— Пошел бы ты. — Покачала головой Лекси, возвращаясь к холодильнику. — Колбасу будешь?

Поворачивается, бегло пройдясь по мне взглядом. Задерживается в районе паха чуть дольше.

— Черт, Джейс. Это неприлично, — морщится она. — Мы же собираемся есть.

Кидает в меня кухонно полотенце.

— Прикрой его.

— Ты его боишься? — смеюсь я. Она очаровательно краснеет. — Или хочешь?

— Предложи своим шлюхам, они точно не откажут, — фыркает она, и отворачивается. Вот же зануда. У меня даже падает.

— Я думал, что мы закрыли тему, — раздраженно произношу я. — Мы были в ссоре, я просто отвлекся.

— Конечно. Ерунда какая, — яростно шипит моя малышка, нарезая хлеб с таким остервенением, словно вместо батона представляет кое — что другое. Инстинктивно прикрываю пах полотенцем. И правда, не стоит ее смущать.

— Я больше не буду, — тяжело вздохнув, говорю я. Лекси нервно смеется.

— Мы не в детском саду. Ты сделаешь это снова. Я не сомневаюсь. Просто не нужно давать обещаний, которые ты не способен выполнить, и не жди от меня уважения и… Я, вообще, не понимаю, как могу хотеть тебя после всего, что ты вытворяешь. Уму непостижимо.

Приходит черед колбасы, и я снова напрягаюсь. Лекси отбрасывает в сторону нож и поворачивается. На ее лице больше нет гнева, только грусть. Она выглядит уязвимой и несчастной. Черт, я не должен был огорчать ее.

— Джейсон, я, правда, так не могу, — тихо говорит она, голубые глаза предательски блестят. Если она снова заплачет… Женские слезы меня не трогают. Они меня бесят. Будят во мне зверя. И когда девушки плачут, что бы вызвать мое сочувствие или как-то смягчить, то добиваются диаметрально противоположного.

— Как так? — холодно спрашиваю я. Ненавижу не только слезы, но и женские истерики. Все эти выяснения отношений, разговоры по душам. Пошлая банальщина. Мы выше этого, детка.

— Я устала. Если бы ты просто… Черт, если бы наши отношения были только контрактными… Но ты говоришь, что любишь меня, ты заставляешь меня чувствовать. Это больно и обидно, понимаешь? Ты меня предаешь и унижаешь своими загулами.

— Я же сказал, что больше не буду, — с трудом сдерживаю себя, что бы не зарычать и не наорать на нее.

— Но это неправда. Ты снова врешь мне. Ты постоянно врешь. И даже если ты не будешь шарахаться по всяким девкам, то я знаю, что ты уже это делал. И когда ты ко мне прикасаешься, я невольно думаю, помыл ли ты руки и другие свои части тела после того, как слез с очередной…

— Ты сдурела совсем? — ору я, все-таки срываясь. — Достать решила? Что ты, вообще, о себе возомнила? Кто ты такая, чтобы читать мне морали и что — то требовать? Твое дело молчать и ноги раздвигать. Ясно выражаюсь? — хватаю ее за плечо, встряхивая и заставляя смотреть мне в лицо.

— Предельно, — с вызовом отвечает она, бесстрастно встречая мой яростный взгляд.

— И не нужно тут изображать оскобленную невинность. Шлюхи ее мои возмущают. А сама ты сильно от них отличаешься? Я тебя где только, и как только не имел. Не всякая шлюха согласится.

И эта сука влепляет мне пощечину. На что она надеется? Идиотка гребаная. Замахиваясь, ударяю ее ладонью по лицу, в последний момент разжимая кулак. Она летит на пол и ударяется головой о кафельную плитку. Мне по*уй. Вот честно, сама напросилась. Встаю на колени, бесстрастно наблюдая, как она в страхе пытается отползти от меня подальше. Хватаю ее за лодыжки, подтягивая к себе, и она начинает визжать, как резаный поросенок. Не нужно этого делать, дура. Я сатанею. Могла бы уже понять, что вызывает моего зверя на свободу.

— Молчи, идиотка, — шиплю я, зажимая ее рот. Наваливаюсь сверху, раздвигая ее ноги, и вхожу в нее. Она кричит в мою ладонь, слезы градом текут по щекам, вызывая еще большую ярость. Трахаю жестко, причиняя боль, оставляю новые синяки на тонких запястьях, слишком сильно сжимая над ее головой. Наклоняю голову и сильно кусаю ее грудь через ткань.

— Да, бл*дь, — бормочу, мощно кончая.

«Это гадко», думаете вы. И, наверное, правы. Потому что вас не заводит боль и насилие. А я испытываю острое всепоглощающее удовольствие, которое куда мощнее, чем час назад в постели. Считаю ли я нормой то, что происходит? Нет. И я пытался исправить ошибку природы. Я искал причины и источники своих желаний. Я не горжусь тем, что делаю. Но не могу иначе.

Когда я сползаю с нее, тяжело дыша, она больше не пинается. Какой уже в этом смысл? И даже не плачет. А лучше бы плакала, чтобы я мог сохранить свою злость.

Вот почему мы выбираем слабых и беззащитных женщин. Их слезы и жалкие попытки к сопротивлению будят в нас животное. Они не могут дать полноценный отпор. Ни физически, ни морально.

— Получил свои пять минут триумфа? — с леденящим спокойствием, спрашивает Лекси, опуская футболку на бедра и поднимаясь на ноги.

— Я бы назвал это иначе, — отвечаю я, и тоже встаю. Сажусь за стол, беру пиво и жадно глотаю. Лекси возвращается к плите, берет сковородку за ручку, выкладывая на тарелки омлет лопаткой. Кладет на край хлеб и колбасу. Ставит одну тарелку передо мной. Другую напротив — для себя.

— Ты забыла про вилки, детка, — поизношу я спокойно. У нее отрешенный взгляд. Это шоковое состояние. Она ведет себя так, словно ничего не случилось. Ее разум отрицает происходящее, отключая восприятие реальности. Когда после ужина я отнесу ее в спальню и займусь с ней любовью, она меня не оттолкнет. Даже наоборот. Ей необходимо чем-то перекрыть страшные картинки. И это не мрак и не ужас. Это моя долбаная жизнь.

И когда она засыпает на моем плече, доверчиво обнимая меня за талию, я чувствую, как острая боль пронзает мое тело. Каждую его клеточку, выворачивая кишки. Черная бездна ужаса поглощает меня. Я закрываю ладонями лицо, что бы не закричать или не завыть, как раненое животное.


На следующий день, сразу после тренировки, иду на консультацию психотерапевта. Джонатан Риксби. Представительный мужчина. Средних лет. С внимательным и острым взглядом. Я не смог бы открыться женщине. И долго выбирал к кому обратиться. Надеюсь, у него получится то, что не смогли другие. Во время первого сеанса говорю только я. А он слушает. Внимательно, временами кивая. В его взгляде нет ни грамма осуждения. Он, наверное, и не такое здесь слышал. Когда мое время заканчивается, Джон говорит, что может записать меня на следующую неделю. Но я не могу ждать так долго. Утраиваю его оплату и договариваюсь о ежедневных сеансах. Он пытается сопротивляться, объясняя, что мне необходимо время между сеансами на обдумывание и осмысление. Но я умею быть убедительным. После третьего сеанса, он выписывает мне медицинские препараты. Раньше я никогда не пил таблетки, но сейчас все изменилось.

— Они не будут тормозить меня во время игры? Я — футболист. — Задал я единственный вопрос, который был важен в данный момент.

— Во время игр лучше делать паузу, Джейсон. Я не могу вас просить на время прекратить вашу карьеру, потому что у вас есть обязательства перед клубом. Но, возможно, вам стоит подумать над этим. Результат терапии зависит от многих причин. Вы должны полностью исключить ситуации, имеющие конфликтный и агрессивный характер. Ваша деятельность напрямую связана с тем, что происходит в личной и интимной жизни. Постоянное напряжение, нахождение в конфликтной, выматывающей физически и морально обстановке соперничества. Многочисленные травмы головы и многие другие аспекты. Все это влияет на вас. Усиливает то, что вы называете зверем внутри вас. Я не говорю, что перечисленные факторы стали причиной. Нет. Любые нарушения психики такого рода кроются в детстве. И я подозреваю именно в том периоде, который вы забыли. Я могу, имею возможность, вытащить эти воспоминания, Джейсон. Вопрос в том, хотите ли вы знать, что случилось. Или лучше этого не делать.

— Я смогу измениться? Когда узнаю? — напряженно спросил я. Доктор вздохнул, сдержанно улыбаясь.

— К сожалению, мы не можем знать наверняка. Я сделаю все, что в моих силах. Но это может быть что угодно, понимаешь? Твоя память заблокировала воспоминания не просто так.

— Вы перешли на ты, — заметил я.

— Да, мы уже достаточно близко знакомы. Ты не слушаешь меня. И подсознательно не хочешь, чтобы я вмешивался. Хорошо подумай, Джейсон. Поговори с отцом или другими родственниками, которые могут быть в курсе.

— Отец говорит, что я заблокировал воспоминания, потому что очень переживал из-за смерти матери.

— Вряд ли это правда, Джейсон, если только ты не стал свидетелем ее смерти. — Покачал головой Джонатан.

— Отец сказал, что никого не было дома, когда она вскрыла вены в ванной. Он ее обнаружил. Я не видел ее мертвой.

— Понимаешь, Джейсон, дети в таком возрасте переносят потерю близких легче, чем в более осознанном. Смерть матери была потрясением для маленького мальчика, но не могла лишить его памяти. Просто моральное потрясение не вызвало бы амнезию, да еще такую длительную. Должен был присутствовать травматический фактор. Понимаешь, о чем я? Склонность к насилию может вызвать только насилие.

— Думаете, отец или мама били меня? — нахмурился я, разглядывая белые полосы на своих запястьях. Я много раз спрашивал, откуда у меня эти тонкие шрамики, и отец говорил, что они появились впоследствии игры с Брайаном. Играли в пиратов, и он замотал мне руки проволокой, изображая взятие в плен. А я пытался освободиться, и поранил руки. Странно, что Брайан такой игры не помнит.

— Поговори с отцом, Джейсон. Объясни, как важно тебе знать правду.

— Он больше ничего не скажет, — уверенно заявляю я. Слишком хорошо знаю своего отца, что бы надеяться на его откровенность.

— Ты должен все взвесить, прежде, чем мы прибегнем к гипнозу. И, пожалуйста, подумай над тем, что бы привести ко мне свою подругу.

— Нет, — отрезаю я, качнув головой. Исподлобья смотрю на доктора. — Лекси — моя проблема.