— Что же вы предлагаете? Война кончится не завтра. Что же, мне еще полгода сидеть в этой дыре и, что, молиться целыми днями? Так же можно с ума сойти.

— Ниспошли мне терпения, Всевышний! Почему, собственно, нет? Разве не нужно вознести благодарственную молитву за ваше спасение от ужасной участи? Разве не вы твердили, что вашему целомудрию и вашей вере угрожает опасность? Так она миновала! Благодарите же Бога!

— Я благодарю. Но охотнее я бы благодарила его дома, далеко от этих ужасов, от стрел, скальпов, ружей! Мне просто тяжело здесь. Меня здесь невзлюбили.

— Возможно, вы дали повод, Онор-Мари. Ничего, что я вас так называю?

Возможно, вы слишком кичились перед ними вашим титулом, вашими деньгами.

Вы заставили этих людей завидовать вам, а потом стали искать их доброжелательного отношения.

Отчасти он был прав. Но Онор не смогла бы этого признать.

— Но они сразу отнеслись ко мне враждебно! Они смотрят на меня, как на прокаженную! Словно я не в плену была, а бог весть чем занималась! — выкрикнула она со злостью. — Как будто я там, по меньшей мере, переспала со всем их племенем! Подумать только!

Он как-то неловко молчал, пряча глаза.

— Я не осуждал бы их, Онор-Мари. Я сам видел вас в плену, и, позвольте заметить, вы не производили впечатления замученной жертвы. Вы, помнится, пропадали целыми днями в лесу вместе с тем язычником. О, не обижайтесь, Онор-Мари! Я не хотел сказать, что я так думаю. Но ведь мог бы подумать, не так ли? Я все понимаю. Но люди, незнакомые с нравами племен, могут решить…

Она яростно топнула ногой.

— Хоть вы не повторяйте всю эту чушь, отец! Я всего лишь хотела выжить! Неужели трудно понять? Они хотели, чтобы я учила их язык?

Пожалуйста. Их обычаи? Ради Бога. Все что угодно, пока они меня не трогали. Красный Волк не подарок, но он нормальный человек, который слушает тебя прежде, чем опустить тебе на голову свой томагавк. А вы все сначала судите, не давая вставить и полслова!

— Онор-Мари, дочь моя! Мы не безгрешны, но все мы молимся, чтобы нам простили наши прегрешения и наставили на истинный путь. Молитесь и вы.

Возможно, и краснокожие услышат слова истинной веры и станут на праведный путь. Пусть не теперь. Пусть через долгие годы. Простите тем, кто неверно понял вас. Смирение оценят. Но не замыкайтесь в своем гневе и обиде. Это не угодно Богу, и неприятно людям. Хорошо?

— Да, отец Мерсо, — она была глубоко разочарована разговором. Не в общих фразах она нуждалась, а в реальной помощи. А помощи от отца ждать не приходилось. Она медленно брела по двору. «Мой эгоизм? — спрашивала она себя. — Неужели это так уж грешно, любить себя и заботиться о себе? Такой ли уж эгоизм стремиться жить нормальной привычной жизнью? Я прошла столь долгий путь, я достигла того, о чем мечтала. И на моем пути стоит лишь самодовольный губернатор захолустной провинции. Смешно! Боже, как же мне выбраться отсюда? И не через год, а теперь же. Может, индейцы вообще сожгут этот чертов форт, в отместку за их лагерь?»

Она вздохнула. Была ли то ее вина, что она и правда всю жизнь любила только себя, сделали ли ее такой обстоятельства? Есть вещи, известные лишь Провидению.


Прошло два дня. На третий на рассвете Онор разбудил отчаянный визг. Он длился долго, звонкий, на высоких нотах, испуганный женский визг. Не проснувшись толком, Онор выскочила из комнаты.

— Что такое? — она столкнулась нос к носу с мадам Буатель-Лерак, которая с перекошенным лицом неслась по широкому коридору. Судя по ее лицу, кричала именно она.

— Индейцы!

— Где?! — ужаснулась Онор.

— Окружили форт! Перестреляют нас! Всех убьют! Их так много, так ужасно много! А у нас так мало солдат! Боже! Что же делать?

Онор выглянула из узкого, похожего на бойницу окна коридора. Часового не было, то есть он был, но его руки и голова свисали вдоль бортиков вышки, а ноги зацепились за что-то внутри. Из-за высоких стен форта ничего не было видно.

— Я поднимусь на крышу, — сказала Онор, — взгляну, есть ли индейцы.

— Я пойду с вами.

Они поднялись по винтовой лестнице вверх. Оттуда вид открывался шикарный, на многие мили вдаль. Вокруг форта все было пестрым, в глазах рябило от красноватых тел, черно-белых орлиных перьев, копий и луков. Онор чуть высунулась, и хотя она была далеко, ее тут же заметили, и лишь чудом стрела не настигла ее. Сразу раздался жуткий боевой клич, и затем звук удара.

— Хотят выбить ворота! — завопила губернаторша.

— Уйдем отсюда, не то еще подстрелят, — Онор увлекла ее за собой в безопасное место. — А где губернатор? Что он говорит?

— Он инструктирует солдат.

Они нашли его во дворе, он бранил за что-то своих людей, перемежая приказы с руганью.

— Женщины? — он соизволил заметить их. — Спрячьтесь в доме и не выходите. И не мешайте мне здесь.

— Выдержат ли ворота? — спросила Онор.

— Я почем знаю? Прячьтесь, сказано вам!

Пришлось уйти в дом и прислушиваться к выстрелам оттуда. Солдаты с ружьями забрались на крышу и стреляли по осаждавшим, но меткие индейцы доставали их даже там, попутно продолжая методично таранить ворота. Время от времени через забор перелетали горящие факелы, их едва успевали тушить.

Загорелся лишь один сарай с провизией, но с пожаром удалось справиться.

До вечера крепкие ворота так и не поддались под натиском краснокожих, хотя так трещали, что каждую секунду казалось, что они вот-вот падут. Онор вместе с другими женщинами, жившими в форте, сбились в одной комнате, но вместе того, что бы поддержать друг друга, они лишь усиливали панику, припоминая, какие жестокости учинили индейцы в других местах, где, как они слышали, им удалось одержать победу. С наступлением темноты шум немного стих, форт получил временную передышку. Появился бледный губернатор.

— Мне удалось отправить гонца, — сообщил он. — Даже двух. Может, хоть один сумеет вызвать к нам подкрепление. Но не знаю, вряд ли ему удастся миновать индейцев живым. Но если он выберется, то послезавтра полковник Сорель будет здесь со своими людьми.

Утром индейцы все-таки выломали ворота. Часть солдат удерживали их натиск, но сражение скоро переместилось во двор форта. Все остальные забаррикадировались в доме, к счастью, выстроенному на совесть. Бой был долгим. К концу дня стало ясно, что форт неминуемо падет, если никто не придет на помощь. Во дворе вовсю хозяйничали индейцы. Подавив сопротивление защитников форта, они занялись дверью, решив протаранить ее бревном, что так успешно подействовало на ворота. Но дверь не поддавалась.

Уцелевшие солдаты принялись палить из окон, и нападавшие пока оставили дверь в покое. Они разбрелись по двору, совая нос во все пристройки. Кто-то нашел запас виски, и у осажденных вновь появилась надежда на передышку.

Ночь все провели без сна. Только надежда на подмогу со стороны поддерживала дух французов. Они были заперты в доме без пищи и воды, и впереди их ждала незавидная судьба.

Звук горна пронзил утреннюю тишину. Узники потянулись к окнам.

Предрассветная мгла уже начала рассеиваться. И двор был пуст. Неподвижно лежали погибшие, но индейцев нигде не было видно. И вновь весело протрубил горн. К форту подходил полк французских солдат.

— Где же индейцы? — недоверчиво спрашивал полковник Сорель у губернатора. — Я лично никого не вижу.

Тот развел руками.

— Ушли. Должно быть, ночью. Я сам не понимаю.

— Уж не приняли ли ваши люди за индейский набег десяток воришек, отбившихся от своего племени?

— Я потерял почти всех своих людей! — возмутился губернатор. — Ваши сомнения оскорбительны!

— Пардон, я не имел в виду оскорбить вас. Однако ваше поражение унизительно для всей французской нации.

— Поражение! — воскликнул Буатель-Лерак. — Кто говорит о поражении?!

Индейцы позорно отступили!

Полковник приподнял одну бровь.

— Я поверю, что их часовые предупредили их о нашем наступлении, и они благоразумно спрятались в лесу, но не убеждайте меня, что краснокожие струсили в двух шагах от верной победы.

Обиженный губернатор фыркнул и ретировался.

Затишье длилось несколько часов, затем на открытом участке демонстративно появились двое индейцев в высоких головных уборах из перьев и вышитых бисером одеждах. Судя по их поведению, это были парламентеры.

Полковник бросил свирепый взгляд на губернатора.

— Заключите какую-угодно сделку, но остановите кровопролитие, — прошипел он. — Вы и так потеряли неоправданно много людей. Сейчас не время мстить.

— Угу, — пробормотал губернатор, напяливая шляпу и вооружаясь резной тростью. Он, трусливо подрагивая всем телом, вышел к индейцам.

— Я губернатор Буатель-Лерак! — крикнул он. — Что вам нужно?

— Когда взойдет и сядет одна луна, вожди всех наших племен будут здесь. Наши вожди желают говорить с вождями бледнолицых. Желает бледнолицый вождь говорить с ними?

— Переговоры? Отлично! Мы желаем переговоры. Мы согласны, — поспешно согласился Буатель-Лерак.

— Жди вождей, когда солнце будет у тебя над головой. Они придут. Я сказал.

Делегация неторопливо удалилась, а губернатор, довольно потирая руки, поспешил рассказать всем, что непосредственная опасность миновала, и краснокожие пошли на переговоры.


Губернатор встречал индейцев в своем самом великолепном камзоле; он был напыщен и чванлив. Должно быть, он мнил себя едва ли не богом, так явно он ожидал, что индейские вожди падут ниц перед его милостью, самим Буатель-Лераком. В зале горело два десятка свечей, создавая величественную и торжественную атмосферу. Онор в изящном платье из светло-абрикосового шелка сидела рядом с губернатором. После ее поступка у нее было право участвовать в переговорах, ведь кто знает, победили бы французы или нет, не стань Онор на их сторону так своевременно. Наконец явились вожди, в расшитых бисером одеждах, с ярко раскрашенными лицами, с выражением глубокого презрения в глазах. Онор-Мари встретилась глазами с Волком. Он был спокоен как всегда, но она сидела, как на иголках. Ей было немного стыдно за предательство, но ведь она была пленницей, и у нее было право бороться за свою жизнь и свободу. Она храбро глядела ему в глаза, и их молчаливый поединок остался без победителя. Никто не отвел взгляда.