— Позвольте мне угадать. Вы — мадам де ла Монт?

— Мне кажется, вам хотелось сказать «та самая мадам де ла Монт», не так ли? — задорно спросила она.

— О, мадам, безусловно, я слышал о самой храброй женщине в Новом и Старом Свете, — он был идеально вежлив и этим покорил ее. — Рад, что вы приняли мое приглашение.

— Для меня оно было честью, господин де Фурье. Вы прибыли прямо из Франции?

— Я лишь неделю как с парохода. Теперь я задержусь здесь надолго.

— Надеюсь, это не ссылка?

— О нет, — он рассмеялся. У него был приятный живой смех, и Онор с удовольствием присоединилась к нему.

— Когда я впервые попала сюда, я была просто в ужасе, — сказала Онор.

— Надеюсь, вам здесь понравится, хотя первые недели вам будет хотется все бросить и на первом же корабле бежать домой, уверяю вас.

— Что поделаешь?! Работа. Меня прислал король Франции, наивно полагая, что мой дипломатический дар поможет наладить добрососедские отношения на этих землях. Он не учел, что я здесь чужак, но я надеюсь, тем не менее, приложить все усилия.

— Благородная, но безнадежная задача!

— Почему?

— Потому что французов полюбят здесь только тогда, когда парус их последнего корабля скроется за горизонтом, оставляя эту землю ее настоящим хозяевам, — заметила Онор.

— Не нужно преувеличивать, — мягко сказал Фурье. — Такие огромные пространства, столь малочисленные народы их населяют, разве уголок этой прекрасной земли не может остаться за нами? Никто не говорит, что Франция единолично займет весь этот гигантский континент, — Онор сразу поняла, почему этого интеллигентного, не похожего на здешних воинственных, озлобленных офицеров прислали поддерживать шаткий мир. Он обладал врожденным даром говорить людям то, что они хотели услышать, не лгать, но излагать правду так, чтобы она выглядела привлекательной. Его деликатная улыбка и великосветские манеры могли значить больше, чем грозное бряцание оружием. Онор невольно обрадовалась, ей подумалось, что раз за переговоры возьмутся люди, подобные Фурье, возможно, война и вправду кончится, индейцы останутся на своих землях, за французами останется побережье и те небольшие участки в приграничной зоне, где уже поселились смельчакиколонисты. С Англией тем более можно будет найти общий язык, ведь Фурье прав — такие необъятные просторы. Как наивна была Онор, далекая от политики, одинокая, запутавшаяся на границе между суровым каменным веком и не менее суровой современностью. Она уже видела уютный бревенчатый дом, компромисс между тесным вигвамом и настоящим шикарным домом, в котором она привыкла жить, себя в элегантном утреннем платье разжигающую очаг, Волка, неторопливо собирающегося на охоту. Они бы принадлежали миру, где больше не было бы разделения на краснокожих и бледнолицых. К ним бы заходили скоротать вечер милые люди вроде Фурье. А вокруг их дома был бы дикий первозданный лес, но ей нечего было бы бояться, ведь она, жена вождя Свирепого Волка, была бы любима и почитаема индейцами. И старый Мудрый Лось помогал бы ей, своей любимице, советами. В глубине души она знала, что так никогда не будет, но этому уголку души было велено молчать и не портить очарование видений.

Фурье перешел к другим гостям, и она осталась одна. И больше никто не подходил к ней, чтобы сказать ей, что она «самая храбрая женщина в Новом Свете». Она чувствовала враждебность. Люди перешептывались у нее за спиной, и не таясь, подталкивали друг друга локтями, указывая на нее. Для них она была «женщиной, которая спала с индейцем», вот и все. Не имело значения, кто она, откуда, насколько она умна, добра или даже богата. Они вынесли ей приговор, и он не подлежал обжалованию. Она взяла у лакея бокал с шампанским, и кое-как справляясь с дрожью в руке, пригубила вино.

У двери появились очередные гости, и Онор с ужасом узнала полковника д’Отвиля, который, держа под руку супругу, миниатюрную женщину, похожую на майского жука, шел прямо на нее с кислой миной на лице, которая должна была обозначать высокомерие благородного сеньора, вынужденного терпеть присутствие низших сословий. Он, наконец, тоже заметил ее, и его лицо вытянулось. Позабыв про свои светские манеры, он ткнул в нее пальцем.

— Что она здесь делает? — Фурье миролюбиво улыбнулся.

— Здесь губернатор. Не хотите засвидетельствовать ему свое почтение?

— предложил он.

— Что она здесь делает, позвольте узнать? — грубо повторил он. — Это какая-то ошибка. Ни я, ни моя супруга, ни уважаемые гости не могут провести вечер в ее обществе. Это унижение для всех нас, — пропыхтел он, задыхаясь от гнева. — Возможно, вас еще не ознакомили с ее подвигами, господин посланник короля.

— Вы преувеличиваете, месье д’Отвиль. Мадам не могла совершить что-то столь неблаговидное, как вы утверждаете. Ее благородное происхождение…

— К дьяволу ее происхождение! Она оставила нас в дураках. Она не на нашей стороне, она помогает дикарям! Более того, я скажу вам…

— Довольно, — взмолился Фурье. — Позвольте просить вас не устраивать скандал на балу.

В Онор боролись желание молча выскользнуть и уйти с желанием шумно возмущаться, доказывая свою правоту. Но Фурье явно оставался в меньшинстве. Гости присоединились к Отвилю. Мало кто из них знал что-то об Онор не понаслышке, но их громкие злые выпады звучали для нее как набат Страшного Суда. Она ожидала осуждения, но не такого же!

Ропот становился все громче. Отвиль подробно рассказывал о ее пребывании в крепости, изрядно приукрашая ее «безумие». Волк в его живописном описании был просто исчадием ада, а Монт невинной овечкой, жертвой собственного великодушия. Онор не выдержала.

— Все это ложь, — закричала она. — Все от первого до последнего слова!

Вы все трусы и лжецы! Оставьте вы все меня в покое!

— Убирайтесь вон! Вон отсюда! — Онор невольно отступила. — Вам не место в приличном обществе, мадам!

— Не орите на меня, я уйду, — закричала она в ответ. — Думаете, я так уж ценю ваше драгоценное общество? Да вы все ничтожества! Тупые ничтожества!

Дрожа от ярости, Онор бросилась прочь. Она сбежала по мраморной лестнице, чувствуя, что ее щеки и даже уши залила алая краска. Досадуя на себя еще больше, чем на своих обидчиков, она оттолкнула от парадной двери важного лакея и выскочила вон. Она не помнила, на чем приехала, и пешком, не обращая внимания на ледяной ветер, бросилась по темным городским улицам. Она не помнила, как разыскала гостиницу, где жила. Как оглушенная, она поднялась на второй этаж и распахнула дверь. Волк все еще был там, и обезумев от обиды и, одновременно, облегчения, она кинулась ему на шею, спрятав лицо у него на груди.

— Я не хотел уходить, не дождавшись тебя, — сказал он грустно.

— Как хорошо, что ты здесь, Волк. Они… все… — она махнула рукой, не зная, как рассказать ему, что случилось, и не задеть его. — Они тупые самодовольные скоты.

— Я не хотел, чтобы ты шла, — напомнил Волк.

— Ты был прав. Мне стыдно за себя.

— Ты такая, какая есть, Лилия. Нечего стыдиться. Скажи, они оскорбили тебя?

— Еще как! Они вышвырнули меня вон. Я не достойна дышать с ними одним воздухом. Вот так.

Она понемногу успокоилась, и желание плакать и жаловаться у нее прошло. В конце концов, свой выбор она сделала, и не в пользу соотечественников. И нечего теперь ждать от них терпимости — ее не будет.

Она перевела дыхание, вздохнула и, словно проблеск солнца среди туч, ее губы тронула улыбка.

— Это было глупо — идти на этот прием. Я получила урок. Полезный урок.

Волк, казалось, огорчился больше, чем она. Не из-за себя, конечно. Ему подумалось, что Онор слишком многим приходится жертвовать из-за него, а ему хотелось не только брать, но и отдавать. Все же ее улыбка успокоила его, и взяв ее на руки, он перенес ее на жесткую гостиничную кровать и осторожно уложил. Она перевернулась на живот и, подложив руки под подбородок, смотрела на него из-под ресниц. Волк присел рядом с ней на краешек кровати.

— Останься со мной, — попросила она.

— Меня ждут, Лилия.

— Подождут. Зачем ты им нужен — ночью? Вернешься утром. Пожалуйста.

Мне одиноко.

— Будь по-твоему, Тигровая Лилия, — ей удалось его уговорить. Онор потянула его к себе, и теплые руки обвились вокруг ее тела. Она приникла к нему, отгоняя навязчивые мысли и страхи. Он с ней. Все будет хорошо…

Неприветливое утро следующего дня Онор встречала одна. Волк ушел. Она стояла у окна в унылом номере постоялого двора, мечтая, чтобы неделя прошла поскорее. Ей не терпелось покинуть город, давший ей такую пощечину.

Но приходилось ждать, ничего не поделаешь.

В дверь постучали. Она неохотно отперла ее и выглянула.

— К вам гость, мадам, — вслед за хозяином появился Фурье, со смущенной улыбкой на тонком лице аристократа, он стоял, держа в руке шляпу.

— Можно?

Она посторонилась, впуская его.

— Я хотел извиниться перед вами, мадам. Я не могу спать спокойно.

Прошу вас, поверьте, что мое приглашение было искренним. Никак не предполагал, что получится столь безобразная сцена.

— Я не виню вас.

— Но это был мой прием, и я в ответе за то, что случилось. Мне чрезвычайно стыдно.

— Пустяки. Мне не следовало приезжать. Я сама виновата, — она обезоруживающе улыбнулась.

Но Фурье был безутешен.

— Не говорите так, мадам. Я виноват, что допустил подобный конфуз, и мне нет оправдания. Я могу чем-нибудь хоть частично загладить мою вину?

Он держался так мило и непринужденно, что Онор растаяла.

— Разве что вы покажете мне город.

Он просиял.

— С радостью!


Неделя пролетела незаметно. Онор-Мари, довольная и в отличном настроении, мысленно прощалась с унылой гостиницей. Утром Волк будет ждать ее в условленном месте, и они смогут наконец жить своей собственной жизнью, строить свой, им одним принадлежащий мир. Она прекрасно осознавала, какие слухи ходят сейчас по городу, и невольно забавлялась всеобщей уверенностью. Ее имя связывали с именем Фурье — и пожалуйста.