Между деревьями мелькнула фигура — то ли черная, то ли белая, то ли медведь, то ли человек. Огонек шел рядом с ним, дрожа и пригибаясь на ветру. Впервые приметив эту фигуру в лесных зарослях, Остряна при всей ее храбрости невольно сделала шаг назад. Это леший… или медведь… или леший в обличье медведя… или оборотень… Она видела вполне человеческие руки и ноги, вроде белую рубашку, но еще видела темный мех на плечах и голову медведя с торчащими ушами. В груди что-то мучительно сжалось, по коже подирал мороз, рука, в которой она держала нож, онемела. А леший вдруг поднял руку, указал прямо на нее и закричал. Его полукрик-полувой был едва различим в завываниях ветра и шуме мятущихся ветвей, но тут же Остряна увидела и того, к кому он обращался — еще две такие же фигуры, вынырнувшие из ельника в десятке шагов пообок.

Этого Богуша и Тишана уже не могли вынести. Забыв обо всех предостережениях, вопя дурными голосами, они выскочили из заговоренного круга и метнулись назад, в темноту. И почти достигли своей цели — будто испугавшись их крика, двое младших леших отпрянули и на несколько мгновений пропали из поля зрения. Но тот, что держал жар-цвет, остался. Остряна старалась не поддаваться слепому ужасу и не выходить из обережного круга. Здесь не тронут…

А леший шел прямо к ней. Обернувшись, он призывно взмахнул рукой, крикнул что-то, и те двое снова показались из-за елок. Остряне померещилось в них нечто знакомое, но она была так потрясена, что не могла сообразить.

— Одна есть! — кричал старший леший, приблизившись к ней шагов на десять. — Вроде живая! А еще две где?

Конечно, живая! Лесная нечисть только и ищет, как бы поживиться теплым человеческим духом!

— Гром Перунов на тебя! — крикнула Остряна, выставив вперед руку с ножом. — Иди в болото глухое, на дерево сухое…

— Острянка! — Один из младших леших подошел к ней почти вплотную, и Остряна увидела, что это вылитый ее двоюродный брат Станяша, второй сын стрыя Доброкрая. — Ты чего сюда забралась? Не знаешь, что в такое время вся нечисть гуляет, от Перуна прячется?

— Да и без нечисти опасно: рухнет дерево — и поминай как звали, — сказал леший с медвежьей головой.

Его голос тоже показался Остряне знакомым. И тут она его узнала. Это был тот, мысли о ком и привели ее в лес — Велемысл Домагостич, с медвежьей шкурой на плечах. Да, она слышала, отец говорил, что Велему, как сыну знатного старого рода из земли Велеса, доверили честь представлять Подземного Хозяина в обрядовом поединке Перуна и Велеса. Рядом с ним стоял братец Станяша, а еще братец Добрила — оба тоже с волчьими шкурами на плечах, плодах своей удачной охоты в год посвящения. Они были в этих шкурах в Перыни и в них же пошли в лес, чтобы защититься от нечисти.

— С тобой кто был-то — Тишанка и Богуша? — спросил Станьша и затараторил, как всегда, поскольку говорить мог сколько угодно долго: — Добрила, вон, видел, как вы втроем в лес метнулись, мы к стрыйке Добруше, может, думаем, она послала, а она говорит: «Ой, ребята, идите за ними, а то не было бы беды!» Ни Прибыни, ни Горяшки не нашли, Хотьша пьяный уже, не найдешь никого, хорошо хоть Велем с нами пошел! А воет в лесу, ну все, думаю, сожрали лешие наших девок!

— Сестры-то где? — осведомился Добрила.

— Да мы думали, это вы — лешие, — произнесла наконец Остряна. Она еще не до конца верила, что перед ней собственные братья, — нечисть ведь какой угодно облик может принять, — но с каждым мгновением ее вера крепла. Вон у них и ножи на поясах, а пояса праздничные, с Перуновыми узорами, таких нечисть носить не может. — Убежали они со страху. Я им говорила: не выходите из круга. Дуры обе…

— Пойдем, поищем. — Добрила кивнул Станяше. — А то еще ноги поломают на бегу, не видно же ничего! Велем, дружище, проводишь Острянку домой?

— Провожу уж, — проворчал Велем. — Пойдем, что ли…

Оба брата скрылись в зарослях. Остряна настороженно смотрела на Велема. Теперь, когда они остались вдвоем в лесу, ей опять стало жутковато. Все-таки чужой человек… И эта его медвежья шкура… И вихрь все выл, с неба обрушивались порывы ветра, такие плотные, что, казалось, их можно резать ножом. Прогремел гром.

— Идем живее! — Велем поднял факел, пламя которого едва боролось, цепляясь за густую липкую смолу, с духами бури, пытавшимися его оторвать, смять и задушить своими невидимыми ладонями. — Сейчас дождем накроет, не успеем, пожалуй. И чего тебя в лес понесло в такую-то ночь!

— Стало быть, понадобилось.

— Лешего, что ли, вызывала?

— Да уж! Но не вышло мое дело — тебя вместо лешего вызвала! — Остряна фыркнула. Она не собиралась делиться своим замыслом, а обведенную вокруг куста черту нельзя было разглядеть в густой полутьме.

— А на кой тебе леший? — Велем ухмыльнулся. — Я взамен не подойду?

Его забавляла отвага Вышеславовой дочери, невесть зачем, ради какой-нибудь девичьей глупости залезшей в чащу на ночь глядя, да еще в грозу.

— Пойдем на луговину быстрее, а то рухнет тут что-нибудь!

Он взял Остряну за руку и потащил за собой. Факел наконец погас, не выдержав борьбы, и Велем выбросил его. Остряна в первый миг притихла, почувствовав свою руку в плену его жесткой и теплой руки. В этой руке были власть и сила, которые подчиняли себе без слов, одним своим присутствием, и строптивая, непокорная Остряна вдруг поняла, что ей это нравится и доставляет совершенно неожиданное удовольствие. Она почти успокоилась: возникло ощущение, что теперь и о дороге, и о леших, и обо всем прочем подумает кто-то другой, справится со всеми трудностями и защитит ее. Мелькнула мысль, что так можно идти всю жизнь: держась за его руку и прячась за спиной от порывов злобного ветра. И впервые в жизни она ощутила готовность кому-то подчиниться: не по обязанности и долгу, как отцу и старшим родичам, а по доброй воле. Потому что он этого достоин.

— А ты-то тоже какой смелый! — прокричала она, не слишком надеясь, что Велем услышит ее в шуме ветра и ветвей. — Сам-то в какую ночь в лес забрался! А если бы вместо меня лесовуху повстречал?

— Да есть в тебе что-то от лесовухи — глазищи вон какие! — Велем на мгновение оглянулся, Хотел еще сказать про зубы, но не стал: еще обидится. — Да я не из пугливых. Добрила попросил помочь поискать… У самого сестры, знаю, как бывает: им взбредет в голову глупость какая-нибудь, потом не расхлебаешь!

Сказал и замолчал: вспомнил, что и на Ильмерь попал из-за глупости своей самой непоседливой и самой любимой сестры, которой «взбрела в голову» великая любовь к Вольге плесковскому.

Остряна промолчала. Удивительно, но она в эти мгновения подумала о том же самом. А может, и ничего удивительного в этом нет, потому что ее дело было связано как раз с Дивляной.

Сейчас самое подходящее время. Другого может не быть. В Словенске она не могла выбрать случай с ним поговорить: ведь это сразу увидят десятки глаз, и потом, если вскроется, что замысел Вышеслава сорван чьими-то усилиями, сразу укажут на нее. Однажды она даже зашла к Хотьше с каким-то поручением от Добролюты к Вояновне, но там во дворе, где она увидела Велема, толкались Хотына с Твердятой, женщины возились возле летней печи под навесом, нянька-чудинка качала на коленях вопящего Хотьшиного первенца и пела ему песенку на своем языке, а в избе сидела сама Огнедева. Разве тут поговоришь? А в лесу их уж точно никто не услышит, даже лешие.

И все же она не сразу решилась. Велем, казалось, не обращал на нее особого внимания: попросили найти и проводить домой, он и вел ее, будто заблудшую козу на веревке. Да и страшно было останавливаться: деревья метались и гнулись совсем рядом, ветви хлестали по головам, гром гремел и раскатывался уже совсем близко. Велем умело выбирал путь, держась с наветренной стороны от больших деревьев, из-за чего им пришлось забраться в ольшаник. Плутать среди кочек, поросших сорным кустарником, было особенно трудно, и у Остряны мелькнула мысль о том, в какой ужас превратится ее нарядная рубаха. Однако еще больше ее беспокоило, как бы среди кочек не попасть в стоячую воду, не споткнуться о невидимую в сухой траве корягу, не сломать ногу, провалившись в яму.

Но вот наконец ольшаник остался позади. Они выбрались на луговину, немного дальше от того места, где начиналась лесная тропа и лежал священный камень. На открытом месте было уже не так страшно. Оба, не сговариваясь, остановились возле камня, чтобы перевести дух и немного отряхнуться от налипшего лесного сора. Отсюда было хорошо видно, что над Ярилиной Горой уже вовсю поливает дождь, синяя стена льющейся воды приближается, несомая тучами и ветром. А на западе, где садилось солнце, еще блестели его последние лучи — пелена туч там кончалась, будто отрезанная ножом.

— Постой! — Остряна, наконец решившись, взяла Велема за рукав. — Погоди!

— Устала? — Он обернулся. — Держись, скоро дома будешь. Из Перыни все разбежались уже, да угощение по домам разобрали. Твой батя — мужик не промах: лучшие куски, поди, уволок, так что голодной не останешься! — Он усмехнулся.

— Постой! — повторила Остряна, по-прежнему держа его за рукав, будто боялась, что он убежит и не станет слушать. — Послушай меня. Ты ведь когда домой в Ладогу собираешься — завтра?

— Завтра. И так загостились. Как бы батя мой не стал войско созывать, нас вызволять.

— Может, оно бы и не худо, — заметила Остряна, многозначительно глядя на него. — Иначе вы ведь не уедете.

— Что? — Велем слегка нахмурился. — Как это — не уедем?

— Да ведь есть люди… которые не хотят, чтобы вы уезжали.

— Что за люди?

Остряна выразительно смотрела на него. И Велем подумал: не мудрено, если словеничи не хотят лишиться своей Огнедевы, Вышеслав ему прямо об этом говорил. А эта дева — дочь Вышеслава. Очень может быть, что она что-то знает.

— Что такое? — Он взял ее за плечи, будто теперь сам боялся, что она убежит и не скажет.