— Я понимаю, почему ты мучаешься. Александра, — как всегда мягким и мелодичным голосом, начала Джейн Кларк. — Но спроси себя… та страшная трагедия может служить оправданием тому, что он сделал? Имел ли Джейсон право поступать с тобой таким диким варварским образом, даже если в этом виновата детская психологическая травма. Все мы люди, и в каждом из нас есть границы, которые мы никогда не перейдем. Мы дети социального мира и обязаны соблюдать правила. Джейсон расширил рамки дозволенного для себя, считая, что имеет право, потому что осознает свою безнаказанность. Он не мог не понимать, что делает, Александра. Его действия были продуманными и преднамеренными. Если ты считаешь, что такое преступление можно перекрыть насилием в детстве, это тоже твое право.

— Я не могу выдвинуть обвинение и пережить все это снова, — тихо призналась я. — Все эти допросы и подробные описания меня уничтожат.

— Я буду рядом.

— Этого недостаточно. И я хочу поехать в университет. Они все ещё готовы принять меня. Я так долго стремилась к поступлению в Гарвард, я не могу отказаться теперь.

— Я понимаю. Это твой выбор.

— Пол сказал еще кое-что. Он организовал слежку за мной. На всякий случай. — В моих глазах сверкнули слезы ярости. — Каждый мой шаг отслеживался даже после того, как я ушла от Джейсона. Пол собирал факты и делал из них компромат. Тасовал таким образом, чтобы предоставить события в выгодном для себя свете. И когда Джейсон отказался выходить на поле, он выдал ему все, что накопил его следопыт. Пол объяснил мне, что хотел убрать меня окончательно из жизни сына. Чтобы я ему была отвратительна. Понимаешь?

— Нет, — качнула головой Джейн. — Что за компромат можно было найти на тебя, Александра?

Я закрыла глаза, дрожащими пальцами, мысленно возвращаясь в прошлое.

«После того, как я потеряла сознание в гостиной, Джейсон перетащил меня в зеркальную комнату. И первым, что я увидела, когда открыла глаза, были не зеркала, хотя они никуда не делись, а фотографии большого формата (чтобы, видимо, я разглядела подробнее), развешенные по зеркальным стенам. Они были повсюду, и на каждой была я. Не одна. С губ сорвалось хриплое рычание, так как другие звуки поврежденные голосовые связки выдать не могли, и я попыталась сесть, и тут же новый хрип, но уже от сильной боли в сведенных конечностях, сорвался с пересохших губ. Сколько я здесь? Пытаюсь пошевелиться снова. Сознание все еще покрыто дымкой тумана. Возможно, последствия болевого и эмоционального шока. Когда новая волна боли от резкого рывка распространяется по всему телу, я понимаю, что руки связаны за спиной, а горло обмотано веревкой, которая привязана к железному крюку, совсем недавно вбитого в стену. Недавно, потому что на месте отверстия в разные стороны разбегаются трещины, и несколько осколков зеркала валяется на полу. На мне нет одежды. Я хочу в туалет и пить. И я полна ужаса и боли. Начинаю биться и хрипеть делая только хуже. Мои запястья стерты в кровь, я чувствую влагу, вижу кровавые капли на полу. Веревки не хватит, чтобы дойти до туалета.

И это не кошмарный сон, это реальность. Я рвусь и рычу еще несколько минут. Может, часов. Время растворяется в зеркальном пространстве ада, в котором я оказалась. Никто не приходит. Никто не поможет и не спасет. Я была здесь и знаю, что в этом доме нет добрых рыцарей. Прошло еще сколько-то часов, прежде чем я поняла, что зря использую энергию и трачу свои силы. Я поддалась апатии, легла на спину и уставилась на фотографии со своим изображением.

О чем он думал, когда смотрел на них? И как долго он смотрел? Я знаю, что вижу, и что происходило на самом деле, но что видел он, глядя на них? Сколько времени ему понадобилось, чтобы взрастить в себе подобную дикую ярость, обратившую меня снова в этот кошмар наяву?

Откуда эти фотографии?

В клубе, где я заснята очень удачно во время поцелуя с Миком, я могу предположить, что за мной следил кто-то в зале и снял на мобильный телефон или специальное оборудование. Выглядит очень горячо и искренне, но в тот момент так и было. Я отчаянно пыталась забыться. Вот мы с Миком, держась за руки, заходим в его дом. Вот утром я выхожу в мешковатой одежде Джос, которую нашла в одной из спален Мика. На каждой фотографии внизу проставлены даты. Вот мы заходим в клинику. Да, черт побери, это выглядит так, как выгодно было преподнести тому, кто подсунул Джейсону фотографии. Но от серии следующих фотографий меня бросило в дрожь. Я с раздвинутыми ногами у стены и Роб, прижимающийся ко мне с недвусмысленными намерениями, и его рука в моих трусах, но хуже всего выражение моего лица… Боже, я сама бы себя убила за это. Мне так стыдно. Фотографии с Робом ужасного качества, потому что явно изъяты с камер внутреннего наблюдения, которые находятся в каждом доме для соблюдения безопасности, а не слежения за постояльцами. Это явное нарушение прав. Кто-то заплатил немалые деньги за доступ к записям с камер наблюдения. Кто-то, кто знал, что мы с Робертом вошли вместе. Если Джейсон сам организовал слежку, то знал бы, чем на самом деле закончились все эти маленькие шалости с моей стороны. И тогда все происходящее потеряло бы смысл. Значит, это кто-то другой. Цель? Уничтожение меня, полное и безвозвратное.

Вспоминая налитые кровью, слезами и яростью глаза Джейсона, когда он обвинял меня в том, что я убила его ребенка, я поняла, что я не смогу убедить Джейсона в том, что на самом деле ничего не было. Он уже все для себя решил. Я ещё раз прошлась глазами по фотографиям. Джейсон хочет, чтобы я знала, за что… И я почти готова просить прощения за то, чего не делала. Резко гаснет свет. Но я не реагирую. Мои глаза в изнеможении закрываются. И я отключаюсь на какое-то время.

Очнувшись, я понимаю, что все еще безумно хочу в туалет. Я пытаюсь ползти, передвигаясь на попе, потому что встать на ноги не могу. Насколько хватит веревки? И почему я почти смирилась с ее наличием?

Когда снова вспыхивает свет и открывается дверь, а потом с грохотом закрывается, я почти рада возвращению своего мучителя. Он одет в черные джинсы и… все. Я сжимаюсь под абсолютно бездушным, отсутствующим взглядом, лишенным каких-либо эмоций. Я замечаю в его руке бутылку с водой. Он откручивает крышку и без слов резко подносит к моим пересохшим губам, я отрицательно качаю головой, кивая в сторону унитаза. Я, при всем желании, не могу сказать ни слова. Но он понимает. И снова, словно бесчувственный робот, проходит к железному крюку, отматывая веревку настолько, чтобы я могла подползти до нужного мне места. Я боялась, что он потащит меня сам, как собаку на привязи и будет стоять рядом, пока справляю нужду, наслаждаясь моим унижением. Но он ничем не наслаждался. Его здесь не было. То, что я видела, не было Джейсоном.

Он спустился на пол, вытягивая перед собой ноги. Запрокинул голову, прикрывая глаза, как от усталости. И не шевелился почти целый час. И я тоже старалась не шевелиться, несмотря на острое чувство жажды, которую я не могла утолить из-за связанных рук. Я попыталась открыть бутылку зубами, которая была брошена там, где Джейс ее поставил, но безуспешно. И я просто смотрела на нее, мучая себя еще больше.

Джейс пришел в себя внезапно, и я почувствовала это. Мое тело покрылось мурашками и изменилось сердцебиение. Я уставилась на него, как пресловутый кролик на своего удава, наблюдая, как оживает его лицо. Он открыл глаза, бегло оглядываясь вокруг себя. Когда его взгляд застыл на мне, сидящей на заднице возле закрытой бутылки, он яростно сжал челюсти и дернув за веревку, грубо потянул к себе. Это было больно и неожиданно, и я не имела возможности взяться за свой ошейник, чтобы хоть как-то, пальцами, уберечь кожу от болезненного трения. Я снова захрипела, пытаясь ползти, чтобы не было так дико больно, и он ненадолго ослабил хватку. Он наблюдал за моими неуклюжими попытками передвижения без тени сочувствия или жалости. Полное равнодушие. Намотав свободную веревку обратно на крюк. Джейсон встал, и прошел до того места, где валялась бутылка, наклонился, чтобы поднять ее, глядя на меня. В последний момент что-то изменилось в выражении его лица, которое стало ожесточенным. Он внезапно улыбнулся, пугающе и дико. Открыл бутылку и вылил все содержимое на пол.

Я не могла поверить, что Джейс действительно это сделал. Специально. Зная, что теперь я не смогу добраться даже до разлитой лужи, чтобы лакать, как собака. Я опустила голову, не давая рыданиям вырваться из груди. К черту. Что бы он не задумал, моя скорая смерть не входит в его планы. Поэтому, рано или поздно, он даст мне воды. А я подожду.»


— Компромат был, Джейн. И впечатляющий. Наверное, если бы я увидела такое, то тоже не поверила мне. Но ведь дело даже не в этом. Правда? Не в оправданиях, которые я ищу ему.

— Да, не в этом, Александра. Ты бы никогда не поступила так с кем-то близким и дорогим, даже мысленно.

— Даже мысленно, — эхом повторила я. — Ты спрашивала меня, полиция спрашивала, как именно он бил меня и имело ли место сексуальное насилие.

— И ты отказывалась говорить, — кивнула Джейн.

— Я не знала, как объяснить то, что произошло. За пять дней он не сказал мне ни слова. Он дотронулся до меня один раз… Когда снимал веревку с моей шеи… За час до приезда полиции. И заговорил тогда же. О смерти. Нашей с ним.

— Но твои синяки, сломанные пальцы, ребра.

— Я сама это сделала, Джейн.

— Я тебе не верю, — строго ответила она.

— Я хотела, чтобы он сделал хоть что-то! Хотя бы одно слово или взгляд. Хотя бы один жест, чтобы я поняла, что он все еще здесь. Я билась об стены, валялась по полу, кричала, когда смогла начать кричать. Я плакала, умоляла его поговорить со мной, я просила прощения за то, чего не совершала, говорила правду и клялась в каждом произнесенном слове. Я пела песни, смеялась, выла, танцевала. Я сошла с ума, Джейн. Я ползала на коленях, умоляя его дотронуться до меня. Но он не видел меня. Понимаешь? Теперь я знаю, где он был все это время. Он был там… в подвале на заброшенной ферме. Маленький шестилетний мальчик, которого бросила на улице сумасшедшая мать. Почему? Почему это произошло с нами, Джейн?