Расчесать волосы ей все же удалось, когда в дверь постучали. Эмма недоуменно оглянулась на щеколду. Здесь одни мужчины, а она совсем раздета. Стук повторился. Эмма накинула плащ, подошла к двери. Сочный баритон сообщил, что готова теплая вода. Вот это восхитительно! Она открыла дверь и просто-таки отпрянула. На нее резко шагнул Эбль. Никакой воды не было и в помине.

– Что вам нужно? Где мой дядя?

Граф не отвечал. Разглядывал ее.

– О, нормандец знает толк в женщинах, я спал с его язычницей, а теперь ты…

Эмма пятилась от него, пока не уперлась спиной в стену. Не столько она была напугана – окошко над головой было открыто, и она в любой миг могла кликнуть помощь – сколько разгневана.

– Убирайтесь! Если вы меня хоть пальцем…

– Не надо сердиться.

Он был убежден в своей неотразимости. Хотел погладить ее по щеке, но Эмма резко отвернулась. Эбль хмыкнул.

– Женщины пугливы, но в моих руках они забывают о страхе. Эмма… Какое нежное имя. Как эта кожа, тело…

Он вдруг быстро сорвал с нее плащ. В следующий миг она схватила ушат с грязной водой и выплеснула на него. Эбль не успел опомниться, как она накинула ему на голову полу его же плаща и что есть сил толкнула к двери. Эбль зацепился шпорой о порожек, упал. Эмма метнулась к одежде, едва успела прикрыться.

– Вон отсюда!

Ей стало легче, когда она увидела Ги.

– Выгони его!

Граф, ругаясь, стащил с головы плащ, и когда Ги закрыл дверь, Эмма тут же поспешила опустить щеколду. И вдруг ее охватил приступ безудержного веселья. Однако смех замер на губах, когда она услышала, как Эбль выкрикивал за дверью, что поглядит, до веселья ли ей будет, когда он швырнет к ее ногам голову Роллона Нормандского. Теперь она разозлилась. О чем мечтает этот паскудник?! Голову Ролло!.. С ним смогла справиться слабая женщина, а он мечтает о голове Нормандского льва!

Позже появился все тот же простодушный монашек. Принес ей поесть.

– Слышите, граф Пуатье уезжает. И то слава Создателю. Совсем замучил он нас.

Эмма вяло ела кашу и слушала жалобы монаха на графа. Оказывается, этот монастырь принадлежит графу, и он возжелал забрать из него чудотворную икону Святого Гонората, какую недавно привезли из Прованса. Споры с настоятелем у них шли чуть ли не каждый день. За Эблем-то, конечно, сила, но икона – дар монастырю. А после того, как Эбль согласился поддержать клюнийцев и дать независимость части своих монастырей, в том числе их обители, разве не грех вести себя как хозяин?

Несмотря на пережитое недавно волнение, у молодой женщины под болтовню монаха стали слипаться глаза. В конце концов она властно попросила его удалиться, а сама с удовольствием растянулась на лежанке. Под овчиной похрустывало и сладко пахло свежее сено. Блаженство! А главное, что она уловила из речей монаха, что Эбль наконец-то отбыл. Наверняка ее дядя, узнав о наглых приставаниях графа, настоял на этом. Завтра она поблагодарит его.

Однако на другой день, едва они выехали, Роберт сухо заметил, что она должна быть полюбезнее с Эблем.

У Эммы округлились глаза.

– Уж не ослышалась ли я?

Герцог, щурясь на солнце, глядел вдаль. Впереди на скале виднелись тростниковые стены хижин, деревянная колокольня. Блеяли перегоняемые пастухами овцы. На открытом склоне женщины расстилали длинные полотнища холста для выбеливания.

– Не ослышалась ли я? – опять переспросила Эмма, и в ее голосе явственно зазвучало раздражение.

Тогда герцог повернулся к ней.

– Эбль Пуатье сейчас мой союзник, и тебе не следовало так раздражать его.

– Может, вы мне предложите, как куртизанке, ублажать его?

Роберт заложил за уши длинные волосы.

– Конечно, нет. Однако не мне учить тебя ухищрениям женского кокетства.

– Тогда, видно, вы сами и прислали ко мне Эбля вчера?

– О, небо! Конечно же, нет!

Конь под Робертом фыркнул, словно разделял настроение своего наездника.

– Конечно, нет. Возможно, Эбль и проявил свое внимание к тебе в несколько грубой форме. Однако такого отпора он не ожидал. Ведь пуатьенец считает, что он неотразим, а тут его просто сделали посмешищем.

– И поделом!

– Но Эбль – все же мой союзник, – не замечая ее реплики, продолжил герцог. – И под Шартром я весьма на него рассчитываю. К тому же Эбль пока что холост. Конечно, он сватался к английской принцессе, однако окончательного ответа так и не получил. Ты же моя родственница, и было бы не худо, если бы ты понравилась ему. Стать графиней Пуатье…

– О, Всемогущий отче! Как вы смеете!.. – Эмма резко откинула с лица волосы, щеки ее пылали. – Я ведь уже не та девочка, какой вы помыкали в Бретани. Я – жена Ролло, и у меня от него есть сын.

– В глазах христиан ты не супруга его, а наложница. И тебе не следует так заострять на своем позоре внимание. Честь в нашем роду женщины ставят превыше всего, а ты столь опорочила себя, что только монастырская келья могла бы скрыть твое падение. Или замужество. Ибо, как сказал апостол: «И если дева выйдет замуж, то она не согрешит». И тогда…

– Довольно, миссир! Ваши упражнения в риторике более уместны на церковном соборе, а не в беседе с обманутой женщиной. Ибо когда вы уговаривали меня бежать, то говорили, что хотите видеть свою племянницу законной женой Роллона Нормандского. Теперь же готовы сватать за этого похотливого графа. Вы обманули мое доверие, дядюшка!

Но Роберт спокойно поглядел ей в глаза:

– «И если дева выйдет замуж, то она не согрешит», – вновь повторил он. – И в применении к тебе эта фраза означает лишь одно: тебе необходимо предстать перед алтарем и венчанием покрыть свои грехи. В твоих интересах, конечно, чтобы рядом с тобой оказался Роллон. Но если этот варвар заупрямится? Что станет тогда с тобой, моей племянницей, женщиной из Робертинов? Я скажу: тебе или надо будет искать нового супруга, или принять постриг. А Эбль Пуатье был бы для тебя…

– Вы делите шкуру еще до того, как дичь загнана, – запальчиво воскликнула Эмма и так нервно дернула повод, что конь под ней заплясал и ей пришлось отвлечься, чтобы усмирить его. Но ее темные глаза еще пылали гневом, когда она вновь заговорила:

– Вы, миссир, видимо, забываете, что Ролло просто может победить вас, что бы вы ни затевали против него.

Теперь Роберт глядел на нее. Видел, как она злорадно улыбалась.

– Этот ваш Эбль осмеливался говорить о голове Ролло. Да он просто жеребец, мечтающий взлететь. Ролло же… – Она вдруг резко осеклась. Побледнела. – Вы ведь сами говорили, что гибель Ру вам невыгодна. Ведь его земли служат прикрытием для франков от викингов с моря. И вам, чтобы превзойти престиж Каролинга, необходим крещеный Ру, а не мертвый.

– Пути Господни неисповедимы… Кто знает, как все сложится. И если небесам будет угодно, чтобы твой язычник крестился – я сам поведу тебя к алтарю. Если же нет, то Эбль для тебя – лучший выход. Монахиня из тебя будет никудышная.

Эмму душил гнев. Она чувствовала себя обманутой, преданой. В груди словно давила свинцовая тяжесть. Но глаза продолжали полыхать.

– Я готова душу поставить об заклад, что никогда вам не взять верх над Ролло. Он… Его люди… Да у них война в крови! Они рвутся в бой, как в объятия возлюбленной! И франки всегда уступали им.

Ее горячность представляла собой странный контраст рядом с невозмутимым Робертом. Он не обращал внимания на ее угрозы.

– Ты слишком долго жила среди язычников, чтобы не уверовать в их силу. Еще миг – и ты начнешь клясться их богами. Конечно, христиане привыкли жить под постоянной угрозой норманнского нашествия. Однако для них взять меч и пойти против язычников – тоже благо. Ибо их путь в Царствие небесное начинается с пролития крови нехриста.

Наш Бог милосерден, но недаром Святая церковь провозглашает войны Христовые. Блеск железа является как предвестником бедствий, так и защитой, средством искупления грехов. И павший в борьбе с врагом-язычником в защиту своей земли, церкви, религии получает прощение и вечную жизнь на небесах. Не правда ли, Эмма, схоже с верой норманнов в Валгаллу? Чем же тогда мы уступаем им, если сам Господь, архангел Михаил и все святые будут на нашей стороне?

Пожалуй, Эмма была сейчас не в том состоянии, чтобы благонравно внимать проповеди дядюшки. В глубине души ее клокотало лишь одно: ее предали, завлекли в ловушку, обманули. Она уже не думала о своей мести Ролло, все его измены показались чем-то мелким, забытым. Главное, что их хотят разлучить. Ведь Ролло – она поняла это с предельной ясностью, – он придет за ней, он любит ее. А она предала его.

Она уже не думала, что ее воля для Роберта ничего не решала, и если бы на берегу Итона она оказала сопротивление, ее все равно бы увезли. Птичка сама попалась в силок, и теперь рука охотника держала ее крепко. И все же легкость и смирение, с какими она отправилась с Робертом, казалась ей наихудшим из предательств. Ролло предлагал ей корону, она же, поддавшись своей ревности, решила примкнуть к его врагам.

– О, Боже мой, Боже мой! – простонала она, склоняясь к гриве лошади, словно непомерная тяжесть легла ей на плечи. Но вдруг резко выпрямилась, пришпорила лошадь, понеслась, сама не видя куда.

Ги хотел кинуться за ней, но Роберт удержал его, подняв руку.

– Пусть. Здесь ей некуда бежать.

Они видели, как она галопом доскакала до гребня холма и там резко остановила коня. Он вздыбился, заржал. Эмма замерла, глядя перед собой. Да, ей действительно некуда было бежать. Ибо внизу, за блестевшими на солнце водами Эры, она увидела Шартр.

Конь под ней всхрапывал, бил копытом о землю. Она машинально погладила его. Была в смятении, более схожем с оцепенением. Да, Шартр действительно был крепостью, способной стать ловушкой для Ролло. И для нее.

Город располагался на высоком пологом холме, вершину которого венчал огромный собор, более похожий на крепость, чем обиталище слуг Господа. Массивные квадратные башни возвышались, как дозорные вышки – две с западной стороны, три – с восточной. Их венчали пирамидальные кровли, а окна были узкие, как бойницы. Ниже виднелись покатые крыши жилых строений, и все это окружала огромная каменная стена с еще римскими зубьями и мощными переходами от одной башни к другой.