— Царя Египта, — напомнил Иоханан.

Нофрет в изумлении взглянула на него.

— Я тебя совсем не знаю, — сказала она, помолчав.

— И никогда, похоже, не знала.

Он не отвел глаз. Нофрет тщетно искала в его взгляде жалость или хотя бы намек на нее. Но ее муж был таким же рабом своего бога, как и сам Моше. Все они были рабами. Все, кроме Нофрет.

— Я все равно не верю, хотя и была свидетельницей проявления его силы. Что он бог, я знаю; я чувствую его мощь. Но есть и другие боги. Он не один.

— Он превыше всех богов.

— Этого я не знаю Я не апиру. И если я выйду на улицу, меня заживо съедят оводы, а мой осел погибнет. Мне будет не лучше, чем любому из египтян.

— Тогда почему же ты не идешь?

— Боюсь…

— Ну, нет, — сказал он вполне искренне. — Трусость тебе несвойственна. Я думаю, ты все-таки веришь. Просто не хочешь признаваться.

— И твой бог этого не признает, разве не так? Он ведь ничего не прощает. Он хочет владеть всей душой человека, а не частью, оставшейся после других богов.

— Другие боги — ложь, порождение человеческого ума. Наш Бог истинный, он стоит над всеми богами.

— Это я уже слышала. А почему он до сих пор не совершил ничего такого, чего не смог бы другой бог?

— А почему никакой другой бог не попытался остановить его? — вкрадчиво спросил Иоханан.

Эти слова заставили ее замолчать. Но ответ нашелся быстро.

— Боги ни во что не вмешиваются. Они предоставляют всему идти своим чередом.

— Жрецы говорят иначе.

Нофрет покачала головой.

— Ты говоришь, что здесь вмешался твой бог. Царь говорит, что ваш пророк воспользовался стечением неудачных обстоятельств. Не знаю, что сказала бы я. Может быть, боги Египта согласны, что царя Египта стоит проучить?

— Довольно странно, что боги позволяют уничтожать их народ, потому что это отвечает их целям. Что ж, представим, что это так. Но наш бог все еще силен. Он по-прежнему совершает великие чудеса, чтобы сломить волю царя и заставить его освободить наш народ.

— Но царь непоколебим. Он не смягчится. Он говорит то же, что и я. Всех жрецов повесят прежде, чем это кончится, за то, что они допустили такое безобразие и не добились вмешательства своих богов.

— Некоторые уже умерли, другие молятся день и ночь, пытаясь отразить силы, которые они считают магическими.

— А разве это не магия?

— Магия — действия людей, желающих подчинить мир своей воле. А это могущественней, чем магия. Это работа бога.

— Но похоже на магию, — заметила Нофрет. — Все это может сделать колдун — или целая орда жрецов, взывающих к богу в храмах от Нубии до Дельты.

— Сейчас здесь всего один человек.

— Да, но прежде он был самим Египтом. А вдруг он и до сих пор остается им? И творит чудеса не потому, что его бог могущественней других, а потому, что он сам был богом?

Иоханан не хотел этого слышать. Его глаза сузились, он покачал головой.

— Все давно в прошлом. Он умер.

— Но Египет помнит его, — возразила Нофрет. — Что, если на самом деле царь борется не против племени рабов, а против другого царя? Здесь цари являются богами. Если прежний царь и бог жив и набирает силу в Египте, что ждет нового царя? Действительно ли он царь или только претендент на трон? — Теперь Иоханан даже не слушал ее: Нофрет был знаком этот замкнутый взгляд, эти сжатые челюсти. Но она должна была закончить свою мысль: — До сих пор он не сделал ничего такого, чего не может царь. Он наложил руку на ткань Египта, выдернул нить, и остальное расползлось само. Вот сила царя, Иоханан. Вот что может сделать человек, если он — сердце и душа Египта.

— Это может сделать наш бог, — тихо и с напряжением сказал Иоханан. — Ты называешь его беспощадным — и говоришь такое, что лишь у бога хватит величия простить.

— Я говорю о том, что вижу.

— Ты такая же упрямая, как царь!

Нофрет подняла брови.

— В самом деле? Который же?

Это его доконало. Он пошел прочь, не сказав больше ни слова. Нофрет обрадовалась — или попыталась обрадоваться. В глубине ее сердца было темно и холодно. Но тепла и света в нем не осталось с тех самых пор, как случилась ссора у горы Хореб.

62

Зараза рождает заразу. Испорченная вода, множество лягушек, оводов и мух, мор, напавший на скот, настолько отравили воздух и землю, что ни один человек не мог жить в чистоте и безопасности. Среди всей этой грязи и мертвых тел все густо покрылись болячками и сыпью: сначала те, кто должен был убирать трупы, затем их семьи, а потом и вельможи.

Все, кроме апиру. Зараза их не брала, они, как всегда, жили в чистоте и удобстве, и тела их оставались неповрежденными.

Это было настолько очевидно, что однажды утром к ним ворвались стражники, всех похватали и привели к царю.

Он сидел на троне в главном зале, словно роскошь могла победить многочисленные язвы, обезображивавшие его так же, как и остальных людей, стоявших вокруг него. Краска не скрывала болячек. Придворные обоего пола прятали лица за большими веерами из перьев и кутались в плотные одежды, более подходящие для пустыни, чем для двора Двух Царств.

Сам царь был одет в платье любимого им старинного фасона, вроде жреческого, с накидкой, закрывавшей плечи и руки. Но нечем было скрыть кисти, покрытые гнойными ранами, и лицо. Черные глаза гневно сверкали на бело-багровой маске. Его голова не выдерживала тяжести короны; на царе был лишь легкий головной убор со змеей-уреем надо лбом.

Все видели, как апиру вошли, не робея, и что их лица и руки не тронуты болезнью. Ропот, поднявшийся среди придворных, явно звучал гневно.

Царь говорил тихо и иногда невнятно: язык у него тоже болел.

— Нам сказали, — произнес он, — что твоих людей даже краем не задело ни одно из проклятий, наложенных на нас.

— Здесь не задело, — ответил Агарон, — и, я полагаю, в Пи-Рамзесе тоже.

— Так происходит повсюду, где есть ваши люди. Они живут в безопасности, их вода чиста, насекомые не трогают их. Их стада и отары по-прежнему процветают, а наши издыхают в мучениях.

— Ну что же, — сказал Моше, — надеюсь, это является доказательством гнева нашего бога за то, что Египет не позволяет нашему народу почтить его в священном месте.

— А не могли бы они делать это в городе, который строят? Я никогда не запрещал им воздавать богу любые почести.

— Но наш бог требует, чтобы они были свободны, ушли в пустыню и совершали обряды под открытым небом.

— А если мы разрешим им уйти, то можем ли быть уверены в том, что они вообще когда-нибудь вернутся?

На это Моше ничего не ответил.

Царь растянул свои кровоточащие губы над зубами, знавшими лучшие дни. Эту болезненную гримасу нельзя было назвать улыбкой.

— По-моему, ваш бог хочет вынудить нас отпустить самых лучших и сильных из наших рабов. Его проклятия сильны, этого у него не отнять, но они недостаточно сильны для того, чтобы поколебать мою волю и силу. Наши боги в конце концов одержат победу, как бывало всегда.

— Но какой ценой? Как далеко придется зайти моему богу, чтобы убедить тебя сдаться?

— Раньше ты говорил мне, что это твой бог делает меня таким упрямым, чтобы доказать свою силу. Если так, пусть доказывает дальше. Если нет, пусть продолжает испытывать нас до тех пор, пока не поднимутся в гневе наши боги.

— Берегитесь, — сказал Агарон, — чтобы гнев твоих богов не обратился против тебя. Египту из-за твоего сопротивления приходится туго.

— Это ваша вина, — ответил царь. — Вы заставили меня, и боги это знают. Они позаботятся, чтобы вы заплатили за все.

— Пока платит Египет, — заметил Моше. — И будет платить, пока ты не сдашься.

— Я, Гор, Великий Дом, царь и бог, Господин Двух Царств, никогда не уступлю таким, как вы.

По мнению Нофрет, самое скверное заключаюсь в том, что двор не обратился против царя, хотя его гордыня оказалась губительной для них Они все были горды до безумия и твердили, что Египет не сдастся на милость чужеземного бога. Апиру опять отослали, в их просьбе снова было отказано, их люди продолжали томиться в рабстве.

Ей хотелось заорать на упрямцев, трясти их, пока они не придут в чувство. Неужели так трудно освободить несколько сотен рабов, отправить их в пустыню и велеть никогда не возвращаться? Апиру не были ни великим народом, ни воинственным племенем, которое может вернуться и завоевать Египет, как цари-пастухи в прежние времена Они просто хотят бродить по пустыне, пасти свои стада и поклоняться своему богу.

Возможно, некоторые из них хотят большего. Молодые люди часто говорили о собственной стране, о царстве, о городах Апиру имели некоторые виды на Ханаан. Однако Египет был им не нужен. Они только хотели освободиться от него.

Но ее слова были бы бесполезными. Нофрет была чужестранкой и для апиру, и для египтян. Поэтому она держала свои мысли при себе, делая то, что полагалось делать в гостевом доме с тех пор, как исчезли слуги — по-видимому, ушли лечить свои болячки и проклинать людей, наславших на них эту напасть. Иногда она подумывала выйти пройтись. Стража, отведя их к царю, не вернулась на свои посты. Можно было идти куда вздумается.

Может быть, и стоило бы уйти, даже если придется пасть жертвой проклятия. Надо подумать, что она будет делать. Можно начать варить пиво, открыть лавочку и продавать его тем, кто останется в живых после того, как бог апиру перестанет уничтожать Египет.

Нофрет уже была готова к этому, когда решил прогуляться сам Моше. На сей раз он не пошел к царю, а вместе с Агароном отправился в город. Старейшины, усталые или трусливые, остались в гостевом доме, но большинство молодых пошли тоже, а с ними и Мириам с Нофрет. Она могла бы и не ходить, но, поскольку уже настроилась выйти, пожала плечами и присоединилась к остальным.