Дивляна действительно в самый день приезда, когда старейшины в истобке еще обсуждали последние события, попросила Тепляну позвать к ней мать. Сейчас она была одна: Вышеславовых девушек Яромила увела к Святодаре, чтобы дать вернувшейся сестре возможность прийти в себя. Милорада откликнулась: ей тоже хотелось поговорить с беглой дочерью без лишних ушей.

— Ну что, добегалась? — спросила она, глядя на склоненную голову Дивляны, которая встала при ее появлении, но еще не собралась с духом взглянуть матери в лицо. — Так и знала, что простудишься в дороге! — сказала Милорада обыденно, как будто Дивляна ездила всего лишь в Дубовик навестить Доброчесту. — Чем лечили?

— Травами, как ты завариваешь, а еще кудесница Невею гнала.

— Не кашляешь уже?

— Нет вроде.

— Ну, Добролюта — баба мудрая, уж в этом на нее положиться можно. Да и в другом тоже, слава чурам… Она придумала, что ты за благословением в Словенск поехала?

— Вышеслав. Велем его уговорил про… про Вольгу не упоминать… — Дивляна еще ниже опустила голову и имя своего злополучного жениха почти прошептала. — Но, может, так оно и есть… Боги не выбрали бы меня Девой Ильмерой, если бы я была недостойна…

— А думаешь, что достойна?

— Тогда еще нет. — Дивляна не могла поднять взгляд, но ей нужно было высказаться. — Я поняла, что ты мне тогда говорила… В тот день, когда я узнала, что вы меня… за Аскольда… Не найдет своей судьбы тот, кто от судьбы рода оторвался. Я потому и заболела, что сбежала. Так и умерла бы в лесу. Добролюта меня подобрала и в Перынь отвезла. Там и поняла, чего от меня боги хотят. Пока не в роду — нигде мне места нет. А чтобы в роду быть, надо волю предков исполнять. Я исполню. — Она наконец посмотрела на мать. И ее глаза вдруг в полутьме повалуши показались Милораде необычайно светлыми, свет будто струился из них, и у нее дрогнуло сердце: сама жрица Макоши, она почуяла в дочери присутствие богини. — Не по принуждению и не из почтения даже. Хотя это тоже… Исполню, потому что боги и предки велят идти…

— Ну, благослови тебя Макошь! — Милорада обняла дочь и прижала к плечу ее голову. — Коли ты для рода, то и он за тебя, предки тебя не оставят. Я знаю, как сделать, чтобы и в чужой земле они тебя не потеряли. Может, и правду Добролюта говорит. Река течет, зерно прорастает…


Когда всеобщее возбуждение поутихло, Белотур стал прозрачно намекать, что пора бы уже и в дорогу. А то ведь осень не за горами, дожди пойдут, похолодает… Распутицы он не боялся — весь путь до среднего течения Днепра предстояло проделать по воде, не считая волоков, но, разумеется, в теплое время путешествовать приятнее, чем под осенним дождем. А путь предстоял дальний, до снега бы успеть. И Домагость занялся сборами. Провожать невесту к жениху должны ее родичи, и хотя дружина была почти готова, кому ее возглавить, пока оставалось неясным.

Об этом и шла речь между воеводой и его старшим сыном, когда Велем однажды утром явился в истобку. Встал он довольно рано, вышел умыться и во дворе повстречал Ложечку. Встретив его взгляд, она улыбнулась — не так чтобы радостно, скорее сдержанно, но приветливо — и поклонилась. Она носила воду, и Велем, которому девушка казалась слишком хрупкой для этой работы, немедленно кинулся ей помогать. За прошедшие три месяца она полностью оправилась и окрепла, на щеках появился румянец, но и теперь она выглядела на несколько лет моложе, чем была, а ее тонкие руки с маленькими кистями и узкими запястьями всякого навели бы на мысль, что натаскать воды для нее слишком тяжелая работа. Ложечка никогда не жаловалась и безропотно бралась за все, что ей поручали. Собственно говоря, пожаловаться она и не могла, потому что за эти месяцы обучилась лишь нескольким словам и была очень молчалива, но по ее лицу никогда нельзя было сказать, что она недовольна своей участью.

Увидев ее после поездки, Велем так обрадовался, что даже жарко стало. Захваченный этими делами, он не вспоминал о ней, но тут вдруг понял, что скучал по своей Ложечке, сам того не зная. Чем больше он смотрел на нее, тем больше верил, что эта девушка непростого рода. В ее осанке, в глазах, в каждом движении чувствовалась внутренняя сила, необычная для простой челядинки. При этом она была усердна и старательна, искусно шила и вышивала. И к тому же с каждым днем она становилась красивее — а может, Велему так казалось. При взгляде на нее он чувствовал восхищение и щемящую сердце нежность. Не раз уже он просил мать не нагружать Ложечку слишком тяжелой работой, но та сама бралась за дела, не дожидаясь приказов. А ему хотелось оберегать ее, сделать ее жизнь легче и приятнее, чтобы хоть когда-нибудь увидеть радостную улыбку на ее лице. И не раз уже он ловил себя на мысли, что не будь она рабыней, лучше жены ему бы не найти…

И чем дальше, тем больше эта мысль им овладевала. Сама Ложечка всем была хороша и нравилась Домагостю и Милораде; мешало только то, что в Ладоге ничего не знали о ее роде. Но ведь когда-нибудь, выучившись словенскому языку, девушка сама расскажет о себе. И если выяснится, что она все же недостаточно знатна, старшую жену можно взять другую. Тогда наконец он выйдет из круга неженатых парней и его перестанут попрекать короткой рубашкой.

Все еще думая о Ложечке, Велем вошел в истобку и увидел отца и Доброню, сидящих у стола и о чем-то увлеченно толкующих.

— А точно? — спрашивал отец, озабоченно хмуря брови.

— Да и мать подтвердила. — Доброня кивнул. — Я бы поехал… мне и самому белый свет посмотреть любопытно… Но она — в слезы, да я и сам думаю: как она с двумя-то управится одна?

— Ну, не одна она, не в лесу ведь живете…

— Хоть и не в лесу, а все же… Дивляна уедет, Тепляна, может, с нею, и кто у нас дома-то из женщин останется?

— Тепляна с ней не поедет — сватали ее вчера. Ты где был-то?

— За Нежату?

— А за кого ж еще?

— Ну, хоть и не уедет, а из дому уйдет. И кто останется? У Ярушки свой на руках будет, да и не работница она теперь. Мать, да Молчана, да Сойка с Сорокой — вот и все. И покацать будет некому. Лузика вон еще, — добавил он, увидев в это время вошедшего Велема и вспомнив, как тот принес в дом новую челядинку.

— А вы о чем? — осторожно осведомился Велем, видя, что они хоть и заметили его, но голосов не понизили.

— Да… радость у нас! — ответил Домагость, хотя по его лицу никто не сказал бы, что они обсуждают радостное событие. — Никаня в другой раз тяжелая. Плодовитая сноха у меня — одному едва успели имя наречь, у нее уж другой готов! Вот я и не знаю, как мне теперь Доброню в Киев посылать. Может, полгода проездит, а может, и целый год, тут уж не угадаешь, как все сложится, а жену с двумя ребятами не хочет надолго оставлять. И прав ведь: Дивляна уедет, Тепляну просватали у нас, Яромиле в тот же срок своего качать. Вот и выходит, что помогать ей будет некому. Кому Дивляну везти, и не знаю. Гребня, что ли? Тебя бы послать, да неженатому парню уважения не будет. Вот был бы… Ты-то когда женишься? — Домагость окинул взглядом стоявшего перед ним парня, словно прикидывал, достаточно ли тот вырос.

— Да я и женился бы, — ответил Велем, вспомнив, о чем только что думал. Похоже, сама судьба подталкивает его сделать этот шаг. — Если позволишь, батюшка. А то задразнили меня уже короткой рубашкой. Даже Вышеня, и тот…

— К кому же свататься будем? — Доброня расплылся в довольной улыбке. Мысль о женитьбе младшего брата порадовала его сама по себе, а если благодаря этому он спокойно останется дома, он готов был бежать к родичам будущей невестки хоть сейчас.

— Да… Далеко ходить не надо… — Велем смущенно ухмыльнулся. — Невеста всем хороша… И собой красива, и нрава покладистого. Правда, не знаю, хочет ли идти за меня… — Он еще раз ухмыльнулся, потому что не мог представить пленницу, которая откажется стать женой и хозяйкой в доме, тем более у того, кто не только купил ее, но и спас от смерти. — Да и как тебе, батя, понравится… Ты ведь едва ли там думал сноху найти, где я…

— А ты-то из дому не побежишь? — с усмешкой начал Домагость, но в это время дверь снова открылась, и на пороге появились Вышеслав и его брат Родослав.

— Здоровья хозяевам, веселья дому! — заговорили оба, приветствуя хозяев и чуров, разместившихся на полочке в красном углу. — К тебе мы, Домагость Витонежич, и к роду твоему с делом неотложным, — продолжал Родослав, когда оба уселись. — Шли мы бережком, видели диво дивное. Сидит сокол на колышке, соколица — на другой сторонушке, меж собой речь ведут. Соколица говорит: не летай ты, сокол молодой, не летай высоко и далеко, да не маши крыльём широко, еще много мужей на Волхове, еще больше парней молодых. А нету середь них такого молодца, как Горислав Вышеславич! Он на горе ясна сокола убил, под горой куницу задавил, а на заводи — утушку, да на песочке — лебедушку. Теперь ищет красну девицу…

Домагость, поначалу слушавший настороженно, улыбнулся, поняв, что словенские старейшины пришли вести речь о сватовстве, чтобы женить Горислава на какой-нибудь из ближайших родственниц Дивляны, раз уж сама она отправляется в Киев. В Витонеговом роду взрослые невесты имелись у Хотонега и у стрыя-деда Братомера. Сошлись на том, что пойдут сейчас к ним и выяснят, какую из дочерей родители хотели бы первой отдать. Витошку послали предупредить, чтобы хозяева готовились к встрече, а Велем, пользуясь случаем, вышел во двор поискать Ложечку.

Девушку он нашел в клети, где она просеивала муку, — Милорада собиралась сегодня ставить новый хлеб. Завидев Велема, Ложечка улыбнулась, но работы не прервала. А он остановился в нерешительности: как с ней объясниться? Будь на ее месте другая девушка, он не растерялся бы. По-варяжски Велем говорил свободно, по-чудски — с запинками, но вполне внятно. Беда в том, что Ложечка не знала ни словенского, ни варяжского, ни чудского. А тот язык, на котором она изредка пела по вечерам, был непонятен совершенно.