Равена закрыла глаза. Ей чудилось, что у Роджера не две, а дюжина рук или даже больше. Казалось, пальцы его разом ощупывают все ее тело, ни единое место разгоряченной плоти не осталось нетронутым. Вслед за пальцами и губы его проделали тот же маршрут по ее отзывчивому телу: глаза, уши, затылок, плечи, груди, набухшие соски, живот, бедра.

Равена застонала и изогнулась, уступая его жадным ласкам.

– Ну же, милый, ну же! Скорее! – выдохнула она, открываясь ему, как цветок жарким лучам солнца, отдаваясь и беря взамен. – О, мой любимый, любимый, любимый! – выкрикнула Равена, достигнув пика блаженства. – Любимый мой Брайен!

Оба потрясенно застыли. И что это заставило ее ляпнуть такое? Ведь годами она не вспоминала Брайена, и уж о ком в эту сладостную ночь думала меньше всего – будь он жив или мертв, – так это о нем.

Роджер напрягся, поднялся на локтях и пристально посмотрел Равене в глаза, в которых застыло изумление. Убийственная ярость, полыхавшая в его взгляде, не на шутку ее перепугала – такое испепеляющее выражение она видела, только когда он смотрел на Брайена. Какая-то особая ненависть.

– Как ты меня назвала? – процедил Роджер.

– Роджером, а как еще? – попыталась увернуться Равена.

– Как бы не так! Ты назвала меня его именем! Брайеном!

– Ты, должно быть, бредишь. Или у тебя слуховые галлюцинации. Говорят, такое случается в момент сильного эмоционального потрясения. Например, когда ты с женщиной.

– Сука! – Роджер с силой хлестнул ее по лицу. – Ты думала о нем все это время! О нем, а не обо мне!

– Сумасшедший! – Заметив, что он снова замахивается, Равена живо согнула колено и ударила его в пах. Роджер зарычал и согнулся пополам, дав тем самым Равене возможность освободиться от него. Она быстро перекатилась на другой край кровати и соскочила на пол. В последний момент Роджер успел ухватить ее за край пеньюара.

Равена дернулась, и пеньюар остался у него в руках. Равена, обнаженная, подбежала к камину и вытащила кочергу.

– Только попробуй еще раз поднять руку – увидишь, что будет!

Но Роджер был настолько разъярен и от боли, и от унижения, что уже ни на что не обращал внимания. Он решительно двинулся к ней, сохраняя, впрочем, осторожность мастера фехтования, в котором преуспел в свои академические годы.

Роджер сделал выпад правой – Равена выставила кочергу. Но он ловко перехватил ее кисть левой рукой и вырвал грозное оружие.

Извиваясь и шипя, как попавшая в капкан кошка, Равена вцепилась ногтями ему в лицо и плюнула.

Роджер ударил ее по голове, и у Равены все поплыло перед глазами. Она закрыла глаза и упала ему на руки.

Равена смутно чувствовала, что ее куда-то несут или, может, она сама плывет куда-то. Так. Ее грубо швырнули на кровать. Роджер, как дикарь, бросился на нее и раздвинул ей колени.

– Не надо! Ну пожалуйста, не надо же так!

– Именно так и надо! – Он силой овладел ею, сделав на сей раз больно. Равена извивалась, стонала, но освободиться от него не могла.

Быстрее и быстрее. Что-то приговаривает:

– Это тебе за Брайена. Дорогой братец Брайен, да гори ты в аду!

Он изошел стремительно и мощно – словно молния ударила. А когда раскаты грома затихли где-то вдали, устало откинулся на подушку.

После этого случая они время от времени занимались любовью, но уже как бы равнодушно, по обязанности. Просто некая дань плоти, физический акт наподобие еды или питья. Или, скажем, спортивного упражнения. Никакой любви, никакой страсти. Безличный секс.

Вскоре после возвращения в «Равену» герцог пригласил Роджера к себе в кабинет. На приватную беседу с бренди и сигарами.

– Роджер, мальчик мой, добро пожаловать в нашу семью. Отныне мне с герцогиней ты будешь как сын. Судя по всему, Кевин и Шин не намерены перебираться в Америку и заниматься плантацией. Это слишком серьезное и ответственное дело, оно не оставит им времени на занятия медициной и преподаванием. Поэтому, Роджер, с моей точки зрения, будет правильно и справедливо, если после того, как я отойду от дел либо окажусь в мире ином, все здесь – землю, имущество, дом, хозяйственные постройки, рабов и так далее – унаследуете вы с Равеной.

– Надеюсь, сэр, вы еще долго будете пребывать в добром здравии, – чинно произнес Роджер. – Должен сказать, я потрясен и бесконечно вам благодарен. Уверен, что и Равена сказала бы то же самое.

«Черт ее, эту сучку, знает, что бы она сказала», – подумал он про себя.

– Так, малыш, с этим, стало быть, решено. Полагаю, что, учитывая обстоятельства, тебе с завтрашнего же дня следует начать осваивать науку управления, входить во все детали, чтобы предприятие наше приносило хороший доход. Надо пригласить Карла Рейнолдса. Видит Бог, он оказал мне бесценную помощь. Думаю, и тебе будет служить так же верно.

– Как прикажете, ваша светлость.

Роджер зарекомендовал себя добросовестным и усердным управляющим, умеющим слушать и учитывать добрый совет.

– Думаю, мистер О’Нил, скоро вы будете знать, как вести здесь дела, не хуже моего, – сказал как-то Рейнолдс и, рассмеявшись, покачал головой. – Черт, ведь так и работу потерять недолго, глядишь, и не нужен буду.

– Да ни за что в жизни, Карл, – успокоил его Роджер. – Честно говоря, у меня нет ни времени, ни терпения с головой залезать в эти хозяйственные дела. Ведь существует еще и военная служба. Полковник Стюарт убежден, что недалек тот час, когда мы по-настоящему схлестнемся с этими аболиционистами-янки, и тогда начало гражданской войны – это только вопрос времени. И когда этот час пробьет, Виргиния встретит его во всеоружии, это я вам точно говорю.

Армейские обязанности отвлекали Роджера от дома по меньшей мере три дня в неделю, а иногда приходилось работать и по субботам—воскресеньям, когда они с Джебом муштровали милицейских новобранцев на берегу реки Джеймс.

Сотни юных денди, в жилах которых текла голубая кровь аристократов, размахивая флагами штата Виргиния, разъезжали по прибрежным районам на своих аравийских скакунах либо местных, но тоже чистопородных лошадках. А Джебу Стюарту, Роджеру О’Нилу и другим опытным офицерам предстояло сделать из них настоящих кавалеристов.

Джеб Стюарт был прирожденным лидером, привнесшим много нового в саму стратегию военных действий. Презирая традиционный порядок, складывавшийся в Европе столетиями, когда кавалерию представляли лишь в виде сомкнутого строя конников, устрашающе размахивающих тяжелыми саблями, он вооружал воинов новейшим оружием. В этом смысле Стюарт опередил свое время чуть не на столетие.

– Война – это не торжественный парад, – наставлял он солдат. – Мы бойцы, а не цирковые артисты. Что для нас, кавалеристов, главное? Скорость и маневренность. Порази противника в лицо, потом сзади. А когда он попытается ответить, подайся в сторону и ударь сбоку. – Он поднял саблю. – На параде эти штуки производят впечатление, но на современной войне не стоят ни гроша. Кавалерии горячее оружие нужно не меньше, чем пехоте, и в моем отряде любой должен быть отличным стрелком, а если понадобится, сражаться на ногах не хуже, чем в седле.

Он уже представил в военное министерство проект, по которому традиционные сабли с тяжелыми эфесами должны быть заменены легкими шашками. Роджер О’Нил боготворил своего командира и был готов идти за ним в огонь и воду. Ждать этого оставалось недолго.

– В Сэндхерсте, – сказал он как-то Стюарту, – у меня был инструктор, который любил повторять, что на войне истинное назначение кавалерии состоит в том, чтобы в вульгарном побоище обнаружить момент истины.

Рыжеволосый гигант рассмеялся:

– Хорошо сказано. Пожалуй, я бы не прочь, чтобы у меня на памятнике была такая эпитафия: «Здесь покоится Джеб Стюарт. За всю свою жизнь он не дал ни одного вульгарного сражения».

16 октября 1859 года небольшое застолье у Уайлдингов было прервано появлением вконец запыхавшегося курьера с сообщением для Роджера.

– Капитан О’Нил, полковник Стюарт велел вам немедленно поднять отряд по тревоге. Какой-то гнусный аболиционист по имени Джон Браун вместе с шайкой мятежников захватил арсенал в Харперс-Ферри и пытается поднять восстание рабов.

Роджер вскочил со стула.

– Проклятие!.. Прощу прощения, дамы и господа. Вы слышали, что сказал капрал, и, надеюсь, понимаете серьезность ситуации. Война, как видно, вот-вот постучится в двери.

Новость произвела угнетающее впечатление, и вечеринка быстро подошла к концу. Проводив последнего гостя, Равена последовала за родителями в гостиную выпить перед сном подогретого вина.

Дворецкий Гордон, кухарка и другая обслуга быстро освоились с английскими привычками в еде и напитках. А Уайлдинги, со своей стороны, оценили южные вкусы. Особенно им полюбились жареные цыплята и мятный сироп.

– Я вам больше не нужен, сэр? – спросил Гордон, покончив с сервировкой.

– Нет, спасибо, Гордон. Можешь идти.

Герцог поднял бокал:

– Попутного ветра Роджеру, пусть ему сопутствует удача, и благополучного возвращения в «Равену».

Равена пригубила свой бокал без всякого энтузиазма, что не укрылось от матери.

– Что-нибудь не так, дорогая? Беспокоишься за Роджера?

– Да, мама, я беспокоюсь за Роджера. Но не в том смысле, в каком ты думаешь. Роджер и этот его кумир полковник Стюарт кажутся мне какими-то железными воинами, словно сошедшими со страниц «Илиады». Только одно в жизни и знают. Нет, что меня действительно тревожит, так это преданность Роджера делу конфедератов.

– Конфедератов? – переспросила герцогиня.

– Да, это новый термин, его придумали в рабовладельческих штатах. Теперь ведь только и разговоров что об отделении от Союза, – пояснил герцог. – Речь идет о конфедерации штатов, которые не хотят больше подчиняться федеральному правительству в Вашингтоне. Между прочим, поговаривают, что конфедераты собираются провозгласить своей столицей Ричмонд.