с копьями, сияя латами из позолоченной бронзы. Оба были ей знакомы, но решились лишь ухмыльнуться, когда девушка проходила мимо. У одного из них до сих пор оставался шрам на носу, после того, как однажды — только однажды — он попробовал распустить руки.

Миновав их, она вышла в город — и застыла.

Мир был слишком огромен, стены — недостижимо далеки, небо — безгранично высоким, и она летела в него.

Нофрет охнула и с трудом уняла дрожь в коленях. Стражники смотрели прямо перед собой, намеренно не замечая ее. В душе она поблагодарила их, хотя никогда не сказала бы этого вслух. Вдруг им захочется более весомой благодарности?

Очень решительно, но с колотящимся сердцем девушка устремилась в город. Он казался странным, незнакомым, как в страшном сне. Или она заколдована? Неужели отзвук проклятия, павшего на царя, мучает и ее, заключая в стены собственного страха?

«Нет, — сказала она себе. — Слишком долго пришлось просидеть взаперти, вот и все». Мир казался чересчур большим, небо неправдоподобно высоким. Такое уже бывало в Митанни, когда она проводила целые месяцы в одних и тех же комнатах, с одними и теми же вещами, среди одних и тех же лиц. Надо просто снова выйти в открытый мир, и все пройдет. Стены опять станут обычными стенами, и небо просто небом.

Нофрет пробиралась через толпы на базаре, слишком ошеломленная и одурманенная, чтобы что-либо покупать, хотя торговцы зазывали ее, уговаривая зайти и посмотреть их товары. Девушку влекло в определенном направлении. Это не имело ничего общего с горячими пирожками с луком и дешевыми безделушками.

Снова стены, а за ними пустыня, дорога, ведущая на восток, к скалам и гробницам. Здесь небо уже не казалось таким ужасным, и в воздухе не летал страх. В горле у нее пересохло: она пожалела, что не потратила немного ячменя на кувшин пива.

Ладно. Жажда не убивает так быстро. Какая-то ее часть пыталась возражать Нофрет, но предпочла не слушать. Она шла в чистое место, не имевшее ничего общего с царями и их богами.


Селение строителей было таким же, как и прежде. Те же собаки лаяли на нее, те же голые детишки играли на улице. Женщины апиру болтали у колодца, пряли шерсть, сидя у дверей, нянчили детей и смотрели на Нофрет как на незнакомку: без враждебности, но и без особого дружелюбия.

Некоторых девушка знала по именам, но не обращалась к ним. Их глаза не узнавали ее. Это было больно. Кажется, не так уж давно она приходила сюда в последний раз. Или давно? Год назад, больше… Не вспомнить. Неужели она так изменилась просто потому, что одета в платье?

Подходя к дому на краю деревни, возле скалы с кривым деревом, Нофрет уже начала злиться. Она остановилась перед дверью, готовая постучать и спросить разрешения войти. Но медлила. Если это действительно было так давно, может быть, Леа, Агарон и Иоханан вовсе уже не живут тут. Они могли умереть, или…

Глупости. Леа здесь. Она не понимала, откуда может знать это, но Леа была в доме и ждала ее.

Нофрет вошла, как будто имела на это полное право, вошла в тепло, пахнущее козами, а потом за занавеску, словно под полог шатра. С тех пор, как она была здесь в последний раз, все немного обветшало и запылилось, но комната оставалась такой же.

Не изменилась и женщина, сидевшая за ткацким станком в полосе света. Ткань была красивая, в красную, черную и темно-золотую полоску, сотканная плотно и гладко. Узловатые пальцы ловко перебирали нити, не останавливаясь даже тогда, когда Леа подняла голову и улыбнулась Нофрет.

Нофрет свернулась у ног Леа и положила голову на колени, укрытые шерстяной юбкой, словно была здесь только вчера или вообще не уходила. Старая женщина пропустила челнок туда и обратно, выпрямилась и положила руку ей на голову.

Она ничего не сказала. Нофрет была рада этому. Если бы Леа заговорила, девушка не удержалась бы и разрыдалась, как ребенок.

Нофрет просидела так довольно долго, потом выпрямилась, чувствуя пустоту и чистоту, как будто выплакавшись. Леа наблюдала за ней со спокойным интересом, ничего не предлагая, ничего не требуя.

— Не знаю, что на меня нашло, — сказала Нофрет, хрипло из-за непролившихся слез. — Войти так…

— Ты пришла туда, куда тебе было нужно. Что-то случилось с твоей царевной?

— Нет! — воскликнула Нофрет и со свистом втянула воздух. — Нет. Царевна здорова. Все в порядке, насколько возможно… При том, что…

— При том, что ей едва тринадцать лет, а она ждет ребенка.

Нофрет охнула и вскочила на ноги.

— Откуда ты… Она не…

— Ждет, — Леа взяла Нофрет за руки и наклонила, оказавшись с ней лицом к лицу. — Милосердный бог был добр к ней и не позволил забеременеть так скоро, как ее сестрам.

— Что же в этом хорошего? — грустно пробормотала Нофрет. — Родится еще одна дочка.

— Да, всего лишь дочка. Но ведь и ты была дочкой.

— Но никто же не ожидал, что мы будем царскими сыновьями! — Нофрет запнулась. Молчание тянулось долго. — По крайней мере, от тебя.

— Да, я должна была стать всего лишь жрецом и предсказателем. Мой бедный отец был жестоко огорчен, когда обнаружил, что дар у меня есть, но я не получила благословения родиться мужчиной. Ни один из сыновей, появившихся после меня, не имел призвания к божественным делам. Они все стали воинами в армии фараона или пастухами его стад. Наш отец умер разочарованным.

— То же произойдет и с этим царем, — сказала Нофрет, — и может быть, уже давно пришла пора.