Люди, прежде готовые наброситься на апиру и разорвать их в клочья, теперь были так слабы, что лишь отшатывались в страхе. Некоторые приближались, моля об избавлении. Они были посмелее, или их так измучила болезнь, что им было уже все равно. Моше не задерживался перед ними, словно вообще не замечая. Только Нофрет отвечала то одному, то другому:

— Иди, сделай себе лекарство. Найди масло алоэ или мазь из него, и тебе станет легче.

Это было почти ничто, но люди хватали ее за руки и разражались слезами, нечленораздельно бормоча благодарности. Приходилось вырываться и бегом догонять остальных. Она несколько раз с подозрением осматривала свои руки — на одной из них остался синяк, когда кто-то схватил слишком сильно.

Моше шел, словно его вела невидимая рука, прямо к храму Пта. Оттуда далеко разносились пение жрецов, облака благовоний и блеяние жертвенных животных. Нофрет подумала, что убивать здоровых животных, еще оставшихся в живых, глупо. Боги не будут довольны этим, если только они намного глупее, чем она всегда считала.

В этом месте ощущалась магическая сила, под ногами гудело, кожу покалывало. Она давно не чувствовала такого — зло обрушившееся на Египет, задавило все. Зло прорастало из земли и из воздуха, неизбежное, как разложение трупа. Сила в храме Пта была чистой, ясной, отдельной от обычного хода вещей на земле.

Когда Моше приблизился к большим воротам храма, гул усилился. Пение зазвучало громче, словно от отчаяния. Моше шел прямо к цели, похоже, не замечая, какая мощь направлена против него. Там, где он находился, воздух оставался спокойным, там, где он шел, земля молчала, словно никакой магии рядом с ним не было или она не имела над ним силы.

Казалось, никто из апиру не сознает, что делает. Они безмолвно следовали за Моше, разглядывая храм. Он был обширней дворца и более величественный. Египет ничего не строил по простым человеческим меркам. Все было громадным, словно выстроенным богами.

Апиру сказали бы, что их богу не нужны такие усилия. Он велик сам по себе. Те, кто в него верил, не должны были бояться другого бога, другой силы, даже магической.

Моше остановился на крыльце храма. На просторном дворе собралась толпы: люди, пришедшие за ним так же слепо, как овцы следуют за своим пастухом. Он повернулся к ним, слегка опираясь на посох с бронзовой змеей. Лица несчастных, опухшие, покрытые язвами, должно быть, тронули даже его холодное сердце: лицо пророка помрачнело, глаза потемнели, и глубокая печаль была в них. Когда он заговорил, Агарон вторил ему, провозглашая его слова торжественным низким голосом.

— Народ Египта! — произнес пророк. — Вашего царя не переубедить. Он упорствует в своей гордыне, упивается своим упрямством. До сих пор мой бог мягко обходился с ним — и с вами, ею слугами. Теперь же он начинает гневаться.

Все молчали. Никто не умолял смилостивиться. Ни один человек даже не упомянул, что их страдания и до сих пор очень напоминали гнев божий. Люди онемели, зачарованные его словами. Слова эти были не особенно витиеваты, но в самой их простоте чувствовалась мощь.

— Мой бог начинает сердиться, — говорил Моше, — и теперь объявляет мне, что за великое безумие вашего царя он покарает Два Царства так, как до сих пор еще никогда не карал. Ищите убежища, люди Египта, со всеми вашими детьми и слугами, со стадами и отарами, пережившими мор. Проверьте, прочны ли крыши ваших домов, выдержат ли они бурю, которую нашлет мой бог.

Он помолчал, затем продолжал в абсолютной тишине:

— Вы знаете, что мой бог милостив. Он не отнимет жизнь ни у единого человека в Египте, если только этот человек проявит мудрость и послушается его предупреждения. — Моше возвысил голос, а за ним и Агарон, так, что эхо, казалось, отдавалось от небес: — Идите! Защитите себя! Смотрите, как идет мой Господин!

Пророк воздел к небу руки и посох. Люди вытянули шеи, обратив лица ввысь.

Небо Египта всегда неизменно: безоблачный свод днем, звездный свод ночью. Лишь иногда на нем появлялось облачко. Очень редко облаков бывало больше, чем синевы; и совсем настоящей редкостью был дождь.

Бури всегда приходят неожиданно и быстро. Та, что должна грянуть сейчас, шла быстрее, чем все, какие доводилось видеть Нофрет, даже в Великой Стране Хатти, где бури часты и ужасны. Тучи бурлили, как вода в котле, клыки молний раздирали синюю черноту.

— Идите же! — голос Моше сорвался на крик, Агарон вторил ему не менее пронзительно.

Люди засуетились, словно отара, окруженная волками. Наконец у кого-то хватило ума броситься вон с площади. Остальные потекли следом, как река.

Казалось, буря продолжалась чуть ли не полвека, хотя от начала до конца прошло не больше часа. Но этот час был длиннее многих лет. Все были оглушены, ошарашены одним только шумом, подавлены гневом своего бога.

Только Моше держался прямо и не выказывал страха. Но Нофрет заметила, что пророк намного бледнее обычного. Возможно, он даже сам не ожидал, что его бог может быть столь ужасен.

63

После бури наступила гробовая тишина. Нофрет вместе с остальными поднялась на крышу, которая выдержала натиск, получив только одну пробоину, когда камень величиной с человеческую голову разнес западный угол. Апиру щурились и моргали, глядя на мир, сияющий под солнцем, словно хрусталь.

Градины уже таяли, и на загаженную, избитую землю бежали потоки чистой воды. Стена туч умчалась вниз по реке, на север, по направлению к Дельте — к Пи-Рамзесу, как подумала Нофрет. Интересно, уцелеют ли тамошние апиру, если даже их пророку и его людям в Мемфисе так досталось? Несомненно, бог предупредит их и позаботится о том, чтобы все они оказались в убежище, когда разразится буря.

Мемфис был опустошен. Городские дома пострадали мало, но хижины земледельцев вдоль реки разнесло начисто. Все, кто был застигнут в полях, умерли или умирали. И весь урожай — лен в цвету, ячмень в колосьях — был выбит и уничтожен. Уцелела только пшеница, поскольку еще не проросла. В этом году в Египте будет очень мало льняного волокна, а хлеб и пиво придется делать только из запасов, отложенных на случай голода — и то, если амбары не разбило и их содержимое не порчено дождем, падавшим вместе с градом.

Задул пронизывающий ветер. Запахло, как всегда перед ливнем в пустыне: жаркий сухой запах, больше пыли, чем воды. Моше спокойно шагал под этим дождем, хотя и быстрее, чем прежде.

Путь во дворец показался очень долгим. Улицы кишели народом. Большинство не успели укрыться или были застигнуты слишком далеко от своих домов. Что еще хуже, среди них были маловеры. «Это всего лишь буря, — говорили они. — Обыкновенный дождь. В Азии он идет каждый день».

Как замечали некоторые, это было явным преувеличением. Но слишком многие заслушивались и мешали тем, кто слушать не хотел. А давка была не менее опасна, чем буря.

Моше не позволял никому остановить себя и никому не уступал дороги. Ворота дворца были распахнуты, стража отгоняла людей, стремившихся ворваться внутрь. Моше прошел через толпу, ведя за собой вереницу своих людей, в том числе и Нофрет, обуреваемую сомнениями. Ей не хватило решимости скрыться, пока было можно.


Даже в гостевом доме был ясно слышен шум ветра, становившийся все громче и громче, прерываемый раскатами грома. Если гнев божий имел голос, то это он и был: ветер, гром, треск молний.

Затем начался дождь и крупный град. На сей раз гнев божий не миновал и их дом. Возможно, бог так и задумал, а может быть, ему было слишком трудно миновать среди столь ужасной бури одну такую маленькую крышу. Шум стоял, как на поле брани, раздавался грохот и стук, на крышу обрушился дождь из камней величиной с кулак. Любой человек или животное, застигнутые на улице, непременно погибли бы, забитые этими камнями насмерть.

Даже апиру испугались непрерывного грохота и молча сбились в кучу в середине дома. Если под камнями проломится крыша, она упадет на верхний этаж. Вторая крыша, то есть потолок прямо над ними, была прочной, но они в страхе смотрели на нее и, чем дольше продолжалась буря, тем реже отводили от нее глаза.

Казалось, что солнце светит с издевкой, а небо снова стало голубым и безоблачным; после холода бури опять поднималась жара. Буря сделала лишь одно полезное дело для Египта: очистила землю, унеся прочь смердящие останки, так долго лежавшие на ней.


Это была всего лишь передышка. Царь оставался непреклонным. Его жрецы трудились еще больше, чтобы своей магией защититься от бога апиру. Нофрет могла бы сказать им, что они напрасно стараются. Как бы грандиозна ни была их сила, как бы ни простиралась она из конца в конец Мемфиса, как бы ни изгибалась над городом, словно купол из света, она не могла коснуться бога, который был превыше любой магии смертных. Магия не могла повредить пророку и его людям, не могла заставить их свернуть с пути.

Может быть, то, что Нофрет была хетткой, помогало ей понять, что такое магия, но не поддаваться ей. Ее кожа цепенела, ноги покалывало, когда они касались священной земли, но ум оставался незамутненным. Мысли ее были так же ясны, как и всегда, о чем бы она ни думала.

Ее мятежное настроение сменилось упорным недоверием. Нофрет не верила, потому что не знала, как верить. То, что она видела и чувствовала, затрагивало ее тело и ум, но не сердце. Безумец из пустыни пришел в Египет и отрицает его царя и его богов, а они ничего не предпринимают, пока он разрушает их землю с кровавой безжалостностью, на которую не способен ни один человек.

Со временем такой бог мог бы завоевать ее веру. Но Нофрет не могла любить его. Гораздо лучше те маленькие боги, которых апиру называют созданиями человеческого разума. Они могут быть пугающими, иногда совершенно непостижимыми, но в них есть какая-то человечность, до них можно дотронуться, они похожи на нее саму. Этот же, Один и Единый Истинный Бог, заявляющий, что нет никого превыше его, совершенно непонятен, о нем невозможно говорить, не то что потрогать.