Мелисса Натан - Официантка

– О господи, – пробормотала Диана, опускаясь на стул.

– И он был? – спросила Беа.

– Нет, – сказала Кэти, – я все испортила.

– Слава богу, – прошептала Диана.

– А потом я видела его на следующий вечер с другой, – пробурчала Кэти.

– Уф-ф, – вздохнула Беа.

– Я не хочу обсуждать это.

– И я тоже, – сказала Диана, – съешь лучше что-нибудь.

И разговор о Дэне был исчерпан.

Чуть позже Кэти решила сообщить о своем решении по поводу карьеры – сезонный подарок для ее семьи. Если бы у нее был выбор, она бы подождала другого момента, но скоро должны были съехаться гости, и тогда началась бы полная неразбериха. Кэти надеялась, что семейство обрадует ее новость.

Как оказалось, она ошибалась.

– Флорист? – взорвалась Диана, чуть не расплескав вино. – Ты окончательно сошла со своего жалкого ума? Ты хочешь быть флористом, девочка? – орала Диана.

– Хм, – задумчиво пробормотала Кэти, – а что, не стоит?

Наверное, нужно было сменить тему разговора на более веселую. Например, поговорить о свидании с Дэном. Она посмотрела на огонь.

– Ты что, хочешь быть следующей Элизой Дулитл[3]?

– Дорогая, – попытался вмешаться Сидни.

– Не лезь ко мне, – отрезала Диана, – ты стирал себе пальцы до кости, чтобы платить за ее обучение, и вот как она тебя благодарит за это. Хочет стать дерьмовой Элизой Дулитл!

Кэти умудрилась рассердить мать. Перед рождественским вечером.

– Мама, но ведь это… – начала было Кэти.

– Да что с тобой? – Диана снова смотрела на младшую дочь. – Ты думаешь, у меня мало в жизни дерьма? Первое – мать твоего отца, которая заявится завтра утром…

– Дорогая, это нечестно, – снова вмешался Сидни.

– Твоя мать, – кипятилась Диана, – та еще штучка, и ты прекрасно об этом знаешь.

Сидни виновато взглянул на Кэти, а потом уселся рядом с остальными, надеясь на лучшее.

Диана одним глотком допила свое вино и каким-то лихорадочным взглядом оглядела присутствующих. Расстроить Диану перед Рождеством было не слишком хорошим делом. Это было одним из семейных табу. Это было все равно что издеваться над Сидни из-за его клюшки для гольфа. Этого просто нельзя было делать.

– Я уверена, что Кэти не имела это в виду, – попыталась вступиться Беа.

– Да? – серьезно спросила Диана.

По комнате замелькали предупредительные взгляды.

– Не обращай внимания, мама, извини, – сказала Кэти. – Пожалуйста, не расстраивайся.

Лицо Дианы сморщилось, и с него исчезла напряженность. Это было бы нормально, если бы произошло после Рождества, но не сейчас. Когда она опустилась в кресло, все поняли, что непоправимое и ужасное случилось. Диана была расстроена, а еще даже не наступило Рождество. Ей нужно было срочно приходить в себя.

– Ладно, – сказал Сидни, разводя огонь в камине. – Хватит разговоров, ваша мать устала.

Огонь потрескивал в полной тишине, и семья все больше и больше пугалась. Они надеялись, что Диана нарушит тишину и возразит, что не устала, но она молчала. Вместо этого она глубоко вздохнула, повернулась к Кэти и принялась грустно ее рассматривать.

– Помнишь, – заговорила она, – когда тебе было одиннадцать, ты должна была выступать на школьном концерте?

«Господи, – подумала Кэти, – только не это. Я не выдержу».

– Ты играла на треугольнике.

Кэти кивнула.

– Мы проехали пятьдесят миль сквозь стену дождя со снегом, чтобы увидеть, как наш ребенок играет на треугольнике в школьном оркестре.

Кэти опустила голову.

– А потом, – почти прошипела Диана, – ты стояла там, позади всего оркестра. С треугольником. А мы сидели, затаив дыхание, и ждали, когда ты превратишь это кошачье мяуканье в то, чего стоило ждать.

Кэти пригнулась.

– И мы ждали.

Кэти тяжело вздохнула.

– И ждали. Тишина.

– А потом, – прошипела Диана, – мы услышали аплодисменты.

Кэти фыркнула.

– Все закончилось. А ты не сыграла ни единой ноты.

– Я потеряла ритм, – прокаркала Кэти, – это сложнее, чем кажется.

– Ты училась играть на треугольнике три года, – сказала Диана, подавшись вперед, – это стомильное путешествие и ваша рапсодия до сих пор не дают мне спокойно спать. И ради чего?

Кэти не двигалась. Диана снова откинулась в кресле.

– По правде говоря, я тебя не обвиняю, – сказала она. – Я понимаю, что ты так же, как и я, не умеешь принимать решения. К счастью для меня, я встретила твоего отца и он принял решение за нас обоих, но я боюсь за тебя.

Кэти с завистью посмотрела на ретриверов, сидящих у ног ее матери.

– И именно поэтому, – добавила Диана, – твоя двоюродная тетушка Эдна отказывается менять завещание, пока не удостоверится, что ты точно знаешь, чего хочешь от жизни. Ее мать не для того боролась за право голоса, чтобы ты была какой-то цветочницей.

– Я знаю.

– Она не хочет, чтобы ты выбрала треугольник, на котором не будешь играть.

Пауза.

– Ты поняла меня?

Кэти утвердительно кивнула.

– Хорошо, – голос Дианы стал мягче, – ты все еще хочешь цветочный магазин?

Кэти отрицательно покачала головой.

– Хорошо.

Диана закрыла глаза, а Кэти недвижимо сидела, парализованная произошедшим.

Рождество было таким, каким и должно было быть. Не считая жалующейся на боли Беа, за столом не было ни малейшей заминки или неловкости. Еда была вкуснейшей, подарки забывающимися, а телевизионная программа – полностью предсказуемой. Даже мать Сидни, достигшая почтенного девяностадвухлетнего возраста, обычно довольно злобная старуха, ни на что не жаловалась. А пока они были на кухне, Диана неожиданно обняла младшую дочь, так что обеим пришлось быстренько вытирать набежавшие слезы, прежде чем приниматься за уборку.

На следующий день Кэти была готова вернуться в Лондон.

Три месяца спустя новизна нового года уже не была актуальна. Вообще-то, она утратила актуальность уже в первую неделю января, когда все идиоты в мире впали в депрессию, узнав, что новый год даже не думал приносить с собой новую жизнь. Их окружала просто серость и ожидание хорошей жизни. Даже переход на летнее время не помог никому. Он принес только более длинный день, в котором можно было дольше депрессировать.

Жизнь в «Кафе» текла по-прежнему. На холодильнике добавились две новые фотографии Кэти. Одну из них, напившись, сделала Сьюки, когда Кэти разговаривала с каким-то типом целый вечер о том, как ужасно у них проходили свидания. Довольно забавно, что при этом ни один из них не попробовал заигрывать с другим. На второй фотографии Кэти была запечатлена во время гулянки в баре Джона. Джон успел сделать снимок до того, как тип, оказавшийся рядом в кадре, продемонстрировал ей татуировку корабля, на котором служил.

Сьюки наконец продвинулась на телевизионных пробах, поскольку научилась, как надо себя на них вести. На последней пробе набирали актеров для постановки «Повести о двух городах» Диккенса. У нее спросили, читала ли она книгу.

– О нет, – ответила она, – я не читаю классику. Думаю, это только портит адаптацию.

Они рассмеялись и попросили ее прочитать книгу. К всеобщему удовольствию, она попала в десятку претендующих на роль Люси Манетт, благородной героини. Она была благодарна прошлогодней рекламе «Анусола», потому что ее все еще крутили и Сьюки все еще получала за нее деньги.

Алек почти не бывал в кафе, а когда приходил, не вел себя как босс. Он вел себя как последняя задница. Поскольку контракты были подписаны, его больше не интересовали дела кафе. Он поощрял грубость Кэти с клиентами, курил как паровоз и рассказывал всем, кто готов был его слушать, как он рад свалить наконец подальше от этого места. Он был уверен, что продешевил, продав кафе за предложенную цену.

В конце концов это время наступило. В пятницу, второго апреля, Алек выступил с прощальной речью. В ней он упомянул всех, кто работал с ним когда-либо, и травил такие дерьмовые анекдоты, что Кэти прикрыла глаза и представила, что она где-то в другом месте.

В тот вечер Кэти и Сьюки пошли в бар к Джону, где могли позволить себе расслабиться, зная, что им не надо рано вставать, чтобы успеть на утреннюю смену. В шесть часов субботнего утра Кэти проснулась с головной болью и провела весь день в пижаме, глотая воду и пытаясь смириться с потерей работы, в то время как Джон старался хоть как-то ее ободрить и предлагал еще раз переписать резюме. Весь февраль она мечтала стать режиссером, и это резюме до сих пор было любимым у Джона. Полностью вымышленное.

– Ну же, – уговаривал он, – ты скажи что, а я составлю резюме. У меня есть время.

Кэти посмотрела на него снизу вверх с дивана, отчего у нее заболели глаза.

– Мать-одиночка, – прокаркала она.

– Хм, думаю, для этого тебе не нужно резюме.

– Естественно. Только это самая тяжелая работа в мире, – улыбнулась она. – Я рассказывала тебе, какой у меня красивый племянник?

– Да.

– У него каштановые волосы.

– Я знаю.

– Ну, темно-коричневые.

– Я знаю.

– Он прекрасен. Только что начал улыбаться. Они посмотрели телевизор. Повторяли «Друзей».

– Я хочу быть матерью, – сказала Кэти.

– Я знаю.

– А потом все будет хорошо.

– Не думаю, что это сработает.

– Я люблю детей.

– Я знаю, Кэти.

– Скоро я останусь без работы.

В воскресенье Сьюки пришла позаниматься с Джоном. Он почти закончил свой роман и послал первые три главы пяти литературным агентам, приложив очень официальное письмо. Это было легко. Надо было просто представить себя кем-то другим. А потом они решили, что день не слишком удачный для занятий, и пошли прогуляться в местный парк.

– Если я не получу эту роль, я покончу жизнь самоубийством, – сказала Сьюки.

– Если я не найду агента, я покончу жизнь самоубийством, – сказал Джон.

– Если вы оба покончите жизнь самоубийством, я тоже это сделаю, – присоединилась Кэти.