Оглушив бросившегося наперерез солдата, Волк увлек Онор подальше от свистящих стрел. На этот раз индейцы имели бесспорное численное преимущество над солдатами. Губернаторский отряд был наголову разбит.

— А Фурье? — она трясла Волка за плечо. — Что с ним сделали?

— Успокойся, Лилия. Он жив.

— Точно? — она понемногу успокоилась.

— Он жив, — веско объявил Волк. — Он спасся.

Онор с облегчением прислонилась лбом к его плечу, все еще не веря, что все обошлось, и они снова вместе. Придя в себя, она поверила, что все уладилось, и, конечно, стоило ей поверить в это, как ее наивные фантазии были развенчаны. Словно издалека, слышала она строгие слова Волка о том, что ей следует отправиться в Соун-Крик и поселиться там. Она непонимающе и изумленно покачала головой.

— Зачем, Волк? Почему я должна куда-то идти?

— Это война, Тигровая Лилия. Ты не можешь оставаться со мной. Это опасно.

Теперь до нее дошло — он собирается оставить ее одну, — одну, после всего, что она пережила. Ради чего тогда…

— Ну нет, Волк! — воскликнула она, впиваясь пальцами в его плечи, словно собираясь вытрясти из него душу. — Так не пойдет! Никуда я не без тебя не пойду!

— Я провожу тебя, — его лицо осталось непроницаемым. Она готова была поверить, что ему все равно.

— Нет. В конце концов, жена я тебе или не жена?! Я же всего только хочу быть с тобой! — она едва ли не кричала на него, ослепленная горячей волной гнева.

— Рядом со мной мои воины, Тигровая Лилия. Ты видишь около них их жен?

Нет, их жены далеко, в безопасном месте, там, где их не сразит выстрел белого человека. И ты должна быть там, где тебя никто не тронет.

— Это не правильно, не правильно, — упрямилась Онор, хотя уже начинала понимать, что Волка не переспоришь. — Я не хочу отсиживаться в темном уголке, пока ты рискуешь жизнью.

— Я знаю, что ты не хочешь, — тихо сказал Волк. — Никто не хотел бы.

Но что значат наши желания? Ведь я, и ты, Тигровая Лилия, мы оба знаем, что так нужно. Ты не можешь воевать наравне с моими воинами — ты не рождена воином. А я не могу не защищать мой народ. Так написана твоя судьба — ты должна ждать.

Она поникла в его руках. Бессилие что-либо изменить — вечное напоминание, что никто не распоряжается своей судьбой.

Ей с первого взгляда не понравился Соун-Крик. Она бы даже не назвала его городом. Деревянные одноэтажные строения тянулись вдоль грязных улочек, и только неаккуратные аляповатые вывески оживляли серый пейзаж.

Она жалобно оглянулась на Волка, вдруг он передумал, но он неумолимо покачал головой.

— Я приду за тобой, — он крепко сжал ее руку.

— Хорошо, — она почти смирилась. Но душа у нее ныла и разрывалась на части. Подобно каждой из женщин, когда-либо отпускавших своих близких на войну, она не могла думать ни о долге, ни о чести, она помнила только, что может потерять его навсегда.

— Что же мне делать? Куда мне идти? — Соун-Крик выглядел чужим, грязным и неприветливым, и Онор не представляла, как ей выжить в нем одной.

— Просто жди меня, Лилия. Поселись в одной из тех комнат, что сдают бледнолицые, и жди.

Она горько рассмеялась его наивности.

— У меня остались жалкие гроши, Волк! Их не хватит даже, чтобы заплатить за комнату, а я еще и не воздухом питаюсь! А ты говоришь…

Его строгие черты не смягчились, он смотрел прямо на нее с каким-то отеческим сожалением.

— Ты всегда знала, Тигровая Лилия, что я не смогу дать тебе то, к чему ты привыкла. Мой народ не нуждается в деньгах. Все, что нам нужно, мы делаем себе сами. Если ты одна из нас, ты справишься. Если нет…

Она не дала ему договорить фразу.

— Я справлюсь, Волк, не сомневайся во мне.

— Хорошо.

Они обменялись долгим поцелуем на прощание, а спустя несколько мгновений она уже стояла одна на пустой улочке. Светало. «Кажется, у меня начинается новая жизнь», — с горечью подумала она. И вдова Креза отправилась на поиски работы.


Ничего так не раздражало Онор-Мари, как мерное шкрябание метлы по деревянному полу. Этот звук отдавался у нее в голове, вызывая острое желание взвизгнуть и броситься наутек. Но она лишь вздохнула и сняла с огня огромную кастрюлю с подогретой водой. Теперь самое противное — она принялась мыть грязные тарелки, оставшиеся после ужина. Служанка в салуне — кто поверит, что это она, баронесса, дочь графа де Валентайна, портит нежные руки тяжелой работой. Мгновение она разглядывала потрескавшуюся кожу на своих руках, которая приобрела нездоровый красноватый оттенок от постоянного соприкосновения с водой. Вот так насмешка — она устало и недоумевающе покачала головой. Столько усилий, и все напрасно. Она получила то, чего всегда страшилась. Служанка в дешевом салуне!

Уворачивается от липких рук нетрезвых посетителей, подает им еду и моет тарелки — и так целый день, до ночи. Вот итог ее стараний! А взамен, взамен она получает полусъедобную еду и койку в комнате, больше похожей на чулан! И одиночество… Оно вновь отыскало ее и навалилось на нее со звериной беспощадностью. И кому нужна независимость, обретенная такой ценой? А Волк… Однажды он и впрямь навестил ее.

Теперь Онор не могла ошибиться, и когда она услышала знакомый крик сойки, то первым делом бросилась к окну и распахнула его настежь. Ее комнатка находилась на первом этаже и окном выходила на заброшенный пустырь. Онор подождала, и ждать пришлось недолго. Не прошло и минуты, как Волк перебрался через пустячное препятствие и оказался внутри. Он выглядел побледневшим и усталым.

Онор не спрашивала, как он разыскал ее, и не спрашивала, как он решился придти в город, полный людей, столь недоброжелательно настроенных.

Она обрадовалась со всей доступной ей силой, мгновенно простив ему свои недавние страдания на грязной кухне.

— Закрой окно, — проговорил он, присаживаясь на край ее жесткой кровати. Она поспешно кивнула, задвинула щеколду и опустила жалкие занавески. Затем она обернулась и обнаружила, что Волк заснул, одной рукой прикрыв глаза от света, другая же бессильно свесилась вниз, касаясь пола кончиками пальцев. Онор замерла; обида, гнев всколыхнулись в ней, но ненадолго, сменившись острой, ноющей, как рана, жалостью. И нежность с привкусом горечи затопила ее сердце. Она сидела около него в течение долгой-долгой ночи, с жадностью скряги собирая мгновения, когда он был рядом. Она осторожно подняла его руку и прижалась к ней щекой, и сидела так в смутной полудреме, надеясь оттянуть неминуемое приближение утра.

А рано утром он снова ушел, и ей ничего не оставалось, кроме как отпустить его.

— Все скоро кончится, — обещал он ей уходя. — Гуроны будут воевать на стороне Франции, и наши народы станут братьями.

Его слова утешения только пугали ее еще сильнее.

— На стороне Франции против кого?

— Гуроны помогут франкам воевать с английскими воинами, взамен франки помогут одолеть алгонкинов, — серьезно пояснил он. Ей хотелось завизжать.

— Я не верю, Волк, — простонала она.

— Они дали слово чести.

Он верил им! У Онор голова пошла кругом. Он верил французам, и в голове у него не укладывалась возможность, что те только ищут способ подставить индейцев под пули вместо себя. А она не умела втолковать ему, что им ничего не стоит солгать. Он не был ни глуп, ни наивен, он всего лишь мерил людей по своей мерке, мерке, где честное слово ценилось дороже всего золота мира.

Они не виделись несколько недель, потом он пришел за ней. Как ни стыдно ей было, Онор расплакалась, увидев его вновь.

— Забери меня отсюда, — молила она. — Я не могу так больше. Лучше попасть под случайную пулю, чем гнить тут заживо. Посмотри на мои жуткие руки, посмотри на меня, Волк! Это уже не я, Тигровая Лилия, это вьючная скотина, которая смиренно тащит свое ярмо. У меня не осталось ни мыслей, ни желаний, мне все становится без разницы — я устала, я не могу так жить.

Она уже практически готова была покинуть его, если он не согласится, до такого состояния она дошла. Но он согласился.

— Хорошо, Тигровая Лилия. Я возьму тебя с собой.

— Возьмешь? — она задохнулась от радости. — Правда, возьмешь?

Он сдержанно кивнул.

Онор бросилась к нему на шею, сияя от облегчения, но тревога вернулась, не дав ей и минуты насладиться покоем. Что-то не так было с Волком, она еще не вполне осознала что, но не так. Она почувствовала, — то, что творилось у него в душе, нашло отклик в ее сердце, и в душе у него была тьма. Она отпрянула.

— Что случилось, Волк?

— Пойдем, Лилия, поговорим по дороге.

Он не отрицал… Онор больше не нуждалась в словах.

Они покинули ненавистный Онор Соун-Крик, и скоро углубились в лес. Там она, еще недавно дрожавшая от каждого шороха, чувствовала себя теперь почти как дома. После душной жаркой кухни, где она работала, она думала, что попала в рай.

Когда ей наконец удалось вытянуть из Волка несколько скупых слов, она узнала, что его племя потерпело жестокое поражение от английского отряда, и теперь гуроны являлись одним из самых малочисленных племен во всем Новом Свете. Несколько десятков уцелевших — вот и все, что осталось от грозного лесного народа. И еще воспоминания…

Она не посмела высказать вслух свою радость, что видит его среди живых, но в душе она дорожила только его жизнью. Она страдала, потому что страдал он, но сама она не испытывала ничего к его соплеменникам. Она не ругала себя за бездушность. У нее не хватило бы сил сопереживать всем. Она не утешала Волка, — его обидели бы ее утешения. Она молча приняла очередной удар судьбы.

Уже на другой день Онор начала сожалеть об аде, которого лишилась. По крайней мере, это был теплый ад, где не было пронизывающего ледяного ветра. Она ежилась от холода, вздрагивая от каждого порыва ветра. Волк отдал ей свою бобровую накидку, но она все равно стучала зубами. Она жалась к нему, как замерзший птенец, измученная и несчастная.